Бахмутский шлях - Колосов Михаил Макарович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/107
• Следующая

Я посмотрел на Митьку и увидел, что он как-то необычно держит голову, высоко подняв ее вверх. «Наверное, чтоб лед не бил в лицо», — подумал я. Не успел я отвести от него взгляд, как из-под ног Митьки вырвался целый сноп искр и он, не удержавшись, полетел кубарем куда-то в темноту. Я отцепился от машины, вернулся назад и увидел Митьку в кювете. Он тихо, сдерживая себя, стонал, корчась от боли.

— Ушибся?

— Коленку сбил и локоть… — проговорил он. — Камень проклятый!

— Давай я тебе помогу. Надо скорее добраться до заводского переулка, а там через Попову гору и по огородам — домой. На дороге опасно сидеть.

Митька приподнялся, обнял меня рукой за шею и, помогая изредка больной ногой, катился на одном коньке рядом со мной. Он поминутно просил остановиться, чтобы отдохнуть, и всякий раз вместо жалоб на боль говорил:

— Как темно, даже дороги не видно…

— Дорогу-то видать.

— Да где там видать? Ну, пошли дальше.

Перед спуском с Поповой горы мы остановились.

Поповой горой назывался переулок, соединяющий верхнюю улицу с нижней у кирпичного завода. Гора была очень крутая, и зимой это было самое оживленное место: оно превращалось в каток. На санках, на коньках летали с горы так, что дух захватывало. Со всей горы даже на санках съехать находилось немного смельчаков, а на коньках — тем более. Я набирался иногда смелости и съезжал с самой верхушки горы, но дома никогда не признавался, что был на Поповой горе: мать строго запрещала кататься там, боялась, что я сверну себе шею. Митька же здесь обычно и пропадал. Он так натренировался, что мог съехать с горы спиной, боком, расставив коньки носками в разные стороны, вдвоем с кем-нибудь в обнимку или взявшись за палку. Теперь у него болела нога, и мне надо было подумать, как нам спуститься вниз.

— Палку б найти, чтоб тормозить, — сказал Митька, угадав мои мысли.

Я бросился шарить у заборов, ища что-либо подходящее. Не найдя ничего, я вошел в чей-то двор и за сараем нашел железную трубу. Чтобы не загреметь, я осторожно взвалил ее на плечи и помчался к Митьке.

— Ну? — спросил он.

— Трубу нашел, смотри, какая!

— Темно, не видно… — сказал Митька, шаря в воздухе рукой. Пощупав трубу, похвалил: — Ого, хорошо!

Мы оседлали трубу — я спереди, Митька сзади, обхватив меня за шею, — стали спускаться. Я крепко держал в руках передний конец трубы, а задний, вспахивая ледяную дорогу, гремел на всю улицу. Съехав вниз, мы забросили ее в канаву, перелезли через каменный забор и по огородам стали пробираться домой.

Поселок остался далеко позади, и только теперь мы прислушались, нет ли погони. Нет, вокруг было тихо. Мы понимаем, что нам повезло. Если бы не машина, нам, пожалуй, не уйти.

Когда стали подходить к дому, Митька предупредил:

— Смотри, ни слова, где были. Бабушке говори, что я просто упал.

— Ладно…

Но как только мы открыли дверь и переступили через порог, бабушка всплеснула руками и стала причитать:

— Боже мой! Головушка моя горькая! Где ж это тебя так угораздило?

— Упал, — буркнул Митька.

— Совсем без глаз остался! — закричала бабушка. — Ой, ой!

Я взглянул на Митьку и испугался: ни бровей, ни ресниц не было — все сожжено. Красные, залитые кровью глаза бессмысленно смотрели куда-то прямо перед собой. Лоб был в крови.

Митька присел на стул, молчал. Бабушка начала хлопотать. Поставила на плиту подогреть воду.

Когда она вышла в коридор, я спросил:

— Митька, совсем не видишь?

— Нет, временами… Закрою глаза, открою и вижу, а потом начинает туманом застилать. Особенно правый глаз плохо… — Он опустил голову, покрутил ею. — Больно очень, прямо хоть кричи. — Митька крякнул от боли, выпрямился. — Неужели не убили гада? — Он достал из кармана самопал. У самой рукоятки трубка была разворочена, зияла черная рваная дыра. — Разорвало… А твой?

Я стал шарить по карманам и нигде не находил самопала.

— Ну что?

— Нету… Потерял, наверное…

— Разиня, — зло буркнул Митька. — А стрелял?

— Стрелял, — убежденно проговорил я.

Он ничего не ответил. Вошла бабушка и, увидев самопал, выхватила его из Митькиных рук.

— Вот оно, баловство, до чего доводит! Говорила же басурману… Нет, не слушал… Остался теперь калекой на всю жизнь! — Она открыла дверцу плиты и бросила туда самопал.

— Не баловство, — сказал Митька. — Мы хотели коменданта убить.

Бабушка как стояла, так и остолбенела.

— Так что никому ничего не говорите, а то повесят, — добавил Митька.

Дома я не проронил ни слова. Мама ворчала на меня, что не могу расстаться с коньками даже в такое время, как сейчас. Меня подмывало сказать ей, где был и что там случилось, но я молчал: будет лучше, если она ничего не узнает.

Мама еле двигалась по комнате, говорила с трудом.

— Что молчишь? Натворил что-нибудь?

— Нет, — покрутил я головой. — Спать хочу.

— А есть?

— Не буду…

Я лег в постель. Чтобы скорее ушло в прошлое все случившееся, хотел сразу уснуть и не мог. «Митька косой… — думал я. — Как же он теперь будет?»

Ночь была длинная, утро наступило не скоро. А когда оно, наконец, пришло, я немного успокоился и уснул. Разбудил меня Васька. Он стоял около кровати и, моргая белесыми ресницами, что-то говорил. Судя по его испуганным глазам, он говорил о чем-то важном.

— …Поджигалку нашли… — услышал я и вскочил, словно меня окатили холодной водой. Сон сразу прошел.

— Какую поджигалку? Где?

— Да на поселке, в редакции, — шевелил он своими бесцветными бровями, — Коменданта хотели убить. Уже кого-то схватили. И приказ вывесили: всем комсомольцам зарегистрироваться и ходить отмечаться.

Я уже не слышал, о чем еще говорил Васька: меня поразила эта весть. Как же так? Ведь это только мы вдвоем с Митькой стреляли, при чем же они? Выходит, что из-за нас пострадает столько комсомольцев, а комендант жив… Нет, не может быть, Васька что-то путает.

— Врешь, Васька?

— Вот те честное слово, — вытянул он в трубочку губы и вытаращил глаза, что значило: Васька говорит правду. — Мама сама рассказывала.

— Эх! Пулемет бы, всех покосил бы…

— Не болтай лишнее; сейчас за слово могут убить, — отозвалась мама. — Чтоб никуда из дому, видишь, что делают: убьют, и все.

— Они убивают, а нам молчать, да?

— Ну, не с твоим умом соваться в это дело, — сказала она.

— При чем тут ум, — обиделся я. — Был бы пулемет, ну хотя б наган, мы б им показали.

«Комсомольцев хватают, — не выходило у меня из головы. — И Митька без глаза остался… Как там Митька? Может, он умер…» — подумал я и хотел тотчас же идти к нему. Но, вспомнив, что со мной может увязаться и Васька, решил сначала от него отделаться. Увидит Митьку, станет расспрашивать, что да как, дома расскажет матери, и пойдет по поселку. Нет, лучше, чтоб он ничего не знал. Я думал, как спровадить Ваську домой. Но он сам пришел мне на помощь.

— Пойду. А то мамка будет ругаться. Она совсем не пускала. Говорит, что на поселке по домам шарят, обыскивают. Еще и сюда дойдут, увидят и сцапают. Скажут: «Варум никс дома?»

— Иди, конечно, раз так, — сказал я.

Как только Васька ушел, я сразу же побежал к Митьке. Он лежал в постели с завязанными глазами. Бабушка, не переставая, смотрела на него и все качала головой и качала. Она даже постарела за эту ночь, как-то осунулась, одряхлела. Смотрит на Митьку, качает головой и тихо, беззвучно плачет, вытирая концом платка глаза.

— Бабушка, не плачьте… — просит Митька.

— Я… не… плачу… — говорит она, а слезы еще сильней бегут по старческим щекам.

Я подсел к Митькиной кровати, спросил:

— Ну, как?

— Да все так же… — сказал он и, помолчав, добавил более дружелюбно: — Левым-то я вижу, не так болит. А правый — не знаю. А я-то оба глаза закрывал… Хорошо, ты сказал, а то совсем на лоб вылезли б.

Мы помолчали.

— Ну, что там слышно? Не убили коменданта?

— Нет.

• Предыдущая
• 14/107
• Следующая