Выбери любимый жанр

Как я путешествовал по Алтаю - Архангельский Владимир Васильевич - Страница 10

Изменить размер шрифта:

— Это идея! — Антон Иванович сходил в дом и принёс новую записную книжку. — Только придётся студентку кликнуть, одному-то мне не управиться.

— Зачем? — удивился я. — Мы с вами сделаем это в два счёта.

— Я, знаете ли, не решился просить вас. Вижу, у вас такая удобная книга, наверно за цветами идёте. А уж если согласны, будьте сегодня моим студентом!

Мы уселись поудобнее, повернулись спиной к яркому горному солнцу и начали освежать старую записную книжку.

Антон Иванович часто спотыкался на фразах, рассматривал страницу то справа, то слева, а иногда и сквозь листок. А я записывал и как бы глядел на птиц, зверей и травы телецкого приозерья новыми глазами. И это были глаза учёного: зоркие, знающие, умные.

Записи начинались с ежа. Его поймали в первый день похода, невдалеке от Артыбаша. Он забрался в колючий куст облепихи, и вытащить его оттуда было нелегко. А когда достали, то посадили в мешок и таскали с собой все семь дней. На остановках его кормили ящерицами и жуками. По ночам он мешал спать — возился в мешке, шуршал и фыркал. Несла его студентка и всё жаловалась, что он колет ей в спину острыми иглами, и опасалась, что он прогрызёт мешок и укусит. Но всё обошлось благополучно.

Ёж был маленький, чуть больше крысы, со светлыми иглами и длинными ушами. Это ушастый ёжик.

— Нам просто повезло, — сказал Антон Иванович, пока я делал запись об этом игластом зверьке. — Такой зверушка под Артыбашем — счастливая находка: он ведь обычно встречается у границы гор, где есть целинные земли или посевы пшеницы. Погодите, что-то не могу разобрать. — Антон Иванович поправил очки и уставился в страницу. — А, вспоминаю, что мелькнула тогда мысль: не идёт ли этот ёж за земледельцем, как летит воробей за людьми там, где они заводят лошадей? Где развели лошадей — ищи воробья! А где новое поле в горах или новый огород, там и поселяется ушастый ёжик.

— Так и запишем? — спросил я.

— Длинно, пожалуй.

— Ничего!

— Ну, как знаете. Тогда уже и вывод запишем, кстати очень точный: вокруг Артыбаша появились наконец поля и огороды. И говорит нам об этом на языке зоологов маленький ушастый ёжик…

На второй день похода отряд забрался в глухую черневую тайгу, где не было ни берёз, ни осинок, одни кедры и пихты. Пихты острыми вершинами упирались в облака. Кедры высоко в воздухе сплетали широкие густые кроны, закрывая небо. Под такими деревьями царил полумрак. С нижних ветвей дряхлых кедров свисали седые космы лишайников, чем-то похожие на бороду Черномора. Темень. Завалы. Кусты. Трава. Безлюдье.

— Мы сделали привал, расставили волосяные петли и поймали кедровку. Здесь вот и пометка сохранилась: птица чёрная и пёстрая, как скворец, но размером поменьше галки. Голова тёмно-коричневая, нос чёрный, большой и острый. Ну, это подробности. Записать можно и покороче. Только обязательно отметьте, что кедровка сидела на дереве и лущила старую кедровую шишку. Эх, беда — дальше сплошная клякса! — сказал Антон Иванович с сожалением. — Может быть, вы разберёте?

Я долго глядел на страницу и кое-как разобрал начало фразы: «Птица полетела…»

— Правильно! Птица полетела и выронила изо рта семечко. Всё идёт отлично! Я сказал студенткам: «Видите, как чернушки-ореховки сажают новые леса? Они это делают не хуже белки или бурундука, которые далеко по тайге разносят семена кедра». Записали?

— Да.

— А теперь я вам расскажу по секрету — это можно и не записывать: многие алтайцы всё еще не любят кедровок. Понимаете, осенью большие стаи птиц поедают и прячут под пнями, в камнях и просто во мху десятки тысяч семян кедра. А эти семена могли бы собрать люди. У моей хозяйки есть девочка, лет двенадцати. Она увидела мою кедровку и сказала: «Убил бы ты её и чучело бы сделал. Чучело не будет есть наши орешки!..»

В третий день похода на скале, нагретой солнцем, как печка, студентки поймали ящерицу: маленькую, бурую, с чёрными крапинками и широкими тёмными полосками на боках. Это ящерица прыткая, хорошо плавающая в воде.

— Да, да! — Антон Иванович обрадовался, что нам удалось прочесть запись об этой маленькой пленнице. — Сколько хлопот было с ней в походе! Мы поселили её в большую пробирку, а она ночью родила детёныша. И появилась у нас новая забота — собирать насекомых для этой маленькой семьи!

На четвёртый день похода были записи о высоком горном перевале и о трясогузке.

У перевала стоял кедр в три обхвата, и студентки возле него сфотографировались. А ещё выше росли карликовые берёзы, островерхие кусты можжевельника и вереск. Всюду мягким ковром лежали седые и влажные мхи.

С перевала, в широкой панораме, открывался весь горный Алтай. На юге, километров за четыреста, вся в ледниках и снегах, сверкала на солнце вершина горы Белухи, а вокруг неё волнами лежали белоснежные облака. На западе, километров за двести, узким гребнем выделялся над облаками Семинский перевал на Чуйском тракте.

— А возле перевала мы впервые увидали маленькую длиннохвостую птичку редкой красоты: горную трясогузку. Грудка у неё жёлтая, головка серая, на горле приметное тёмное пятнышко. Птичка изящная, беспокойная. Никогда она не посидит на месте, вечно снует между камнями горной речки, перепархивает и звенит, звенит! А потом сделает круг в воздухе и нырнёт в воду или кинется прямо в струю водопада. Это родная сестра оляпки, которая даже в зимнюю стужу опускается в прорубь и разгуливает в воде подо льдом… И вы всё это пишете? — удивился Антон Иванович. — Да этак мы тут просидим до вечера, а у меня масса дел!

Уже на обратном пути, когда шёл пятый день похода, была коротенькая запись о соловье-варакушке с лазоревым пятном на груди. Антон Иванович очень жалел, что не слыхал песни этой маленькой и очень осторожной пичуги, песни необычной, чем-то похожей на верещание сверчка: рю-рю-рю-рю!

Антон Иванович перелистал фиолетовые страницы записной книжки и сказал:

— Что ж, пожалуй и кончим. Дальше записи сохранились лучше, и я сам перенесу их на досуге.

— Жаль! — сказал я. — Только расписался — и уже конец!

— Будет время — почитаем. А сейчас есть дела поважнее. Надо брюки постирать: не могу же я показываться студенткам в этой пижаме! У нас ведь маленький слёт назначен в полдень, будем разбирать материалы похода. Хоть и тайга вокруг, а я ведь доцент!.. Спасибо и до свиданья!

Он улыбнулся мне и отправился на озеро, неся на согнутой руке помятые брюки…

За хариусами

Рано утром я отправился на Бию.

Под порогом Карлагач мне удалось найти маленькую бухту, где вода не прыгала через камни и не разбрасывала хлопьев белой пены. Там я прыгнул с берега на островерхий валун в реке и забросил крючок с червём на струю.

Стоять было неудобно: ноги скользили на мокрой лысине камня, вода неслась так близко и так быстро, что рябило в глазах и кружилась голова. Да и удочка оказалась короткой: я так и не смог подбросить приманку туда, где играли, плескались серебристые рыбки.

Перейти на другое место посоветовала мне пожилая алтайка. Верхом на коне она ехала в Артыбаш. В мягком свете солнечного утра нарядным казался её убор: красное платье, кожаная шапочка с меховой оторочкой и блестящими монистами. На луке седла, крепко прижавшись к матери, сидела маленькая девочка в чёрной плисовой курточке.

Алтайка остановила коня и окликнула меня:

— Здравствуй! Однако, что ж ты, как журавль, стоишь на одной ноге? Этак и упасть можно. А вода, ой, какая холодная! Шёл бы ты к ребятам, они там, за поворотом. Да и удочка у тебя мала. Будешь уезжать — дочке моей отдай!

Я угостил алтайку папиросой и пошёл вниз по реке, к узкой протоке, которая заросла с левого берега весёлой берёзовой рощицей.

У протоки стояли на камнях три мальчика и старательно хлестали удилищами. Рыба клевала. Изредка вылетали из воды челноками пёстрые хариусы, поддетые крючком, и возле берега их сейчас же подхватывали цепкие пальцы мальчишек.

Мальчишки не просто ловили рыбу — они трудились. Нелегко им было размахивать длинным и тяжёлым удилищем из пихты. Держать его приходилось обеими руками, да ещё упираться толстым концом в живот, И всё же мальчишки ловко бросали приманку туда, где была рыба.