Война в зазеркалье - - Страница 16
- Предыдущая
- 16/59
- Следующая
– Выясните, где он, – настаивал Вудфорд. – Приступайте, я приказываю, звоните ему домой.
Так он и сделал. Он мог сказать Вудфорду, чтобы тот позвонил сам, но не хватило смелости. Трубку взяла сестра Холдейна. Холдейн лежал в постели, его грудь разрывал кашель; он отказался сообщить ей телефон Департамента. Взгляд Эйвери скользнул по календарю, и вдруг он понял, почему Вудфорд так разволновался: начало квартала, Холдейн мог, не предупредив Вудфорда, поступить на новую работу в другое место и уйти из Департамента. Спустя день или два, когда Холдейн появился вновь, Вудфорд стал проявлять к нему необычную теплоту, мужественно заставляя себя не замечать его выходок; он был благодарен ему за возвращение. Через некоторое время Эйвери охватил страх. Вера его была поколеблена, он возвращался мыслями к тому, во что верил.
Он заметил, что они приписывали друг другу легендарные качества, – это был заговор, в котором участвовали все, кроме Холдейна. Леклерк, например, представляя Эйвери сотруднику вышестоящего Министерства, редко когда воздерживался от замечания: «Из наших звезд Эйвери – самая яркая»; или – чинам повыше: «Джон – моя память. Спросите у Джона». Они легко прощали друг другу ошибки, потому что не допускали мысли, ради своего же спокойствия, что в Департаменте было место для дураков. Он понял, что Департамент предоставлял укрытие от сложностей современной жизни, там еще существовали государственные границы. Служащие Департамента, наподобие монахов, придавали ему, как своей обители, мистическую значимость: эта обитель царила над неуверенными в себе, греховными людьми, какими они были. Они могли цинично относиться к качествам друг друга, презирать свои собственные иерархические заботы, но их вера в Департамент была выше всего этого, и они называли ее патриотизмом.
Вот почему, когда он посмотрел на темнеющее под самолетом море, на холодные лучи солнца, скользящие по волнам, он почувствовал, как его сердце переполняется любовью. Вудфорд, со своей трубкой и прямым характером, стал частью той тайной элиты, к которой теперь принадлежал Эйвери. Холдейн, прежде всех Холдейн, со своими кроссвордами и странностями, играл роль бескомпромиссного интеллектуала, раздражительного и высокомерного. Жаль, что он был груб с Холдейном. А взять Деннисона и Мак-Каллоха: несравненные технические специалисты, тихие люди, молчаливые на собраниях, но неутомимые и всегда доказывающие свою правоту. Он был благодарен Леклерку, сердечно благодарен за привилегию быть знакомым с этими людьми, за радость от полученного задания; за возможность сделать шаг от неопределенности прошлого к опыту и зрелости, стать мужчиной и работать плечом к плечу с другими, прошедшими через огонь войны: он был благодарен за четкость приказа, который привел в порядок сумятицу в его сердце. Он представил себе, что, когда Энтони немного подрастет, его тоже можно будет повести по этим обшарпанным коридорам, представить старине Пайну, который со слезами на глазах встанет в своей будке и тепло пожмет нежную руку мальчика.
Для Сары роль в этой сцене была не предусмотрена.
Эйвери легонько прикоснулся к кончику продолговатого конверта во внутреннем кармане. Там были деньги: двести фунтов в голубом конверте с правительственной короной. Он слыхал, что во время войны такие конверты зашивали в подкладку, и он пожалел, что для него не сделали то же. Ребячество, конечно; он даже улыбнулся, поймав себя на детской фантазии.
Ему вспомнился Смайли в то утро; теперь он понимал, что Смайли его просто немного напугал. И вспомнился ребенок у двери. Мужчина не должен поддаваться чувствам.
– Ваш муж проделал замечательную работу, – говорил Леклерк. – Подробности я рассказывать не могу. Поверьте, он мужественно принял смерть.
У нее был некрасивый рот, к губам что-то прилипло. Леклерк никогда не видел столько слез: они текли как кровь из свежей раны.
– Что значит – мужественно? – Она зажмурилась. – Мы ни с кем не воюем. Хватит, это пустой разговор. Он умер, – оцепенело сказала она и уткнулась лицом в согнутую руку, лежавшую на обеденном столе как сломанная кукла. Ребенок таращился из угла.
– Я полагаю, – сказал Леклерк, – что получил ваше согласие на ходатайство о пенсии. Вы должны все предоставить нам. Чем скорее мы позаботимся об этом, тем лучше. От пенсии, – объявил он, как если бы оглашал девиз своего дома, – зависит очень многое.
Консул ждал у паспортного контроля; он шагнул навстречу Эйвери не улыбнувшись, по обязанности.
– Вы Эйвери? – спросил он.
Эйвери окинул взглядом высокого человека с суровым красным лицом. Он был в мягкой фетровой шляпе и темном плаще. Они пожали руки друг другу.
– Вы британский консул, мистер Сазерлэнд.
– Консул Ее Величества, вообще говоря, – немного язвительно ответил он. – Разница есть. – Он говорил с шотландским акцентом. – Как Вы узнали мое имя?
Они прошли вместе к главному входу. Все было очень просто. Эйвери заметил девушку за стойкой, блондинку и довольно красивую.
– Спасибо, что приехали меня встречать, – сказал Эйвери.
– Тут от города всего три мили.
Они забрались в машину.
– Несчастье случилось недалеко отсюда, там, на дороге, – сказал Сазерлэнд. – Хотите посмотреть место?
– Да, пожалуй. Потом расскажу матери.
На нем был черный галстук.
– Вас зовут Эйвери, не так ли?
– Именно так, вы видели мой паспорт у стойки.
Консулу это не понравилось, и Эйвери уже сожалел о том, что сказал. Саэерлэнд завел мотор. Он выруливал на середину дорога, когда сзади выскочил «ситроэн» и стремительно обогнал их.
– Болван! – рявкнул Сазерлэнд. – Дорога скользкая. Наверно, какой-нибудь летчик. Привык к сверхскоростям.
Они успели заметить форменную фуражку в заднем стекле быстро удалявшейся машины, следом взметалось снежное облачко, дорога во всю длину лежала через дюны.
– Где вы живете? – спросил он.
– В Лондоне.
Сазерлэнд указал прямо перед собой:
– Вон там погиб ваш брат. На обочине. В полиции считают, что водитель был навеселе. Знаете ли, в здешних местах с теми, кто пьет за рулем, разговор короткий.
Казалось, это было предупреждение. Эйвери глядел на заснеженные просторы с обеих сторон и представлял себе одинокого англичанина Тэйлора: как он с трудом бредет по дороге, как его близорукие глаза слезятся от холода.
– Потом сходим в полицию, – сказал Саэерлэнд. – Нас ждут. Вам расскажут все подробности. Вы забронировали себе номер?
– Нет.
Когда они достигли верхней точки подъема, Сазерлэнд сказал со сдержанной вежливостью:
– Здесь как раз, если желаете выйти.
– Не беспокойтесь.
Сазерлэнд прибавил газу, будто хотел побыстрей уехать с того места.
– Ваш брат шел в гостиницу, в «Регину», сюда вот. Такси не было.
Теперь они спускались по склону с другой стороны; Эйвери увидел дальние огни гостиницы.
– На самом деле очень близко, – заметил Сазерлэнд. – Он добрался бы за пятнадцать минут. Даже меньше. Где живет ваша мать?
Вопрос застал Эйвери врасплох.
– В Вудбридже – в Саффолке.
Там проходили дополнительные выборы, это был первый город, который он вспомнил, хотя он не интересовался политикой.
– Почему он не вписал ее?
– Извините, не понял.
– Как ближайшую родственницу. Почему Малаби не вписал мать вместо вас?
Может быть, вопрос и не был целенаправленным; может, он просто хотел, чтобы Эйвери что-нибудь говорил, потому что молчание тягостно; тем не менее это действовало на нервы. Он утомился с дороги, он хотел, чтобы его принимали за того, за кого он себя выдавал, а не подвергали допросу. Он теперь понял, что недостаточно разработал предполагаемую родственную связь между Тэйлором и собой. Что Леклерк передал по телексу – единоутробный или сводный он брат? Он торопливо попытался представить себе цепочку семейных событий, смерть, новый брак или раздельную жизнь, которые помогли бы ему ответить на вопрос Сазерлэнда.
- Предыдущая
- 16/59
- Следующая
