Прекрасный желтый Дунай - Верн Жюль Габриэль - Страница 23

• Предыдущая
• 23/36
• Следующая

В самом деле, с одной стороны, справа, находится Буда, старый турецкий город[87], а слева — Пешт, столица Венгрии. Они стоят друг напротив друга, как сотни других городов ниже по течению, например Землин[88] и Белград, два давних исторических врага.

Именно в Пеште Илья Круш собирался провести ночь, а может быть, даже следующий день и еще одну ночь, поскольку все время надеялся получить весть от своего друга. К тому же его плоскодонка посреди целой флотилии увеселительных лодок могла спокойно стоять у левого берега.

Если бы не радующее душу зрелище, которое являли собой эти два города, их дома с аркадами и террасами вдоль набережной, колокольнями церквей, позолоченными последними лучами заходящего солнца, да если бы все эти чудеса не привлекли его взгляда, он не пропустил бы того, что непременно заметил бы господин Егер, а именно, что в течение некоторого времени лодка с тремя мужчинами на борту, двое на веслах, а третий за рулем, неотступно держалась позади него.

Поскольку Илья Круш знал один тихий уголок на краю города, где можно спокойно отдохнуть денек-другой, он продолжал плыть вдоль берега. Лодка следовала за ним на расстоянии двадцати футов.

Наконец плоскодонка достигла места, где можно было не опасаться ни столкновения, ни чужого любопытства.

Но, к великому огорчению Ильи Круша, около пятидесяти человек, мужчин и женщин, толпились на набережной.

«Так, — подумал Илья Круш, — меня уже ждут!»

Он хотел было проплыть дальше, но в это время лодка с незнакомцами приблизилась к борту его плоскодонки.

Что до любопытных, то ими как будто владело какое-то недоброжелательство, глухой ропот пробегал по толпе.

Человек, сидевший на корме лодки, прыгнул в плоскодонку вместе с одним из своих компаньонов. Затем он обратился к вновь прибывшему:

— Вы Илья Круш?

— Да, — прошептал наш славный герой.

— Тогда следуйте за мной!

Хотя Буда в течение полутора веков была резиденцией паши и одним из важнейших форпостов Османской империи, хотя ей приходилось мириться со своим турецким положением, в настоящее время это вполне австрийский, а не венгерский город, несмотря на то, что официально он считается столицей Венгрии. В Буде проживает всего пятьдесят тысяч человек; ее общественные здания, кафедральный собор, церкви и дворцы не занимают сколько-нибудь заметного места в мировой архитектуре; промышленность и торговля здесь почти отсутствуют. Это военный город, город для постоя проходящих войск, город патрулей, курсирующих по улицам денно и нощно. Здесь есть замок, арсенал, театр, Буда является резиденцией губернатора, а также военных и штатских властей. И, невзирая на все эти преимущества, она по праву завидует Пешту, стоящему на противоположном берегу великой реки.

Пешт — это, напротив, интенсивная жизнь, сто тридцать одна тысяча жителей, бойкая торговля. Это город мадьяров, можно даже сказать, город благородных людей, где безумно любят музыку и танцы. В Пеште заседает сейм и действует верховный суд. В его театрах и на бульварах всегда многолюдно, а туристам вечно не хватает времени для осмотра всех достопримечательностей. Кроме того, здесь проходит четыре ярмарки в год, заключаются миллионные сделки. Пештские памятники не превосходят красотой памятники его соперницы, зато тут есть восхитительный городской парк, Штадтвальхен, с тенистыми аллеями, зелеными лужайками, небольшими озерами, по которым плавают элегантные лодки. Понятно, что, обладая такой привлекательностью, Пешт испытывает некоторое презрение к Буде.

Таким образом, эти два города разделяются не только Дунаем, но и непохожестью нравов, обычаев и характеров.

Раньше два города соединялись мостом из кораблей, ныне его заменил великолепный мост, висящий на двух промежуточных опорах[89], но установить мост духовный, который бы объединил во взаимном чувстве симпатии давних соперников, оказалось совсем непросто.

Парадокс состоит в том, что путешественник, желающий увидеть венгерскую столицу в самом выгодном с точки зрения живописности свете, должен отправиться в Буду, чтобы лицезреть Пешт, и в Пешт, чтобы полюбоваться Будой.

На сей раз Пешт был особенно оживлен, город наводнили иностранцы, из окрестных мест на рынки приехали крестьяне, на набережных выстроились цепочки четырехколесных повозок с пестрыми матерчатыми навесами, под которыми находились корзины с овощами и фруктами и клетки с птицей. Движение оказалось затрудненным вплоть до самых отдаленных кварталов. Множество лодок, не говоря о грузовых судах и пароходах, курсировали вверх и вниз по реке. Илье Крушу было бы трудно причалить к левому берегу, не знай он пустынного местечка на краю города, где теперь его плоскодонка стояла под охраной полицейского.

Что же случилось в главном городе комитата? В эту первую неделю июня в Пеште проходило собрание сейма. Радикалы, противники австрийского влияния, вступили в более или менее учтивую схватку с легистами, представлявшими партию умеренных. Над дворцом развевались длинные зеленые, белые и красные полотнища венгерского флага.

Однако случилось так, что в течение нескольких дней страсти, сотрясавшие сейм, сменились страстями, разгоревшимися из-за шумного «дела Круша». Причем два соперничающих города заняли противоположные позиции по отношению к несчастному лауреату «Дунайской удочки». Еще ничего толком не зная, их жители стали крушистами в Пеште и антикрушистами в Буде.

Даже не спросив, кто его арестовывает и за что, Илья Круш, как человек смиренный и покорный, ступил на набережную.

— Вперед! — тут же скомандовали ему.

И Илья Круш пошел, да, пошел, между двумя полицейскими, поскольку сразу понял, с кем имеет дело. Счастье, что ему не надели наручники. Впрочем, по мягкости характера, он и это снес бы безропотно.

Что больше всего удивляло, так это отношение людей, мимо которых его вели. Оно казалось явно враждебным, слышались крики, угрозы, взгляды были полны негодования и ужаса.

— Вот он! — вопил один.

— Очень похож! — рычал другой.

— Какое отвратительное лицо!

— Наконец-то его взяли, теперь уж не выпустят!..

— Поделом ему!..

Злые мегеры — а они есть повсюду, даже в Пеште, — размахивали кулаками.

По дороге толпа лишь разрасталась. «Crescit eundo»[90], — подумал бы Илья Круш, если бы знал латынь и если бы его недоумение не разрасталось вместе с толпой.

Миновав несколько густонаселенных кварталов, полицейские и арестованный подошли к зданию, странным образом походившему на те специальные дома, в которые очень просто войти, но очень трудно выйти.

То была городская тюрьма. Дверь отворилась, появился охранник. Он принял Илью Круша как долгожданного гостя и закрыл за ним дверь перед самым носом у толпы, насчитывавшей уже около сотни человек.

Через несколько мгновений Илья Круш очутился в одиночной камере, где были койка и скамья, замки за ним закрылись, причем ни тюремщик, ни полицейские не объяснили заключенному причину ареста.

Более того, бедняга дошел до такой степени растерянности, что даже не задал ни одного вопроса.

Однако он не был приговорен к смерти от голода или жажды. На маленьком столике, прибитом к стене, лежал кусок хлеба, который он съел, а рядом стояла кружка с водой, из которой он отпил несколько глотков.

Тем временем дневной свет, проникавший в камеру через узкую, зарешеченную амбразуру, постепенно померк. Вскоре наступила ночь, и камера погрузилась в полную темноту.

Тогда Илья Круш, не раздеваясь, вытянулся на койке, и самым добросовестным образом задал себе один-единственный вопрос: «Ну и ну! И что же я такого натворил?»

Какой долгой и тоскливой казалась ему ночь! Но в конце концов он задремал, и, поскольку не чувствовал за собой никакой вины, ему не снилось ничего плохого. Напротив, приснилась щука весом в двадцать один фунт, клюнувшая на головастика, а также господин Егер, который вновь был рядом. Во сне два друга мирно путешествовали вниз по течению.

• Предыдущая
• 23/36
• Следующая