Хмельницкий. - Ле Иван - Страница 70

• Предыдущая
• 70/102
• Следующая

На следующий день утром Богдан уже готовил в путь другого коня. Пристраивал худое седло, подвешивал к нему сумки с пожитками. Думал о знакомой теперь ему дороге вдоль Днепра. Митрополит дает ему не только своего коня, но и провиант на дорогу, и даже деньги.

— В дороге на Чигирин пригодится, — передавали монахи слова митрополита, вручая ему эти дары.

Конечно, пригодится, хотя бы для того, чтобы отблагодарить терехтемировских хозяев.

В этот раз Богдан ехал хотя и не на таком ретивом жеребце, как гетманский, по надежном! В Лавре знали, в какую дорогу снаряжали молодого казака. Путь дальний, зимняя непогода. Не так-то легко нынче добраться до Чигирина!

Но желание снова увидеть Ганну было у него теперь так велико, что его не пугали ни ненастье, ни метели. У него не осталось ни одного близкого человека… Нет у него сейчас и такого верного друга, каким была для него мать…

Его мысли прервали два монаха, вдруг появившиеся во дворе. Запыхавшиеся, они обрадовались, что застали Богдана на месте.

— Святейший отец Иов просил вас задержаться немного, — вернули монахи Богдана от грез к действительности.

— Что случилось? Не заболел ли митрополит? — с тревогой спросил Богдан.

— Благодарение богу, здоров… На рассвете приехал молодой переяславский купец. Он часто навещает отца Иова, приносит пожертвования на богоугодные дела. Наверно, приедет сюда, поскольку отец Нов больше ничего не передавал, только просил подождать.

Ни метель, ни сугробы не были помехой для Богдана, когда он ехал вместе с Якимом в Переяслав!

Сколько разговоров, воспоминаний! Купец многое поведал Богдану о тяжелой казацкой жизни. А рассказ его о стремлении польской шляхты поработить украинский трудовой народ, отнять у него плодородные земли, поднял в душе Богдана бурю негодования. Шляхта — что чума для украинского народа. Богдан ехал, не замечая дороги, не чувствуя усталости!..

И вот Богдан снова в Переяславе. Переступил порог дома, где в первый раз встречала его когда-то крохотная хозяйка, назвавшаяся Раннусей. Именно крохотной показалась ему тогда сиротка-дочь трагически погибшего от рук турецких захватчиков Семена Сомко. А была она обыкновенной девочкой, по гостеприимной хозяйкой!

Странно — два дня ехали они с Якимом из Киева в Переяслав, переговорили обо всем, но ни единым словом не обмолвился тот о сестре. Несколько раз Богдан порывался рассказать Якиму о девушке, которую встретил на хуторе у Днепра, да так и не рассказал. Он представлял ее себе цветущей молодицей, нежной и ласковой. А сколько очарования в ее движениях, улыбке!..

Раздевшись в передней, Богдан вошел в горницу. После возвращения из плена он часто вспоминал о Ранне Сомко как желанной, близкой и родной девушке…

Яким тоже воевал под Хотином, как и Богдан. Оба сознавали, что не по их воле так неожиданно разорвалась их дружба, скрепленная кровью тогда в лесу.

В просторной горнице он увидел двух молодиц. При тусклом свете каганца сразу и не узнал, которая из них Ранна. Молодую жену Сомко, по какой-то семейной причуде, тоже называли Ганной, хотя на самом деле у нее было имя Елена.

Женщины рассматривали вышивку, разложив рукоделие на столе. Одна из них воскликнула:

— Наконец-то!..

Скорее догадался, что это сказала жена хозяина, упрекая его за позднее возвращение. И тут же смутилась, быстро взяла каганец со стола и приподняла его, освещая гостя, стоявшего у двери. Богдан, раздевшись, вошел в светлицу, робко пригладил волосы и остановился в нерешительности: закрывать ли ему дверь за собой или пусть это сделает хозяин?

— А ну-ка, принимайте, Ганны, дорогого гостя! Что стоите, словно окаменели? — раздался голос Якима, громко хлопнувшего дверью.

— Милости просим… — уже совсем другим, тихим голосом произнесла хозяйка, отходя от стола с каганцом в руках.

И Богдан почувствовал, что здесь его по-настоящему и давно ждут! Значит, и Ганна, сестра Якима, тоже ждала его!

Сейчас она не такая смелая, как тогда, когда прощалась с ним на улице. Она стояла, не зная, куда деть руки. Украдкой отступила назад, как бы прячась от гостя. Это был тот самый казак, которого она поцеловала на улице! Как и тогда, у него сабля словно приросла к стройной фигуре. Казак!

Тогда Ганна поддалась своему женскому чувству, не сдержалась и поцеловала казака. Поцеловала, не задумываясь над тем, прилично ли так поступать замужней женщине! Ганна припомнила и слезы свои, и смущение Богдана от такой неожиданности. С тех пор прошло столько лет! Но такие поцелуи остаются памятными на всю жизнь.

— Здравствуй, дорогая сестрица Ганнуся! — произнес Богдан, намекая на их первую встречу в этом доме, когда она была еще ребенком. — Принимай гостя, которого так по-родственному провожала на войну.

— Хотела бы так и встретить, милый гость… — ответила она с дрожью в голосе.

«Милый гость»… — мысленно повторил Богдан. А Ганна вдруг отошла от стола, посмотрела на невестку, державшую в руке каганец. И он, словно радуга, осветил в полумраке молодое лицо Ганны. Что-то печальное, показалось Богдану, было в этом взгляде. «Не мешайте, если даже в прорубь брошусь в таком состоянии!» — говорили ее грустные глаза.

Ганна тронулась с места и тут же остановилась. Закрыла лицо руками, чтобы спрятать слезы. Не хватило сил, как и тогда, когда прощалась с ним на заре своей юности…

Она отошла назад и оперлась о стол, чтобы не упасть. Словно испугалась возмужалого Богдана, смело направившегося к ней. Он подошел совсем близко, что-то сказал, но она не расслышала. В это время он приблизился к ней и нежно обнял ее левой рукой, а правой слегка придержал голову и так же страстно, как и она во время прощания, припал к ее дрожащим губам. Из глаз Ганны брызнули слезы.

— Тогда мы прощались с тобой, Ганнуся, а теперь здравствуй! Это уже на радостях. Так и скажешь мужу…

Ганна вырвалась от него и бросилась в другую комнату. Богдан расценил это как проявление женской стыдливости и преградил ей путь. Женщина натолкнулась на его грудь.

— Пустите… — умоляла, сдерживая рыдания.

— Ганна, что с тобой? Разве ты забыла о нашей первой встрече и о прощанье на улице, когда я уезжал на войну? А я все помню. Мы же, как бы сказать, брат и…

— Я не предупредил тебя, Богдан, о том, что наша Ганнуся… овдовела, — как-то виновато сказал хозяин. — С ребенком-сиротой осталась.

Тогда Богдан еще нежнее обнял вдову, прижал к своей груди.

— Ганнуся, дорогая моя Ганна!.. Слезами горю не поможешь! Война всегда жестока, несет и смерть, и тяжкую неволю. Надо проще смотреть на все, коль еще живем в этом суетном мире. Зачем надрывать сердце? — Горячей ладонью вытер слезы у нее на щеке. — Ты потеряла мужа, а я отца, да и… собственно, мать. Зачем плакать, только жизнь себе укорачивать, а она ведь один раз дается.

— Спасибо, Богданушка… — И еще сильнее заплакала. Но уже не отстраняясь от его груди. Да и он не выпускал ее из своих объятий. Так рядышком и сели на скамью возле стола.

— Да зажгите праздничные свечи перед иконами! — нарушил хозяин тягостное молчание. — Кутья так кутья! Подавайте, а то скоро и колядники придут. А тебе, сестра, не плакать, а радоваться надо такому гостю!

— Да и право… Человек с такой дальней дороги, а ты… — упрекнула Ганну и жена брата.

— А я и радуюсь. Так чего же, начинайте колядовать. — Принужденно улыбнулась, вытирая рукавом слезы.

— Вот это другое дело, Ганнуся! Давай накроем скатертью стол, — поторопился Богдан.

Но Ганна обеими руками усадила его снова на скамью:

— Уж мы сами. — И начала помогать невестке.

И горы, поросшие лесом, и небо, затянутое снежными тучами, — все напоминало Украину. Даже неутихающая борьба с испанскими захватчиками напоминает побережье Днепра, где казаки воюют со шляхтой. А все же тут чужая сторона.

После вчерашней стычки с правительственными войсками на южных склонах гор украинские казаки собирались в этих горных ущельях, чтобы подсчитать живых и помянуть погибших.

• Предыдущая
• 70/102
• Следующая