Хмельницкий. - Ле Иван - Страница 1

• 1/102
• Следующая

Плен — позор, неволя! Еще в детстве Богдан многое узнал о турецкой неволе из рассказов матери, из казацких песен, в которых проклинались алчные крымские ханы и воинственно-спесивые турецкие султаны, постоянно совершавшие набеги на соседние земли. А позже, когда освобождал единокровных братьев и сестер в Крыму и Турции, он снова немало услыхал об ужасах проклятого плена.

Теперь Богдан сам стал невольником, неволя с каждым днем все больше и больше угнетала его пылкую, восприимчивую душу.

В караван-сарае содержались только знатные пленники, и янычары охраняли их лишь для видимости. В первые дни Богдан не мог пожаловаться на особые притеснения, хотя он и был простым пленником, посполитый, а не шляхтич.

Только в душе пустота! Неужели и там… пустота? Или народ только присмирел, притаился, делая вид, что покорился Польской Короне? Неужели запорожские казаки обленились от безделья? А что с его бедной, осиротевшей матерью, с друзьями, с которыми разлучила его судьба?

Казалось, свет померк, нет больше ни друзей, ни близких. Коллегия, дружба с Хмелевским, Кривонос, морской поход, юношеские порывы и мечты — все пролетело словно сон. Далекий, волнующий сон. А действительность — одиночество и постыдная турецкая неволя! Много слыхал он о ней, и какой страшной предстала она перед ним еще в Синопе. Но тогда он освобождал пленников!

Однако ее, монахиню Христину-Доминику, не нашел. Свою милую, свою любовь! Да, любовь была и вечно будет источником тяжелых страданий и в то же время больших героических свершений, как утверждает мудрый Ариосто!

Богдан даже вздрогнул от этих мучительных мыслей. Христина, видимо, стала наложницей какого-нибудь хана. Послушница-монахиня — наложница, навеки опозоренная женщина…

Во имя чего жить, на что надеяться? Ведь жизнь они у тебя еще не отняли! Жизнь… Что сулит она?.. Унизительную роль толмача на позорном торжище, когда будут требовать выкуп у сыновей Жолкевского. Разве это жизнь?

Раненый сын гетмана не испытывал особых лишений в неволе. Да, собственно, и плен был не таким уж тяжелым для знатных, высокомерных вояк. Вера в силу шляхты и золота, которым родные заплатят за их свободу, согревала их души. Они даже начали помышлять о мести неверным в недалеком будущем.

А на что надеяться ему, осиротевшему сыну чигиринского подстаросты? Если бы еще был жив отец…

Но у него нет теперь отца. А у матери, очевидно, нет ни прежней власти, ни прежних возможностей помочь сыну вырваться из этого страшного пекла. Что может сделать несчастная вдова? Не стало подстаросты, забыли и о его многолетней службе у шляхтичей. Да и сам гетман сложил свою седую голову в политой кровью, утоптанной копытами придунайской степи.

Вот и насмеялась над ним судьба!

«Эх, да загуляла, загуляла казацкая доля…» — вспомнил Богдан рассказ Мусия Горленко о том, как пел Галайда в Звенигородском старостве. «Загуляла казацкая доля… словно шлюха бесстыжая», — жаловался перед казнью на свою судьбу свободолюбивый казак. А его, Богдана, доля попалась вон в какие сети! И не трепещет, не бьется она, как пойманная рыбешка…

«Ой да в поле пот на лбу от ветра стынет, но горькую думу из ума не гонит…»

«Нех пан Богдан надеется на честь нашего рода!..» — превозмогая боль, воскликнул раненый сын гетмана, когда по чьему-то грозному приказу янычары уводили Хмельницкого.

«На честь нашего рода!..» — удрученно повторил Богдан. В отчаянии посмотрел на осеннее небо, на затянутое тучами солнце. Тяжело переживал он разлуку с сыновьями гетмана, ибо только с ними связывал свою надежду на освобождение из неволи.

Братья Жолкевские в дни совместного пребывания в плену искренне верили, что им удастся освободить и сына чигиринского подстаросты. Но победители-турки не из любви и уважения к наследникам прославленного коронного гетмана заботились о них. Они смотрели на сыновей Жолкевского лишь как на ходкий товар. Причем ценный товар! Поэтому купцы заботливо оберегали их и даже держали при сыновьях гетмана толмача Хмеля.

Вначале Богдан обижался, когда его называли так. Ведь он не Хмель, а Хмельницкий, это такая же фамилия, как Жолкевские, Конецпольский…

Янычары словно угадали душевное состояние молодого толмача Однажды поздней осенью налетели они, точно голодные псы на караван-сарай. Схватили Богдана, как пойманного на месте преступления вора, и скрутили ему руки в присутствии сыновей гетмана. От неожиданности он даже не успел спросить, в чем его вина, — все произошло точно на пожаре.

— За что связали меня, голомозые! — с возмущением спросил Богдан, когда его вывели за ворота. Янычары с нагайками в руках поспешно отвязывали коней и стремительно вскакивали в седла.

Богдан шел между двумя вооруженными всадниками, а следом за ним двигался целый отряд янычар. У них было такое приподнятое настроение, словно праздновали еще одну победу.

— Будешь противиться, гяур, привяжем к хвосту коня и потащим, — сурово крикнул неуклюжий янычар с широкими угловатыми плечами. Он, казалось, был воплощением ненависти, подлости и кровожадности.

«Привяжем к хвосту коня…» Да этому чудовищу ничего не стоит за ребро крюком зацепить и мертвым тащить человека туда, куда прикажут. Лучше уж не злить их. Ишь как разошелся! Нет, напрашиваться на издевательства он не будет. Ему надо подумать о спасении. Но как спастись?..

Мазанки-хижины остались позади. Вот уже миновали и военный лагерь. Куда и зачем ведут его с такой загадочной поспешностью? Взглянул на солнце, вынырнувшее из-за облаков, вспомнил астрономию, географию и сориентировался. Его ведут на юг.

Впереди должно быть море. То самое море, волны которого плещут и у казацких берегов!.. Значит, его ведут в Крым, на родину победителя — Гирея.

Напрягал зрение, хотел поскорее увидеть море, словно надеялся услышать от него весточку о родной земле. А вокруг — бесконечная пустынная степь, и только изредка пронесется над ней порывистый ветер. Порой в небесной мглистой дали на распростертых крыльях парит орел. Хищник словно любуется вооруженным отрядом всадников, зорко подкарауливая добычу на их пути. Страшны степные дороги, ведущие в неволю: крылатых хищников в этом диком поле басурмане приучили к кровавой поживе!..

Чем дальше, тем труднее было идти. Около трех десятков коней поднимали столбы удушающей пыли. Ручейки пота, струившиеся по лицу, смешивались с пылью, превращались в липкую грязь, которую время от времени приходилось вытирать просто о плечо, наклоняя голову. Ведь так и оставили руки связанными за спиной. Пот разъедал, слепил глаза.

«Нех пан Богдан надеется на честь нашего рода!..» — поторопились пообещать ему сыновья гетмана.

Куда ведут и зачем так внезапно и грубо разлучили его с Жолкевскими, которые были для него спасительной соломинкой, протянутой ему самой судьбой? И вот она оборвалась! А как ему хотелось вырваться из плена!

Бесконечная пустынная степь, выбившийся из сил пленник между двумя всадниками. Тот же коренастый рябой янычар огрел Богдана плетью по спине.

— Поживее, поживее, гяур! — подгонял он, бессердечно стегая своего коня.

Остальные янычары, пружинисто подскакивая в седлах, тоже пришпорили коней, подхлестнув их нагайками. Словно и к ним относились оскорбительные окрики старшины янычар. Выслуживаясь перед неизвестным Богдану вожаком или военачальником, конопатый не только не скупился на площадную брань, но и слишком вольно орудовал плетью.

Удар вывел Богдана из задумчивости. Вначале он даже не почувствовал боли, только вспыхнул от возмущения. Душа его, казалось, застонала.

— За что бьешь, конопатый шайтан! — выругался обозлившийся Хмельницкий. Он вдруг решительно остановился и задергал руками, стараясь высвободить их.

• 1/102
• Следующая