Хмельницкий. - Ле Иван - Страница 11
- Предыдущая
- 11/128
- Следующая
— Да чтоб вас холера взяла, изверги бешеные, за что страдаю?! Я из полка Беды. Мы шли из Чигирина, а не из Переяслава…
Караимович оглянулся, ища глазами гетмана Потоцкого. Но его уже не было, вместо него остались его сын Стефан и Станислав Потоцкий. Полковнику и этого было достаточно, чтобы доказать свою верность Короне. И он с еще большей яростью стал избивать казака, приходя в бешенство. Караимович, казалось, даже пьянел от вида крови несчастного казака. В это время в перелесок в низине, где допрашивали казака, приехал Адам Кисель. Он тоже решил принять участие в допросе. Кисель подошел к разъяренному Караимовичу, взял его за плечи и отвел в сторону. Затем, точно священник на исповеди, тихо произнес, обращаясь к казаку:
— Разве тебе, христианин сущий, так дороги эти взбунтовавшиеся полковники с их приспешниками? Зачем запираешься, казаче, почему не говоришь правды? Я Адам Кисель, тоже, как и ты…
— А-а, пан Кисель… Заварили сейчас такой кисель, что тошно становится хлебопашцу. Слыхал я, пан Адам, что ичнянцы и в твоих дворцах все по ветру пустили. Теперь будешь панствовать!
— Не об этом я спрашиваю, раб…
— Коли ты не поп, Адам Кисель, то и рабом божиим нечего тебе называть меня. Ты сам, пан Адам, стал рабом, лакеем у панов Потоцких… Ой, сумасш…
И засвистела снова нагайка Караимовича, опускаясь на голову казака. Он не договорил, захлебнувшись кровью, брызнувшей из рассеченной губы.
Палачи понимали, что во время такого допроса казаку трудно было что-то скрыть, запутать. К тому же тут находился и казацкий старшина Иван Ганджа, которого предусмотрительно прихватил с собой полковник Караимович, когда бежал из Переяслава. Ганджу допрашивали иначе, без нагайки, рассчитывая прельстить его обещаниями, как лису приманками.
— Поставим командовать сотней, а то и полком, если пан молдаванин будет вести себя разумно. Ведь в Молдавии вы такую услугу оказали панам Потоцким и Вишневецкому.
— Разве не сделаешь, если видишь, что надо… — невнятно произнес Ганджа.
— Благоразумно поступает пан старшина, — поспешил вмешаться в разговор Адам Кисель. Нечеловеческий крик истязуемого казака, которого полковник Караимович повел куда-то в кусты, мешал сосредоточиться. — Если и на сотню назначат, благое дело служить королю!..
16
Только на рассвете утихли душераздирающие вопли пытаемого казака. И вдруг из лесистых буераков за Корсунем донеслось эхо войны. Небо посветлело от пожарищ, которые неожиданно вспыхнули на луговых просторах у Днепра.
— Кумейки горят! — с нескрываемым ужасом воскликнул Адам Кисель. — И как раз на Николин день филипповки! Не связывают ли казаки это с именем их противника Николая Потоцкого?..
Волнения прошедшей ночи теперь казались ничтожными в сравнении с тем, что творилось в окружающих лесных дебрях. Пылающее украинское село еще больше разжигало ненависть и свирепость шляхтичей. Польный гетман приказал разгромить казаков в Кумейках. Он хотел бы в огне пылающих хат сжечь весь казацкий род. Зарево высоко поднялось вверх, осветив казачьи отряды и суетящихся поджигателей.
— Немецким пушкарям приказываю, — крикнул Потоцкий, — шквальным огнем уничтожить в Кумейках взбунтовавшихся казаков!
Так началось страшное Кумейковское сражение. Заблаговременно стянутые в близлежащие перелески хоругви разъяренных воинов, в том числе и хорошо вышколенные наемные немецкие солдаты, с ходу двинулись на казаков. Защитники Кумеек рассчитывали под прикрытием дыма создать надежную оборону в селе. Они стягивали возы в прогалины между озерами, рыли защитные рвы на дорогах…
Но ветер вдруг изменил направление, и тяжелый, удушливый дым повернул в сторону села. Женщины и дети теперь проклинали не королевских захватчиков, а своих же защитников.
— На бедного казака все шишки летят… — ругались защитники Кумеек. — Даже ветер служит проклятым ляхам, родные дети проклинают нас!
Потоцкий видел как на ладони и заграждения из возов и рвы, освещенные заревом, пожара. Едкий дым отравлял самих же казаков, мешал им обороняться. Старшины должны были перестраивать свои планы обороны, заниматься отправкой пострадавших от пожара людей, снимая для этого полки, предназначенные для отражения нападения врага.
Наконец загремели и казацкие пушки. Стремительно ринувшиеся в наступление кавалерия и тяжелые меченосцы гетмана были встречены уничтожающим огнем.
И трудно сказать, что здесь преобладало — сила, умение или ненависть, граничащая с безумием. С обеих сторон палили пушки, накрывая ядрами конников, и своих, и чужих. Несколько раз к Потоцкому прорывались конные гонцы.
— Там настоящий ад, вельможный пан гетман! Ждем вашего приказа: что делать дальше? — спрашивали с тревогой гонцы.
— Именно в аду и хочу испепелить взбунтовавшихся хлопов!.. Усилить обстрел, двинуть против них гусар! Вперед, вперед, бейдх!.. — приказывал, как безумный.
Или из доносов многочисленных гонцов, или по собственному военному опыту и интуиции гетман знал, что хотя и пали в бою его наемные рейтары, гибнут драгуны и редеют отряды шляхетского кварцяного войска, но еще больший урон понесла казачья конница и их пешие полки.
На небе, затянутом свинцовыми тучами, занимался рассвет. Наступал день зимнего Николая, мирликийского чудотворца. Воины обеих враждующих сторон могли рассчитывать только на какое-то чудо.
Контрудары казацкой конницы стали ослабевать. Казакам трудно было пробиться через многорядные заграждения из возов и бревен, защищавших войска Потоцкого с наиболее удобного для удара казаков фланга. Боясь попасть в окружение, они решили отступить… Все реже и реже стреляют казацкие пушки, все громче раздаются стоны умирающих на поле брани. Так горестно и бесславно погибали гордые казаки, отдавая жизнь за свободу! Польный гетман только этого и ждал, приближаясь со своими жестокими карателями к Кумейкам.
— Вот теперь приказываю пану Лащу… Именно теперь, чтобы преградить путь для отступления бунтовщикам! Вперед, пан Лащ! — крикнул Потоцкий, когда заметил, что казаки начали поспешно стягивать возы, устраивая заграждение. С каким упорством, с какой храбростью защищаются они, прикрывая отступление своих полков!
И он облегченно вздохнул. Наконец осуществится его давнишняя мечта — разгромить, уничтожить все бунтарское племя на Днепре. Вспомнил при этом и напутствие Конецпольского:
— Народ уничтожить нельзя. Его можно только взять, как псов, на привязь…
«Брать на привязь казака опасно… пан коронный гетман», — подумал польный гетман, следя за страшным побоищем под Кумейками.
Поручик Самойло Лащ заранее готовился к предстоящему бою. Оставаясь один, он упражнялся, по-мальчишески размахивал саблей, рубил воображаемых хлопов, бунтарей. Но это были только забавы самоуверенного повесы. А теперь для поручика наконец наступало время показать воинское мастерство, завоевать настоящую славу, чтобы загладить свои многочисленные провинности перед Короной.
Он повел тысячное войско отдохнувших гусар на обескровленных, по не покоренных пеших казаков атамана Дмитрия Гуни, стал гоняться за ними в прибрежных буераках. Лащ устремлялся на стоны раненых, добивая несчастных, даже и своих. И, увлекшись, только на околице села Боровицы наконец опомнился, увидел, что потерял половину своей конницы, а казаки все еще не сдавались. Они дрались с необыкновенным упорством: если ломалась сабля, шли в бой с рогатиной, бросались врукопашную, загрызали врага зубами!
В пылу боя Лащ наскочил на тяжело раненного, но еще живого безоружного казака. Вместо левой руки у него торчал окровавленный обрубок. Перекошенное от боли лицо, широко раскрытые, налитые кровью глаза, но он, наверное не понимая, что уже не воин, еще оказывал сопротивление гусару. Поручик уже замахнулся саблей, чтобы снести голову раненому казаку. Но вдруг услышал:
— Рубите, проклятые… Вон из-за Днепра уже вышли левобережцы!
Эта угроза подействовала на поручика как удар. Рука его дрогнула. А казак одной здоровой рукой внезапно стащил с коня гусара, сопровождавшего Лаща, озверело впился зубами ему в горло.
- Предыдущая
- 11/128
- Следующая
