Ключ к волшебной горе - Леонтьев Антон Валерьевич - Страница 41

• Предыдущая
• 41/88
• Следующая

– Ну что вы стоите, быстрее, быстрее! – закричал мэтр, хлопая в ладоши. – Госпожа Полина желает принять ванну! Милая моя, об одежде вам не стоит беспокоиться, я уже позволил себе купить кое-что для вас...

Кое-что оказалось гардеробом, которого хватило бы на несколько лет вперед. Дом Исаака Триссарди был обставлен достаточно странно: попадались раритетные шедевры – китайский фарфор, картины известных художников или драгоценности, которые валялись тут и там на лакированных столиках; все это соседствовало с дешевой мебелью, купленной на блошином рынке.

Триссарди, как узнала позднее Полина, искренне полагал, что обладает безупречным вкусом, и никто не решался спорить с ним: спорить с Исааком было невозможно. Он стремился всегда победить в диспуте, и последнее слово непременно оставалось за ним. Если к его аргументам никто не прислушивался, драматург начинал топать ногами и пыхтеть, походя при этом на разъяренного дикобраза.

Триссарди был вдовцом, и в его доме-замке царил подлинный культ умершей жены. Ее гигантский портрет висел в гостиной, а в библиотеке в каждом из окон можно было увидеть разноцветные витражи, которые изображали покойную Гундулу.

Жена Триссарди была немкой и умерла от туберкулеза много лет назад. Она родила Исааку трех сыновей и одну дочь. Дети жили вместе с отцом, несмотря на то что старшим было уже за тридцать. Полина почему-то думала, что отпрыски Триссарди примут ее в штыки, но получилось совершенно иначе.

Она быстро сдружилась с единственной дочерью Исаака Натали – молодой темноволосой женщиной, которая была известным литературным критиком, наводящим страх на всех французских романистов.

– В Исааке энергии столько, что он может обогревать все человечество в течение десяти лет, – сказала с усмешкой Натали. – Мне двадцать девять, и я давно пыталась покинуть отчий дом, но всегда находилась причина, почему я не могла бы сделать этого: ремонт в новой квартире, внезапная болезнь Исаака, его жалобы на то, что он работает над новой пьесой и мой отъезд лишит его вдохновения. Он просто не хочет, чтобы кто-то из его детей ушел в большой мир! Исаак очень упрямый и своенравный и всегда добивается того, что задумал...

Старшие сыновья Триссарди, Исаак-младший и Авраам, тоже выбрали творческую стезю: один был театральным режиссером, другой поэтом. Однако никто из них, как поняла Полина, даже не приблизился к славе отца.

Постепенно ей стало ясно – Триссарди намеренно удерживает детей около себя, чтобы контролировать все их поступки и одновременно лишний раз напомнить: великим, грандиозным и неповторимым является только его дар. Его – Исаака Триссарди.

Для него было вполне в порядке вещей сказать за совместным завтраком:

– Я единственный из живущих гениев, чей талант превосходит Гомера и Шекспира... – или: – Никто не может указывать мне, Исааку Триссарди, золотому перу человечества...

Самое поразительное, что так, похоже, было на самом деле. Триссарди был лауреатом великого множества премий, часто бывал за границей, его пьесы сразу же становились сенсацией сезона.

Но все это добавляло его детям лишних проблем. Чем ярче сияла на небосклоне звезда Исаака Триссарди, тем меньше становилось у них шансов начать собственную жизнь. Отец бесцеремонно вмешивался в их личные отношения и выносил вердикт:

– Натали, зачем тебе этот хлыщ? Ему же нужна твоя благосклонная рецензия, поэтому он и тянет тебя в постель.

– Исаак, что за глупости, ты надумал жениться? И на ком, на этой певичке? Милый мой, в своем ли ты уме? Она же необразованна, как жена дровосека!

– Авраам, ты хочешь съехать от нас? Не забывай, что мы – твоя семья и ты черпаешь в нас вдохновение! Ну как знаешь... Ты просишь у меня денег? Увы, милый мой, сейчас я сам на мели, за новую пьесу я получил только аванс, так что подожди с переездом месяц-другой...

Полина привязалась к младшему отпрыску Исаака – Максимилиану, которого все звали Макс. Невысокий молодой человек лет двадцати, статью пошедший в мать-немку – длинные волнистые светлые волосы, подвижное открытое лицо, голубые глаза и чувственный рот, – более всего страдал от тирании Исаака.

– Он ревниво следит за нашими успехами, – признался Макс Полине. – И если чувствует, что мы сможем обойти его в чем-то, то нещадно критикует. Но если бы кто-то из нас попытался выбрать профессию, не связанную с театром или писательством, он бы растерзал нас. Отец уверен, что он – живой бог, не больше и не меньше!

Макс по желанию отца стал актером, именно ему предстояло играть вместе с Полиной в новой пьесе. Однако молодой человек открыл ей тайну: его призванием и единственным желанием было фортепиано. В детстве и отрочестве Макса посещали учителя музыки, но, как только Исааку сказали, что у его сына большой талант и он сможет добиться славы, занятия немедленно прекратились.

– Отец не хочет об этом и слышать, – сказал он печально. – Он ничего не смыслит в музыке, не в состоянии отличить Баха от Скрябина, уверен, что музыка – это развлечение и пустое времяпрепровождение.

Макс тайком от отца продолжал брать уроки игры на фортепиано, а также сочинял. Когда Полина пыталась поговорить об этом с Триссарди, тот безапелляционно заявил:

– Максимилиан хочет стать композитором? Что за чушь, милая моя! Он – прирожденный актер, а музыка – кому она нужна? Он что, хочет писать фокстроты и польки? Я, его отец, лучше знаю, чем он должен заниматься!

Полина понимала, что спорить с Исааком бесполезно. Однако она не могла не признать, что Триссарди многое сделал для нее: он оплатил лучших хирургов, которые провели несколько операций, и Полина смогла снова говорить. В течение полугода она училась заново ходить, опять же под руководством и при финансовой поддержке Исаака.

Она почувствовала, что привязалась к карлику-драматургу. Триссарди знал об этом, а поэтому использовал ее в своих целях. Вскоре после того, как Полина обрела прежнее здоровье, она получила от Исаака толстую папку с ролью Эвридики.

– Пора приступать к репетициям! – заявил он. Полина пыталась убедить его, что никогда не играла в театре и вряд ли в ней скрыт талант гениальной актрисы, но Исаак оказался непоколебимым. – Я лучше знаю! – оборвал он Полину, едва та попыталась сказать ему, что не может и не хочет выходить на сцену. – Исаак Триссарди никогда не ошибается, запомни это, милая моя!

Репетиции длились в течение семи месяцев, Полина с грехом пополам смогла запомнить текст огромной пьесы, состоящей из двенадцати актов и длившейся более четырех с половиной часов. Макс во многом помогал ей, и Полина видела, что он тоже играет, не получая от этого ни малейшего удовольствия.

В доме Триссарди регулярно собирались знаменитости и те, кто страстно желал стать таковыми: помимо коронованных особ, известных политиков и финансистов, Исаак знал всех и вся в мире искусств.

Полина познакомилась с Шагалом и Сальвадором Дали, Френсисом Скоттом Фицджеральдом и Эрнстом Хемингуэем, Гертрудой Стайн и Томасом Вулфом. Мир искусства завораживал Полину, однако она понимала, что это не для нее. Исаак же был уверен, что единственным гением из всех живущих является только один человек – он сам. Все остальные требовались Триссарди только для того, чтобы они играли его свиту и оттеняли своей посредственностью (как говаривал он сам) его талант.

– Чудовищная мазня, – тыкал он в картину, где кубическая женщина кривилась словно от зубной боли, отталкивая своим уродством и завораживая красотой. – Картина какого-то испанца Пикассо. Ни за что бы не купил, но уверяют, что он идет в гору и скоро эти полотна взлетят в цене... Абсолютно идиотский роман! Автор совершенно бездарно подражает и без того занудному и слабому «Улиссу» Джойса. Какая-то провинциальная американка... Как ее зовут? Кажется, Вирджиния Вульф или что-то в этом роде... Как вы, женщины, можете носить такие страшные платья! Того, кто их сделал, надо сослать в Кайенну! Что за дурацкое имя для портного – Коко Шанель! Ах, так это еще и женщина! Нет, ее «творения» человечество не забудет по одной причине – хуже сшить нельзя!

• Предыдущая
• 41/88
• Следующая