Нет чужих бед - Демченко Оксана Б. - Страница 55

• Предыдущая
• 55/125
• Следующая

— Мне странно звать кого-либо отцом, — виновато признался Шарим. — И вдвойне странно ощущать родство. Вот я и вытворяю…

— У меня есть имя, — напомнил дядя. — К тому же ты изволил заиметь двух отцов, капризный лорд. Фоэр до сих пор пребывает в недоумении. Даже не сбежал на берег ночью, как планировал.

— Почему вчера все звали меня на «вы» и кланялись?

— Радовались, что обрели нового лорда. Старались соблюдать обычай людей в той мере, в какой его себе представляют. Удивлялись, что ты не называешь имени. Я полагал прежде, что взаимное непонимание, пропасть отчуждения — это выдумки Аэри. Теперь изменил мнение. Кушай, не отвлекайся.

— Шагра, — попробовал сладить с именем дяди Шарим, — я говорил Фоэру, что ему нельзя идти на берег. У него акцент. У вас у всех, так точнее. А еще он слишком воин.

— Увы, мы твердим то же самое и не услышаны, — вздохнул капитан. — Он упрям. С твоим братом знаком чуть ли не с его рождения, уважает и обожает лорда.

— Он погибнет. Или хуже того…

— Понимаю. Я был никудышным отцом своим детям, Шарим. Я не мешал им делать то, что они считали правильным. Хотя идеи были опасны и я понимал, насколько… Теперь судьба по безмерной своей доброте позволила мне встретить тебя, сын второй крови. Что же мне делать? Наверняка потерять Фоэра или рисковать вами обоими?

— Я уже не знаю, что правильно.

— Голос крови и все прочие голоса — они советуют, но не принимают решений. Отвечаем за свои поступки мы сами, никто иной. Я сказал бы, что пойду с вами… Но так я лишь уничтожу последнюю надежду. Не заметить трех ампари в одном месте немыслимо. Особенно когда два из них лорды.

— Ты согласен?

— Если вы не вернетесь, я понятия не имею, как и зачем мне жить, — совсем тихо сказал Шагра. — И раньше чем через два дня я не приму решения. Никакого. Тебя надо лечить. А Фоэру следует как-то справиться с полученной кровью, содержащей весьма много новых знаний. Твой отец принадлежал к иной школе боя, нежели род Атнам, практически утраченной ныне… Впрочем, ее как раз теперь восстанавливают, не считаясь с сохранностью палубы. Слышишь?

Шарим придвинул блюдо с закусками поближе и улыбнулся. Еще бы — слышит. Действительно трудно поверить, что палуба способна выдержать такое. Хотелось бы знать, что там творится? Одна мысль тотчас потянула за собой другую.

— Шагра, а почему вы приплыли? Фоэр упоминал про разрывы. Это ведь очень опасно, да?

— Смертельно. Сейчас нам не сдержать демонов, нас мало, мы слабы. Людям тем более не справиться. Арха наиболее сильный из ныне живущих лордов — хранителей равновесия. Он пытался хотя бы залатать крупные щели. Мы имели все основания опасаться зимнего прорыва. Уже сейчас он должен был открыться. Как ты, полагаю, знаешь от Аэри, самые сильные демоны приходят именно через расширившийся летом первичный зимний прорыв. Арха его скрепил и заметно поднял уровень общей стабильности поля. Полагаю, такая работа исчерпала его силы целиком. И выкачала кровь, мы ведь регулируем баланс в критических обстоятельствах, используя ее.

— Его захватили в бессознательном состоянии?

— Да. Обращать не пытались, это могу сказать точно. Видимо, везут в столицу. Все очень плохо.

— Тогда я, пожалуй, попрошу добавки, — задумчиво сообщил Шарим. — Надо выздоравливать. Как-никак мне на берегу изображать нищего, да еще при глухонемом убогом родиче.

Дверь чуть не слетела с петель. Фоэр ввалился в каюту по-прежнему голый по пояс, безмерно довольный собой, бурно дышащий, мокрый от пота. Рухнул на диван и с наслаждением вытянулся:

— За глухонемого я тебе шею сверну, сынок.

— Попробуй, — мстительно предложил Шарим. — Станешь по легенде слепоглухонемым. Ты слишком приметный и агрессивный.

— Упустил я свой шанс разминуться с тобой, — отметил Фоэр. — Теперь обречен терпеть оскорбления от невоспитанного малозимнего человеколюбца.

— Подумаешь, — окончательно смутился Шарим. — Слегка поухаживал за парой грифских жен… Чего сразу обзываться? И откуда ты знаешь, в крови нет таких подробных сведений, это для меня не имело значения. Никакого.

— Он всего лишь указал, что ты не способен ненавидеть каждого представителя рода людей, как делают некоторые ампари, — уточнил добрый дядя Шагра. — Шарим, мама не говорила тебе, что в двадцать семь рановато ухлестывать за… эээ…

— Обещала зарезать, если стану вести себя недостойно, — вздохнул Шарим. — Она такая, она может. У нее очень хорошо поставлена школа внезапных атак.

— Н-да… — поежился Фоэр. — Внезапных, говоришь…

В первый раз всплыть достаточно близко к поверхности небытия удалось лишь на пятый день, как он предполагал. Или на шестой? Внутренний счет времени, прежде казавшийся нерушимым, дал сбой. Он провалился слишком глубоко. Так глубоко, что выбраться уже не рассчитывал. Еще точнее и честнее — надеялся не вернуться.

Зачем? Он ведь твердо знал, где очнется. В клетке. В той самой, покинуть которую не сможет больше никогда. Уже сейчас, из дальнего преддверия осознанности, нетрудно убедиться в точности исполнения худших опасений. Его везут. Движение медленное, но непрерывное, от побережья в глубь земли людей. На восток, если доверять слабому ощущению тепла светил. Скорее всего, в столицу, выходящую к Срединному каналу Дарлы, утраченного для ампари материка.

Душно, сердце едва справляется с нагрузкой. Резервы организма исчерпаны. Крови из него утекло столько, что печень кажется сухой… Хочется пить. Мучительно, до судороги, до отупения. Пить.

Во второй раз он выбрался из небытия куда полнее. Смог ощутить свое тело, безжалостно скованное сталью, — свидетельство страха людей перед его расой. Руки у запястий и выше локтей, обручи на лбу, шее, поясе, лодыжках… Людям даже не приходит в голову, что без воды он умрет. По мнению этих ничтожеств, ампари — а точнее, вампиры, так здесь говорят, — бесконечно выносливы и столь же опасны.

Темно. Значит, везут в закрытой карете, как делали прежде. Еще не забыли своих методов. И повозки до сих пор на ходу. Узнать бы, уцелел ли Фоэр.

— Дяденька, а дяденька, — раздался снаружи, из-за довольно тонких стенок экипажа, жалобный и тонкий детский голосок. — Дай монетку. Ну дай, что тебе, жалко?

— Сейчас плеткой милостыню отмерю, — устало и неуверенно пригрозил низкий взрослый голос. — Пошел, грязный вонючий форх.

«Кажется, форхом в человечьем языке именуется северная разновидность крысы», — отметил рассудок, кое-как смиряясь с неизбежностью возвращения к реальности. Так зовутся и крыса, и нищий. Люди обожают унижать себе подобных. Определение во многом точное. И крысы, и нищие — жители помоек у стен богатых замков и внутри городов, где сточные канавы невыносимо смердят. Скоро он вспомнит этот гнусный запах. Придется.

— Дядя, ну дай монетку! — Голос малыша перешел к новому, звонкому и явно угрожающему тону. — Дай по-хорошему!

— Ах ты га-а-ад…

«Дядя» взвыл так, что лошади испуганно осели и зафыркали. Карета встала. Послышались малопонятные визги, топот, брань, новые завывания, грохот и азартный писк. Что у них там творится? Судя по писку — форх имеется. Живой настоящий форх.

Вот и спокойные шаги, уверенные, мерные. Два удара, свист плетки. И голос, который слышать не хочется вовсе. Исполненный убеждения и молодой. Гласень. И сильный. Увы, еще и безнадежно испорченный. Черная злоба и багряная самовлюбленность сплетаются в нем, не оставляя места ни сиреневому свету разума, ни золотой доброте сердца.

— Кто смел задержать Большую охоту Гармониума, спешащую в столицу?

— Монетку дай! — заныл неуемный пацан. — Во имя светлого Адалора, слышь? Ты же служитель, ты обязан милосердствовать.

— Мрак и испорченность ощущаю в тебе, чадо, — угрожающим тоном пропел гласень, пробуждая голос для проклятия. — Болезнь и скорую смерть зрю.

— Как любит говорить мама, не дождешься, — ехидно хихикнул голосок. — Сам не подавись своим враньем. Дай монетку!

• Предыдущая
• 55/125
• Следующая