Черная стрела - Стивенсон Роберт Льюис - Страница 32

• Предыдущая
• 32/53
• Следующая

напоминала о близости смерти.

Внезапно, оторвавшись от работы, он увидел, что они находятся возле какого-то мыса.

Подмытый морем утес, вокруг которого клокотала белая пена тяжелых волн, почти навис

над палубой. За утесом, на вершине песчаной дюны, как бы увенчивая ее, стоял дом.

Внутри бухты волны бесновались еще неистовее. Они подняли «Добрую Надежду» на

свои пенистые спины, понесли ее, нисколько не считаясь с рулевым, вышвырнули на

песчаную отмель и, вздымаясь до половины мачты, стали швырять из стороны в сторону.

Потом один из громадных валов поднял ее и отнес еще дальше, и, наконец, третий вал,

перенеся ее через самые опасные буруны, опустил на мель возле берега.

– Ребята, – крикнул Лоулесс, – святые спасли нас! Начинается отлив. Сядем в кружок и

выпьем по чарке вина. Через полчаса мы доберемся до берега, как по мосту.

Пробили бочонок. Потерпевшие крушение расселись, стараясь, насколько возможно,

укрыться от снега и брызг, и пустили чарку вкруговую; вино согрело их и приободрило.

Дик тем временем вернулся к лорду Фоксгэму, который ничего не знал и лежал в

смертельном страхе. Вода в его каюте доходила до колен, лампадка разбилась и потухла,

оставив его в темноте.

– Милорд, – сказал молодой Шелтон, – не бойтесь, святые оберегают нас. Волны

выбросили нас на отмель, и, как только прилив немного спадет, мы пешком доберемся до

берега.

Прошел почти час, прежде чем море отступило от «Доброй Надежды», и людям

удалось наконец пуститься в путь к берегу, смутно видневшемуся сквозь дымку падавшего

снега. На прибрежном холме лежал небольшой отряд вооруженных людей, подозрительно

следивших за движениями бредущих к берегу воинов.

– Им следовало бы подойти к нам и оказать нам помощь, – заметил Дик.

– Раз они к нам не идут, мы пойдем к ним сами, – сказал Хоксли. – Чем скорее мы

доберемся до славного огня и сухой постели, тем лучше для моего несчастного лорда.

Но люди на холме внезапно вскочили, и град стрел полетел на потерпевших крушение.

– Назад! Назад! – крикнул лорд. – Ради бога, будьте осторожны! Не отвечайте им!

– Мы не можем драться! – воскликнул Гриншив, вытаскивая стрелу из своей кожаной

куртки. – Мы промокли, мы устали, как собаки, мы промерзли до костей. Но, ради любви к

старой Англии, объясните мне, зачем они с такой яростью обстреливают своих земляков,

попавших в беду?

– Они приняли нас за французских пиратов, – ответил лорд Фоксгэм. – В эти

беспокойные, подлые времена мы не можем охранять даже наши собственные берега, берега

нашей Англии. Наши старые враги, которых еще не так давно мы побеждали на море и на

суше, приезжают сюда, когда им вздумается, и грабят, и убивают, и жгут. Несчастная

родина! Вот до какого позора мы дожили!

Люди на холме внимательно следили, как пришельцы поднимались на берег и как

уходили в глубь страны между песчаными дюнами. Целую милю шли они за ними следом,

готовые в любую минуту дать новый залп по усталым, измученным беглецам. Только когда

Дику удалось наконец вывести своих спутников на большую дорогу и построить их в

военном порядке, бдительные охранители английских берегов исчезли за падающим снегом.

Они исполнили все, чего желали; они уберегли свои собственные дома и фермы, свои

собственные семьи и свой скот, и их нисколько не беспокоила мысль, что французы разнесут

огонь и кровь по другим деревням и селам английского королевства.

Часть IV

Ряженые

Глава I

Логово

Дик вышел на большую дорогу недалеко от Холивуда, милях в девяти-десяти от

Шорби-на-Тилле; убедившись, что их больше не преследуют, оба отряда разделились. Слуги

лорда Фоксгэма понесли своего раненого господина в большое аббатство, где было

безопасно и спокойно; когда они исчезли за густой завесой падающего снега, у Дика

осталась дюжина бродяг – все, что уцелело от его добровольческого отряда.

Многие из них были ранены; все до одного были взбешены неудачами и выпавшими на

их долю трудностями; слишком голодные и слишком озябшие, они не решались открыто

бунтовать и только ворчали да угрюмо поглядывали на своих главарей. Дик роздал им все,

что было у него в кошельке, ничего не оставив себе, и поблагодарил за храбрость, хотя по

правде говоря, гораздо охотнее выбранил бы их за трусость. Несколько смягчив этим

впечатление от длительных неудач, он отправил их группами и поодиночке в Шорби, в

«Козла и волынку».

Под влиянием всего виденного на борту «Доброй Надежды» он оставил при себе

только Лоулесса. Снег падал не переставая и все застилал вокруг, точно слепящее облако;

ветер постепенно стихал и наконец исчез совсем; весь мир казался обернутым в белую

пелену и погруженным в молчание. Среди снежных сугробов легко было сбиться с пути и

завязнуть. И Лоулесс, шагая впереди, вытягивал шею, как охотничья собака, идущая по

следу, изучал каждое дерево, внимательно вглядывался в тропинку, словно вел корабль по

бурному морю.

Пройдя лесом около мили, они подошли к роще корявых высоких дубов, возле которой

скрещивалось несколько дорог. Это место нетрудно было узнать даже в такую погоду. И

Лоулесс был, видимо, рад, что нашел его.

– А теперь, мастер Ричард, – сказал он, – если ваша гордость не помешает вам стать

гостем человека, который не родился джентльменом и которого даже нельзя назвать

хорошим христианином, я могу предложить вам кубок вина и добрый огонь, чтобы обогреть

свои косточки.

– Веди, Уилл, – ответил Дик. – Кубок вина и добрый огонь! Ради этого я согласен идти

куда угодно!

Лоулесс, раздвигая оголенные ветви, решительно зашагал вперед и скоро дошел до

пещеры, на четверть засыпанной снегом. Над входом в пещеру рос громадный бук с

обнаженными корнями. И старый бродяга, раздвинув кусты, исчез под землей.

Когда-то могучий ураган почти выдернул громадный бук из земли вместе с большим

куском дерна; под этим буком старый Лоулесс и выкопал себе лесное убежище. Корни

служили ему стропилами, кровлей был дерн, стенами и полом была мать-сырая земля. В

одном углу находился очаг, почерневший от огня, в другом стоял большой дубовый ящик,

крепко окованный железом; только по этим предметам и можно было догадаться, что здесь

человеческое жилище, а не звериная нора.

Несмотря на то что вход в пещеру и пол ее были засыпаны снегом, в ней оказалось

гораздо теплее, чем снаружи; а когда Лоулесс высек искру и сухие сучья засверкали и

затрещали в очаге, стало уютно, как дома.

Со вздохом полнейшего удовлетворения Лоулесс протянул свои широкие руки к огню

и вдохнул в себя запах дыма.

– Вот, – сказал он, – кроличья нора старого Лоулесса. Молю небо, чтобы собаки не

пронюхали ее! Много я бродил по свету с тех пор, когда впервые удрал из аббатства, утащив

золотую цепь и молитвенник, которые продал за четыре марки. Став паломником и пытаясь

спасти свою душу, я побывал в Англии, во Франции, в Бургундии и в Испании; побывал и на

море, а море – никому не родина. Но настоящее мое место, мастер Шелтон, только здесь.

Здесь моя родина – вот эта нора в земле! Идет ли дождь, ветрено ли, апрель ли, когда поют

птицы и цветы падают на мою постель, или зима, когда я сижу наедине с добрым кумом-

огнем и малиновка щебечет в лесу, – здесь и моя церковь, и мой рынок, и моя жена, и мое

дитя. Сюда я возвращаюсь, и здесь, молю святых, я хотел бы умереть.

– Ты прав. Здесь теплый уголок, – ответил Дик, – и приятный, и хорошо скрытый.

– Да, он скрыт хорошо, и это самое главное, – подхватил Лоулесс, – ибо сердце мое

разбилось бы, если бы его нашли. Вот здесь... – сказал он, роя крепкими пальцами песчаный

• Предыдущая
• 32/53
• Следующая