О чем расскажет дождь - Егорова Ольга И. - Страница 8

«Что же я наделала, что же я натворила!» — твердила она, из последних сил пытаясь убедить себя, что еще не поздно. Что все еще можно исправить, что у нее все получится, ведь простить — это так просто, ведь она любит Максима, и он — он тоже любит ее, черт возьми, и не мог разлюбить вот так сразу, не мог... Она представляла себе, как ворвется в квартиру, застанет его на пороге с чемоданом в руках. Как бросится ему на грудь и скажет «Не уходи!». И он останется, непременно останется, и они все преодолеют, все смогут, потому что у них есть главное — любовь...

Оказавшись у порога квартиры, она попыталась отдышаться. Пригладила волосы, вспомнив вдруг, что с утра и не подумала привести себя в порядок: помыть голову, припудрить лицо. «Господи, я же ужасно выгляжу...» Нажала на кнопку звонка. Второй, третий, четвертый раз... Нажимала бесчисленное количество раз, пока не поняла наконец — ей никто не откроет. Прислонилась лицом к дверному косяку и застонала от боли...

Открыла дверь ключами, вошла в квартиру.

В прихожей не было его ботинок. Бросилась к шкафу — половина вешалок были пустыми. Только ее одежда. Только ее гитара — одиноко висит на стене. И даже компьютера не было. «Значит — навсегда...» Она бросилась в ванную, потом в кухню, в туалет, пытаясь отыскать в квартире хотя бы одну вещь, которую он забыл, — чтобы можно было верить, что он вернется за этой вещью. Вернется, и тогда уже все будет по-другому, она не отпустит его уже никуда, она все ему объяснит, заставит поверить в то, что все у них получится, и он поверит, и у них на самом деле все получится... А то, что было, забудется как страшный сон, и они никогда не станут его вспоминать, а будут вспоминать только хорошее и светлое...

Ни одной вещи не было. Она стояла растерянно посреди комнаты и смотрела в окно невидящими глазами. И вдруг увидела на балконе его футболку. Постиранную накануне футболку, которая, наверное, просто еще не успела высохнуть.

Алина бросилась на балкон, стянула футболку с веревки, прижала к себе. И в этот момент вдруг поняла окончательно: Максим не вернется.

На следующий день он не позвонил. Прошла неделя. Алина не выходила из дому, перестала посещать занятия в институте. Каждый день просыпалась с мыслью: может быть, сегодня. Засыпала, думая: может быть, завтра...

Через неделю позвонила ему сама. Трубку взяла свекровь, и Алина на мгновение потеряла дар речи — она так волновалась, так готовилась к этому разговору и даже не подумала, что скажет, если трубку возьмет Елена Михайловна. Хотела просто оборвать связь, не говоря ни слова, но потом все-таки решилась:

— Здравствуйте, Елена Михайловна...

— Алина... Алиночка, здравствуй! Господи... — Голос был растерянным.

— Я хотела поговорить с Максимом...

— С Максимом... А его нет, Алина.

— Нет?

— Послушай, ты из дома звонишь? Давай я к тебе сейчас приеду? Я сама собиралась, но только он мне не разрешил, говорит, тебя сейчас лучше не беспокоить...

— А где он?

— Алина, давай я к тебе приеду, и мы обо всем поговорим...

— Где он? — нетерпеливо перебила ее Алина.

— Он... Он не живет здесь, Алина. Уже неделю. Ты ведь знаешь...

— Знаю. Спасибо, Елена Михайловна. Только не надо ко мне сейчас приезжать. Как-нибудь в другой раз, я сама вам позвоню. И мы договоримся, хорошо? Не сейчас...

Она повесила трубку, не дослушав искренних слов сочувствия, которые разрывали душу на части. Все что угодно — только не эта жалость, только не бессильное сочувствие, от которого становится еще больнее, в тысячу раз больнее... Если больнее вообще может быть.

* * *

В институт Алина больше так и не пошла. Вскоре подошло время сессии, она не явилась ни на один экзамен, и ее отчислили с четвертого курса. Два месяца она провела, практически не выходя из дома. Елена Михайловна ее не послушалась, приехала в тот же вечер сразу после разговора. Потом приходила почти каждый день, пыталась как-то утешить, отвлечь, готовила еду, уговаривала поесть. О Максиме они почти не говорили. Если изредка разговор хотя бы косвенно касался прошлого, тут же обрывали или старались сменить тему. Но однажды, когда после их разлуки прошло уже больше двух месяцев, Елена Михайловна не выдержала.

Придя к ней как-то вечером, она застала Алину сидящей на полу, всю в слезах, с кипой фотографий, рассыпанных вокруг. Подошла, взяла в руки несколько снимков, рассматривала некоторое время долго и внимательно.

— Знаешь что, дочка, — сказала наконец, — нельзя так. Невозможно так жить, когда не можешь примириться с жизнью. Прошлого не вернешь, но надо думать и о будущем. Еще несколько месяцев такой вот жизни — ты представляешь, во что ты превратишься? Тебя уже сейчас человеком назвать трудно. Не живешь, а влачишь существование. А ведь ты молодая, красивая...

В ответ Алина только рассмеялась нервным смехом.

— Вот видишь. С тобой разговаривают, а ты в ответ смеешься. Нельзя так, ты пойми, это уже... Извини, конечно, дурдомом попахивает.

Алина снова только рассмеялась. Еще громче, еще бессмысленнее.

— Прекрати сейчас же, слышишь! Сколько можно! Пора уже взять себя в руки, неужели ты не понимаешь! Ведь никто тебе помочь не сможет, пока ты сама не захочешь, чтобы тебе помогли! Пойми, Алина!

— Помогите мне, Елена Михайловна. Я хочу, чтобы вы мне помогли, — выдавила Алина сквозь смех. — Верните мне мужа, и я снова стану человеком.

— Мужа я тебе не верну, дорогая. Ушедшие мужья не возвращаются. И, знаю по собственному опыту, иногда это бывает к лучшему...

— К лучшему?

— Да, к лучшему. Знаешь, от меня ведь тоже первый муж ушел! Я долго переживала, а потом встретила своего Алексея, полюбила... И прожила с ним счастливую жизнь. И до сих пор люблю, любима и счастлива. Только я сейчас не об этом. Я о Максиме.

Елена Михайловна вздохнула.

— Я тебя понимаю, Алина. Тебе тяжело, но не думай... Не думай, что только тебе одной. Я ведь за вас двоих переживаю. За тебя и за него.

— А что за него переживать-то? Он счастлив, он любит и любим...

— Не знаю, — с сомнением в голосе ответила Елена Михайловна. — Я ведь тебе никогда не рассказывала...

— О чем?

— О Максиме. Знаешь, у него жизнь... очень сильно изменилась.

— Изменилась? В каком смысле?

— Как тебе объяснить, Алина... Может, и ни к чему все это знать тебе.

— Да о чем вы, Елена Михайловна?

— Понимаешь, дочка... То, что было у вас с Максимом, — это любовь. Настоящая, светлая любовь. А то, что происходит в его жизни сейчас... Это любовью не назовешь. Это страсть какая-то сумасшедшая. Ненормальное какое-то чувство... Он изменился до неузнаваемости. Похудел, высох весь. Живет с ней, а иногда, знаешь... Ночевать домой приходит. Злой, взбудораженный, расстроенный. Не разговаривает, спросишь его о чем-нибудь, он в ответ — грубит. Только ведь шила в мешке не утаишь, я их телефонные разговоры волей-неволей слышу. Мне кажется, она им крутит, как хочет. Изменяет ему... Стерва она та еще. Я хоть и не знаю ее близко, только догадываюсь, что не напрасно он ее ревнует. Каждый раз, как он домой придет, я думаю — может, все? Может, навсегда вернулся? А он не спит всю ночь, курит на кухне, а потом звонит ей, и уж такие разговоры они между собой ведут, что даже пересказать стыдно... А потом опять к ней возвращается и весь так и светится счастьем — до тех пор, пока снова она что-нибудь не выкинет. Он, Алина, совсем другим человеком стал. Все соки она из него выпила, ничего не осталось...