Музыка Эриха Цанна - Лавкрафт Говард Филлипс - Страница 3
- Предыдущая
- 3/3
Прошло, пожалуй, не меньше часа. Я сидел, наблюдая, как увеличивается стопка лихорадочно исписанных истов, и вдруг заметил, что Занн сильно вздрогнул, словно от какого-то резкого потрясения. Я увидел, что он пристально смотрит на зашторенное окно и при этом дрожит всем телом, В тот же момент мне показалось, что я также расслышал какой-то звук; правда, отнюдь не мерзкий и страшный, а скорее необычайно низкий и донесшийся словно откуда-то издалека, как если бы издал его неведомый музыкант, находящийся в одном из соседних домов или даже далеко за высокой стеной, заглянуть за которую мне так до сих пор ни разу не удалось.
На самого же Занна звук этот произвел поистине устрашающее воздействие: карандаш выскользнул из его пальцев, сам он резко встал, схватил свою виолу и принялся исторгать из ее чрева дичайшие звуки, словно намереваясь разорвать ими простиравшуюся за окном ночную темень. Если не считать недавнего подслушивания под дверями его квартиры, мне еще никогда в жизни не доводилось слышать ничего подобного.
Бесполезно даже пытаться описать игру Эриха Занна в ту страшную ночь. Подобного кошмара, повторяю, мне еще слышать не приходилось. Более того, на сей раз я отчетливо видел перед собой лицо самого музыканта, на котором словно застыла маска невыразимого, обнаженного ужаса. Он пытался вымолвить что-то — словно хотел отогнать от себя, услать прочь нечто неведомое мне, но для него самого определенно жуткое.
Скоро игра его приобрела фантастическое, бредовое, совершенно истеричное звучание, и все же продолжала нести в себе признаки несомненной музыкальной гениальности, которой явно был наделен этот странный человек. Я даже разобрал мотив — это была какая-то дикая народная венгерская пляска, из тех, что можно иногда услышать в театре, причем тогда я отметил про себя, что впервые Занн заиграл произведение другого композитора.
Громче и громче, неистовее и яростнее взвивались пронзительные, стонущие звуки обезумевшей виолы. Сам музыкант покрылся крупными каплями пота, извивался, корчился всем телом, то и дело поглядывая в сторону зашторенного окна. В его бешеных мотивах мне даже пригрезились сумрачные фигуры сатиров и вакханок, зашедшихся в безумном вихре облаков, дыма и сверкающих молний. А потом мне показалось, что я расслышал более отчетливый и одновременно устойчивый звук, исходящий определенно не из виолы — это был спокойный, размеренный, полный скрытого значения, даже чуть насмешливый звук, донесшийся откуда-то далеко с запада.
И тотчас же в порывах завывающего ветра за окном заходили ходуном ставни — словно таким образом природа вздумала отреагировать на сумасшедшую музыку. Виола Занна теперь исторгала из себя такие звуки — точнее даже не звуки, а вопли, — на которые, как я полагал прежде, данный инструмент не был способен в принципе. Ставни загрохотали еще громче, соскочили с запора и оглушительно захлопали по створкам окна. От непрекращающихся сокрушительных ударов стекло со звоном лопнуло и внутрь ворвался леденящий ветер, неистово затрещали сальные свечи и взметнулась куча исписанных листов, на которых Занн намеревался раскрыть мучившую его душу ужасную тайну. Я посмотрел на старика и убедился в том, что взгляд его начисто лишился какой-либо осмысленности: его голубые глаза резко выпучились, остекленели и словно вообще перестали видеть, тогда как отчаянная игра переросла в слепую, механическую, невообразимую мешанину каких-то неистовых звуков, описать которую не способно никакое перо.
Внезапно налетевший порыв ветра, еще более сильный, чем прежде, подхватил листы бумаги и потащил их к окну — я кинулся, было, следом, но они исчезли в ночи. Тогда я вспомнил про свое давнее желание выглянуть из того окна — тою самого единственного окна на улице д'Осейль, из которого можно было увидеть простирающийся за стеной склон холма и панораму раскинувшегося вдалеке города. Время было позднее, но ночные огни улиц всегда заметны издалека, и я рассчитывал увидеть их даже сквозь потоки дождя.
Но все же, стоило мне выглянуть из того, самого высокого в доме и всем районе слуховою окна, я не увидел под собой ни города, ни малейшего намека на свет улиц. Перед и подо мной простиралась бесконечная темень космоса, сплошной бездонный, неописуемый мрак, в котором существовали лишь какое-то неясное движение и музыка, но не было ничего из того, что я помнил в своей земной жизни. Пока я стоял так, объятый необъяснимым ужасом, новый порыв ветра окончательно задул обе свечи, и я оказался окутанным жестокой, непроницаемой темнотой, видя перед собой словно оживший безбрежный хаос и слыша за спиной обезумевшее, демоническое завывание виолы. Я невольно отступил назад, не имея возможности вновь зажечь свет, наткнулся на стол, опрокинул стул, пока наконец не добрел до того места, где мрак сливался воедино с одуряющими звуками музыки. Даже не имея представления о том, с какой силой мне довелось столкнуться, я мог, по крайней мере, попытаться спасти и себя самого, и Эриха Занна. В какое-то мгновение мне показалось, что меня коснулось нечто мягкое и обжигающе холодное — я пронзительно вскрикнул, но голос мой потонул в зловещем, надрывном плаче виолы, откуда-то из темноты вылетел конец обезумевшею смычка, уткнувшийся в мое плечо — я понял, что почти вплотную приблизился к музыканту. По-прежнему на ощупь я двинулся вперед, прикоснулся к спинке стула Занна, отыскал его плечи и отчаянно попытался привести старика в чувство.
Он не отреагировал на мои настойчивые попытки, тогда как виола продолжала играть с неослабевающим пылом, Тогда я протянул руки к его голове, намереваясь остановить его машинальное кивание, и прокричал ему в ухо, что мы должны как можно скорее бежать из этого места сосредоточения ночных кошмаров, Однако он не прекращал неистовой, ошалелой игры, пока все, что находилось в этой мансарде, не пустилось в пляс в порывах и завихрениях неослабевающего ночного урагана.
Как только моя рука прикоснулась к уху старика, я невольно вздрогнул: Эрих Занн был холоден как лед, неподвижен и, казалось, не дышал. Я каким-то чудом отыскал входную дверь и укрепленный на ней массивный деревянный засов, резко отдернул его в сторону и в дикой спешке устремился куда угодно, только бы подальше от этого сидящего в темноте старца с остекленевшим взором, и от призрачного завывания его проклятой виолы, чье неистовство нарастало с каждой секундой.
Перепрыгивая через бесконечные ступени темного дома; очумело проносясь по крутым и древним ступенькам улицы с ее покосившимися домами; гулко стуча каблуками и спотыкаясь на булыжной мостовой и на окутанной мерзким зловонием черной набережной; пересекая с разрывающейся от напряженного дыхания грудью темный каменный мост и устремляясь к более широким, светлым улицам и знакомым мне бульварам, я наконец достиг желанной цели, хотя воспоминания об этом бесконечном и ужасном беге, кажется, навечно поселились в моем сознании. Помню я и то, что на улице совершенно не было ветра, что над головой ярко светила луна, и вокруг меня приветливо помигивали огни ночного города.
Несмотря на мои неустанные поиски и расспросы, мне так и не удалось повторно найти улицу д'Осейль. Впрочем, я и не особенно сожалею — ни о ней самой, ни о потере в невообразимой бездне мрака тех исписанных мелким почерком листов бумаги, которые остались тем единственным, что могло объяснить мне музыку Эриха Занна.
- Предыдущая
- 3/3
