Белый воин - Осадчук Алексей - Страница 2
- Предыдущая
- 2/97
- Следующая
— Ну почему же? — возразила Лена, отделяя алюминиевой вилкой серые кусочки фарша от разварившихся макаронин. — Нашлось. Только я сама сюда попросилась.
— Сама? — удивилась тетя Клава, сев за стол и налив себе из чайника бледно-розового компота в граненый стакан.
— Ну да. А что? Чем плохо это место? Вы же тут работаете…
— Хех… Я! Да я здесь, потому что другой работы не было… А ты… Ой, дитятко… Беги ты отсюда, пока сердечко не прикипело…
— Не прикипит, не волнуйтесь, а вот опыта поднаберусь. Как-никак я будущий психолог.
— Это да… Опыта тут хоть отбавляй… Вон их сколько, сиротинушек… И у каждого своя история.
Лена, поковырявшись еще немного в тарелке, отложила наконец вилку и спросила:
— Кстати, они ведь не все сироты? Ну в смысле у многих ведь родители еще живы?
Повариха вздохнула и ответила:
— Ох… Знаешь… Что они есть, эти родители, что их нет — все равно. Вон погляди на того мальчишку. Да вон того, в красной байковой рубашке. Это Сережа Филатов. Его у матери-алкоголички забрали. Мы его месяц потом откармливали — постоянно кушать хотел. А вон ту девочку в голубеньком платьице, Лидочку, родители сами отдали. Сказали, мол, седьмого ребенка не потянут… Вот так-то. А Гришеньку вообще в мусорном баке нашли…
Пораженная студентка молча смотрела на кушающих детишек. Они сидели в обеденном зале столовой на маленьких стульчиках за маленькими столами. Точно так же, как и в любом нормальном детском саду, только родители за ними никогда больше не придут… Раз седьмой для них лишний или в мусорный бак выбросили, значит, точно не придут…
— Хотя есть и такие, судьба родителей которых неизвестна. Им ставят в личные дела пометки «брошен», — продолжала тетя Клава. — Например, Саша Трофимов — вон тот мальчик, что сейчас делится с тем, что покрупнее его. Он появился у нас, когда ему было пять месяцев всего. И странное дело…
— Что? — спросила студентка заинтересованно, наблюдая за указанным малышом, щедро отсыпающим половину своей порции в тарелку другого мальчишки.
— Обычно о детях, поступающих сюда, все известно, а у Трофимова только имя да фамилия, ну и дата его поступления…
— И все?
— И все, — ответила повариха. — Даже Зоя Марковна, наша заведующая, затрудняется что-то сказать. Говорит, будто не помнит ничего. Странно…
— Действительно, странно… — согласилась Лена и снова взглянула на симпатичного мальчугана.
Саша Трофимов рос очень спокойным и не капризным мальчиком. Наверное, поэтому все нянечки и воспитательницы относились к нему по-особенному — никогда не повышали голос и не наказывали. Постепенно, с каждым прожитым днем, он превращался в любимца всего персонала. Ему чаще других детей перепадало от щедрот работников Дома малютки — то конфет подкинут, то кусочек сладкой халвы, а бывало, если уж очень повезет, то и импортную жвачку. Даже Зоя Марковна, не имеющая собственных детей, иногда брала с собой в город маленького Сашеньку, нарядив его в красивую одежду. Так они и прогуливались вдвоем по парку, будто бы настоящая семья. В такие дни заведующая покупала четырехлетнему мальчугану вкусное мороженое, сахарную вату и еще много всяких сладостей, и даже разрешала называть ее мамой.
Они привлекали к себе внимание. Люди иногда оборачивались, чтобы посмотреть на красивую женщину с красивым ребенком. Счастье переполняло детскую душу Сашеньки. Как же ему хотелось видеть в Зое Марковне маму! Маму, которую он никогда не знал и которую так хотелось иметь. Как потом он сам вспоминал, пребывание в Доме малютки было самым счастливым временем в его жизни…
Годы летели, а с ними взрослел и Саша…
Примерной датой появления Трофимова на свет принято было считать пятое марта. И сегодня праздновался его шестой день рождения. В столовой повариха Семеновна пекла свой фирменный пирог с яблоками, который так любила вся малышня. Воспитательница тетя Люба разучивала с детьми поздравления. Все как обычно. Но это уже была последняя страница его жизни здесь, с этими добрыми людьми… Его ждал «красный корпус» — так между собой все называли здание школы-интерната номер восемь, находившееся по соседству. Каждый ребенок, которому исполнялось шесть лет, переходил в подготовительный класс этого интерната со всеми вещами. Там начиналась новая жизнь…
— Сань, ты математику сделал? — спросил Вовчик Толстый, лежа на кровати и смотря в потолок. Он удобно устроился на железном, скрипящем сотнями пружин «ложе» и приготовился заниматься любимым делом — лентяйничать. В учебных заведениях, подобных этому, упитанные дети — фантастическое исключение. Каждодневное недоедание и, как закономерный итог, худоба — вот норма жизни всех интернатовцев. Володя же Гориков, а попросту Вовчик Толстый, опровергая все нормы и закономерности, являлся тем самым исключением из правил. Частые посетители школы-интерната, будь то иностранные спонсоры, привезшие очередную гуманитарную помощь, или же госинспекторы, «неожиданно» нагрянувшие с проверкой, заканчивающейся обыкновенно богато накрытым столом в школьной столовой, постоянно принимали Вовчика за сына Лаврентьевны — главной поварихи, имевшей довольно внушительные формы. Как ни странно, это очень импонировало Толстому, и даже сама повариха на очередной вопрос «А это не ваш сын?» — частенько отшучивалась: мол, внебрачный.
«Родство» с поварихой постепенно переросло в очень выгодные для Вовчика отношения. То ли это был результат постоянного давления на подсознание Лаврентьевны, то ли Толстый себя очень грамотно поставил — не суть важно. Важным являлось то, что Вовчик, как «внебрачный сын» главной поварихи, получил постоянный доступ в святая святых школы-интерната — кухню. Благодаря этому чистый вес и внутренний статус Толстого среди учащихся неимоверно вырос. Еще бы, теперь он мог достать все! Ну или почти все… Бывшие недруги мальчишки, постоянно пинаемого за чрезмерный вес и неуклюжесть, резко превратились в закадычных друзей и приятелей. Но Гориков на все имел свою точку зрения и дураком конечно же не был. Его единственным другом и, наверное, самым родным человеком был Саша Трофимов. Вместе они росли в Доме малютки, а затем вместе перешли в «красный корпус». Трофимов, единственный в этом злом и жестоком мире, всегда был рядом с Вовчиком и никогда не отступал, защищая слабого друга. Толстый являлся патологическим лентяем, за что ему, естественно, не раз влетало от преподавателей, а в особенности от Сергея Петровича, директора интерната. Жизненное правило Вовчика гласило: «Мало делай, но много получай». Правило это почти всегда действовало, но, увы, не так, как хотел сам Вовчик: делал-то он мало, а получал много, но зачастую — по голове.
— Сань, ты чего молчишь? Сделал или нет? — Толстый был настойчив. Правило правилом, но голова все же одна.
— Вот сейчас делаю, а ты мне мешаешь. — Саша привычно отмахнулся, внимательно читая учебник.
— А когда сделаешь, дашь списать? А?
— М-да, Вовыч, ты, как всегда, в своем репертуаре. Попробуй сам, это не так уж и сложно.
Саша, в отличие от Толстого, учился хорошо и даже с интересом. Особенно легко ему давался английский, так считал сам Константин Николаевич, их учитель. О! Как бы он удивился, если бы узнал правду о настоящих способностях своего ученика!
Тут нужно кое-что прояснить… Все дело в том, что с самого детства Трофимов понимал любой язык и воспринимал его как родной. Да-да, именно как родной. Он, конечно, никому об этом не говорил, не любил лишнего внимания, но, если представлялся случай, всегда старался проверить свой дар.
Впервые он заметил за собой эту особенность еще в первом классе, когда с одноклассниками поехал на экскурсию в ботанический сад. Построившись по двое и взявшись за руки, дети подходили к разным цветам, кустам и деревьям, о которых увлеченно рассказывала какая-то тетя в зеленом комбинезоне.
Итак, весь класс, шепчась, смеясь и разговаривая, остановился около клумбы с тюльпанами. Они были разные: чисто-белые, желтые, красные, желтые с красными пятнами, сиреневые в черную точечку… В глазах пестрило от разнообразия. Но Сашино внимание привлекли не цветы, а двое рабочих, объяснявшихся между собой жестами. Он уже знал из рассказов учительницы, что так разговаривают глухонемые люди, но увидел это впервые. И самым странным являлось то, что он их понимал, причем так, будто всегда говорил на этом языке.
- Предыдущая
- 2/97
- Следующая
