Жареные сосиски - Романова Любовь Валерьевна - Страница 6

Снаружи похолодало. Снег закончился, и небо перестало быть кромешно черным. Оно обрело тот густой цвет, какой никогда не увидишь над городом. Уличные фонари и неоновая реклама делают купол над головой белесым, словно в банку с краской плеснули стакан молока. И только вдали от мегаполисов небо становиться по-настоящему синим. Таким глубоким и чистым, что слово «дауншифтинг» перестает быть синонимом сумасбродства.

Родион постоял немного, как будто пропуская «Ауди», и вдруг сорвался с места. Пересек дорогу, одним прыжком перемахнул через низкое ограждение и пополз по откосу вверх.

Быстрее, быстрее. Главное — не задумываться и не оглядываться. Сзади обиженно загудел «Форд». Это Николай в растерянности сигналил его потерявшему совесть владельцу. Но Щерба претворился глухим. Он на одном дыхании взобрался на склон, лишь слабо удивившись, что на этот раз подъем дался гораздо легче.

Там, наверху, ничего не изменилось. Только пропала густая снежная завеса, и стала видна черная полоска леса у горизонта. Щерба сделал в его сторону пару шагов и утонул в сугробе по середину голени. Ничего. Не страшно. Идти можно. Он бросил последний взгляд на шумевшую внизу трассу. Сияющая оранжевыми огнями змея казалась лишней среди молчаливых просторов. Словно кто-то вырезал ее по контуру и приклеил на фотографию заснеженного поля.

— По контуру. Вырезал по контуру, — вслух повторил Родион. — Надо разорвать контур…

Щерба развернулся и решительно зашагал к лесу.

Морозный воздух пах костром. Так бывает, когда красный столбик термометра опускается ниже минус восьми. Щерба заметил это еще в детстве, распахивая зимним утром дверь подъезда. Иногда заснеженная улица встречала его ароматом березовых поленьев, иногда, в особенно холодные дни — терпким духом полыхающей сосны. Но сейчас, шагая по ночному полю, Родион ощущал не столько запах горящего дерева, сколько… жареной колбасы?

Путник повел носом. Не мерещится ли? Обостренное голодом воображение нарисовало ноздрястые красно-коричневые кружки на обугленных палочках. Языки костра жадно слизывали прозрачные капельки жира. Колбаса сердилась, шипела и просилась на кусок черного хлеба…

Гул трассы за спиной постепенно стих. Оглянувшись в очередной раз, Щерба не обнаружил золотистого свечения, отмечавшего транспортную артерию. Дорога исчезла вместе с бесконечной пробкой. Остались только поля, снег и лес на горизонте.

И все-таки, почему колбаса? Уж если мечтать, то, как минимум, о шашлыке или свиной отбивной! Родион остановился, надеясь отыскать ведущую в лес тропинку, и внезапно присвистнул. Среди деревьев подрагивал огонек. Там, впереди, кто-то жег костер.

И жарил колбасу!

Спустя минут десять он вышел на круглую поляну, посреди которой и впрямь танцевало оранжевое пламя. Рядом, в кресле-качалке, протянув к огню ноги в вязаных носках, сидела ведьма.

Родион зачерпнул горсть колючего снега и протер лицо. Носатая старуха в остроконечной шляпе никуда не исчезла. Только повернула к нему большую голову и дружелюбно скрипнула:

— Дошел-таки. Молодец, Родион Иннокентьевич. Ну не стой байбаком. Иди погрейся. Грай, — обратилась ведьма к человеку, которого Щерба поначалу не заметил. — Плесни гостю пунша. Ты не забыл бросить туда смородинового листа? А мне сахарку положи, я люблю сладенькое.

Смуглый верзила с одной беспрерывной бровью от виска до виска протянул Родиону кружку темного напитка. Щерба про себя окрестил великана грузинским князем, который по случаю кануна Нового года нарядился Кожаным Чулком. Примерно так представлялся Родиону костюм героя Купера — короткая куртка из оленьего меха, кожные штаны и песцовая шапка с хвостом до лопаток.

— Ты ботинки-то сними и ноги посуши, — посоветовал Грай глухим, словно рокот лавины, голосом.

Сам он в это время колдовал над огнем, переворачивая на прокопченной решетке румяные сосиски. Если считать их зародышами колбасы, то Щерба не ошибся с источником запаха. Зародыши шипели, попискивали и покрывались пузырьками, полными горячего сока.

Сев на ствол недавно спиленной сосны, Родион поставил рядом кружку с обжигающим напитком и начал развязывать шнурки. Поднять голову его заставили полупрозрачные круглые тени, плывшие по снегу.

Над поляной покачивались мыльные пузыри. Большие. Размером с голову младенца. В их радужной поверхности отражались ели в белых шубах, языки пламени и перекошенная физиономия Щербы. В следующую секунду радужные оболочки помутнели, и заледеневшие шары упали на утоптанный снег. «Бррамм! Ббррамм! Бррам!» — издали они, умирая, тихий звон.

— Ну-ну, Тихе, хватит пугать гостя! — строго проскрипела ведьма.

В ответ темнота за пределами освещенного круга недовольно шевельнулась. Родион прищурился и вмиг забыл о мыльных пузырях, шнурках и пунше. Это существо можно было назвать гигантским котом с головой енота. Или хвостатым гиппопотамом, поросшим шерстью. Или огромной желтоглазой мышью, решившей развлечься, пуская мыльные пузыри. Нет. Ни одно сравнение не казалось точным. Разинув рот, словно пятилетний пацан, Родион смотрел на обитателя очень странного сна.

Фантазию подвыпившего художника.

Игру одичавшего воображения.

Тот, кого ведьма назвала Тихе, взмахнул черными крыльями и оторвался на метр от насиженной коряги. «Приплыли! — подумал Щерба. — Я сошел с ума. Сейчас проснусь и обнаружу себя привязанным к койке где-нибудь в Кащенко. А рядом небритого медбрата со шприцем аминазина».

— Почему чуть что, люди начинают сомневаться в своем умственном здоровье? — в голосе Тихе мяукал десяток котят и шипел клубок змей. Ничего подобного Щербе слышать не доводилось. — В твоем роду были сумасшедшие?

— Вроде, нет, — выдавил он.

— Ты слышишь голоса?

— Нет!

— Видишь умерших родственников?

— Нет!

— Тогда не морочь мне голову!

Тихе грузно приземлился на свою корягу. Затем сделал быстрое движение короткой лапой, и в его когтях возникла баночка мыльных пузырей. Через несколько секунда на волю вырвалась еще порция зыбких дирижаблей. В каждом из них вспыхнул желтый глаз со змеиным зрачком. Глаза заморгали и сердито уставились на Родиона.

— Жизнь людей, Тихе — это узкая траншея со скользкими стенками, — вздохнула ведьма и почесала сухой лапкой бородавчатый нос. — Как ты понимаешь, в ней жутко однообразный пейзаж. Все непонятное и непривычное кажется бредом безумца. Но вы молодец, Родион Иннокентьевич. Сумели выбраться из своей траншеи, избавили нас от скучной и неприятной работы — сами разрушили цигельтод.

— Простите, что я разрушил?

— Цигельтод. Пространственно-временную аномалию, порожденную совпадением более чем у сотни людей деструктивных желаний, — проклокотал Тихе.

— То есть глупых, бессмысленных желаний, — ведьма развернулась в кресле и уселась лицом к Родиону, подобрав под себя одну ногу. — Люди иногда хотят таких странных вещей! Например, спрятаться о всего мира на необитаемом острове. Или, упаси Боже, смерти близких. Да, да, матери хотят смерти плаксивых чад, дети — строгих родителей, братья — вредных сестер, сестры — противных братьев. Не со зла, а по незнанию основ мироустройства. Цигельтоды возникают сплошь и рядом. Чаще, чем вы думаете, где бы раздобыть денег для своего журнала.

— Откуда вы столько про меня знаете?

— Ох, это совсем не интересно! — махнула ведьма рукой и начала молодеть на глазах. Секунда, другая, и Родион обнаружил, что у костра греется его бывшая жена.

— Кира?

Но нет. Лицо ведьмы снова поплыло, точно кусок пластилина на горячей батарее, и Кира превратилась в незнакомую женщину. Темноволосую, красивую, с соболиными бровями. Она, точно сестра, походила на хлопочущего у костра Грая.

— Кто вы?

Троица переглянулась.

— Нам давно не приходилось отвечать на этот вопрос, — наконец заговорил Грай. Он успел выложить все сосиски на огромное деревянное блюдо и теперь обкладывал их пучками слегка подвявшей петрушки. — Мы те, кто следит, чтобы цигельтодов не становилось слишком много. Люди редко догадываются пересечь границу ловушки, поэтому приходится им помогать. Это Ананке, куратор Неотвратимости, — кивнул он на помолодевшую ведьму. — Тихе — главный по Случайностям.