Искатель. 1968. Выпуск №5 - Смагин Борис Иванович - Страница 13

Алеша Кувшинников был моим лучшим другом. Толик Сергеев тоже был моим другом, частенько в школе и вне школы нас видели втроем (кто-то из классных остряков, кажется писатель-фантаст, даже придумал нам общее прозвище по первым буквам наших фамилий — МКС: тот, кто хорошо знает историю науки, вспомнит, что именно так называлась одна из систем физических единиц, принятых в XX веке, — метр, килограмм, секунда). Но лучшим другом был все-таки Алеша. Мы были соседями по дому, его родители были знакомы с моими, мы вместе пошли в школу и просидели за соседними столами вот уже шесть лет. Чего только мы не придумали за это время, и именно Алеша был автором самых невероятных и смелых проектов. В первом классе, когда Галактионыч рассказывал нам историю освоения планет солнечной системы, мы с Алехой собирались бежать на Марс, чтобы перекопать его археологически от Северного полюса до Южного в поисках следов исчезнувших марсианских цивилизаций. Мы ни на секунду не усомнились, что такие цивилизации существовали, хотя рейсы космонавтов свидетельствовали вроде бы совсем о другом.

Во втором, когда Галактионыч открыл для нас великого фантаста XIX века Жюля Верна и весь наш класс переживал длинный период страшного увлечения его книгами, мы, прочитав за вечер известный всем роман «Вверх дном», стали подумывать о том, как бы и в самом деле изменить наклон земной оси, чтобы наш маленький городок оказался поближе к югу. Если вы помните, у героев Жюля Верна ничего не получилось, но ведь технику XXI века не сравнишь с той, которую имел в виду французский фантаст; с нашей точки зрения проект был вполне осуществим, но до конца мы его так и не разработали — увлеклись другим. В то время человек впервые вышел за пределы солнечной системы. Экспедиция из трех кораблей пересекла орбиту Плутона, обогнула планету со стороны открытого космоса. И хотя о сверхдальних межзвездных перелетах на Земле еще только думали, все-таки звезды стали тогда к Земле чуточку ближе. И мы с Алехой решили стать после школы великими путешественниками, первооткрывателями новых космических путей, стали усиленно к этому готовиться. По утрам сверх обязательной, положенной для каждого школьника программы стали выделывать еще какие-то немыслимые, совершенно фантастические с виду упражнения, изобретенные нами самими для развития необходимых космонавту качеств — выносливости, ловкости, выдержки.

Целыми вечерами мы пропадали в школьной астрономической обсерватории, не отрываясь от телескопа и шепча про себя звучные, пленительные названия созвездий и туманностей… Мечтали о том, как мы подлетим на своих кораблях к этим звездам близко-близко, исследуем их планетные системы и опустимся на одной из планет. Между прочим, один из героев космоса, знаменитый капитан Юрий Попов, тот самый, что впервые совершил посадку на планету Сатурн, родился в нашем городе. Мы с Алехой стали часто бывать на улице, названной его именем, на которой он в юности жил, — чтобы попасть на нее, надо сесть на третий номер городского троллайна (остановка прямо против школьных ворот) и проехать пять или шесть кварталов. И останавливался троллайн прямо против бронзового бюста капитана. С тех пор как мы сами решили стать межпланетчиками, о Юрии Попове мы думали уже не только как о знаменитом земляке, чьей судьбе можно лишь позавидовать, но скорее как о будущем, старшем, правда, но все-таки товарище… Потом прошло и это увлечение звездными дорогами. На смену им пришло что-то другое. Мы учились уже в пятом классе, перешли в шестой, и к тому времени, когда Галактионыч открыл в нашем классе самую настоящую Академию наук, мы уже всерьез собрались стать учеными. Мы получили возможность экспериментировать, ставить опыты, какие только хотели, искать в науке свои пути, и тогда решение укрепилось еще сильнее.

А сейчас я ждал, что скажет мой лучший. друг Алеша Кувшинников. Может (тут меня вдруг снова кольнуло, как это уже не раз бывало) — может, обидится, что я до сих пор ничего ему не рассказывал? И при этой мысли я снова почувствовал себя неловко.

А он повел себя так: внимательно осмотрел схему, что-то про себя непонятное пробормотал, потом сказал:

— Надо доделать! Устранить неполадки, чтобы не было перебоев, чтобы устройство работало надежно. Предлагаю работать над этим всем вместе. Наверное, это самая грандиозная вещь, какая только могла быть сделана в нашей Академии.

Я посмотрел на него внимательно. Не такой был человек Алеша Кувшинников, чтобы ограничиваться только этими словами. Обычно в его голове возникали по всякому поводу столь ослепительные идеи, что иногда мне оставалось лишь завидовать — как это я не смог додуматься сам?!

Алеша заново пробегал схему глазами. На одном из узлов Установки Радости взгляд его задержался, потом он вроде бы ни с того ни с сего взглянул на огромный глобус Земли, стоявший в одном из углов класса, и вот тут-то Алеху и осенило: — Ребята, — сказал он, — надо увеличить мощность Установки настолько, чтобы можно было управлять настроением сразу всей Земли…

На секунду он запнулся, сам, видимо, обдумывая то, что только сейчас нам сказал, потом обратился к шестому «А» с взволнованной речью, которая и сейчас вспоминается мне как один из самых блестящих образцов ораторского мастерстве:

— Конечно! Без всяких индивидуальных приборов. — Алеха топнул ногой. — Мы сами будем управлять настроением сразу всей Земли! Вот отсюда! Из нашего города! На Земле всем и всегда будет хорошо! Тем, кто уже счастлив, >то не повредит. А тем, кому счастье чнужно, мы его подарим.

Шестой «А» зашумел. Алеша уже вспрыгнул на стол, глядел на головы академиков сверху вниз.

— И всем тогда на Земле будет хорошо? — спросила Леночка Голубкова.

— У всех всегда будет хорошее настроение, — отрезал Алеха. — В пределах разумного, чтобы нз слишком… Просто хорошее настроение.

— Какова же должна быть мощность Установки? — серьезно спросил Президент.

— Рассчитаем, — ответил Алеха. — Во всяком случае, достаточной, чтобы охватить даже самые отдаленные уголки Земли.

— Большая работа! — рассудительно произнес Андрюша.

— Конечно! — Алеха обернулся к нему. — Ну и что же! Но если работать всем вместе… Ведь принцип действия уже разработан, осталось только найти способ увеличить напряженность Поля Радости, вырабатываемого Установкой, всего… всего в сколько миллионов раз.

— И когда мы построим такую сверхмощную Установку, никто о ней не будет знать? — спросила Катя Кадышева.

Сразу наступила тишина. Академики, уже вовсю увлеченные идеей, переглянулись.

— Никто, кроме нас, не будет знать, что его хорошее настроение от чего-то зависит?

Алеша думал долго, даже слишком долго. Он сосредоточенно смотрел в пол и теребил на своей курточке пуговицы.

— Да, ребята, — сказал он и, по-моему, сам удивился новой, только что пришедшей к нему мысли. — Работать будем в тайне. Об Установке будет известно только нам. Может, если люди будут знать, что их хорошее настроение зависит не от того, что они делают, а от напряженности Поля Радости, может, им уже не захочется такой радости, а?.. А мы ее просто им подарим…

И тут же я подумал о Галактионыче.

…Галактионычу скоро должно было исполниться сто сорок. Выглядел он, впрочем, лет на шестьдесят, если даже не меньше. Однажды мы были на экскурсии в парижском Лувре — там есть статуя понтийского царя Митридата VI. Мы долго оставались в том зале, где она стоит: Митридат VI, оказывается, удивительно был похож на нашего учителя — такое же энергичное и решительное лицо, тот же прямой взгляд, хотя Митридат, конечно, выглядел чуточку моложе. Кто-то из нас сказал об этом Галактионычу — он долго потом улыбался…

Держался учитель прямо, ходил всегда быстро, голос у него был звучный и совсем не старческий. Даже волосы его были не седыми, а так — только слегка седоватыми. Удлинять человеческую жизнь научились в конце прошлого века, как раз когда Галактионычу исполнилось семьдесят, И Галактионыч стал одним из первых людей на Земле, кому решили удлинить жизнь, а для этого, конечно, надо было быть достойнейшим из достойнейших. Вряд ли действительно можно было найти второго такого учителя. Если он начинал вести первый класс, то вел его до самого окончания школы, преподавая в классе все предметы сразу — от самых простых до самых сложных. И все знал в совершенстве. Но даже не это было главным в Галактионыче. Когда-нибудь я пойму, что в нем было главным…