Дети оружия - Исьемини Виктор - Страница 3

Киря хрипло вздохнул, открыл глаза и уставился на нее:

— Ты? Сбежала, девка… — Его взгляд приобрел осмысленность. — Молодчина… Йоля, дочка, у тебя пистолет есть? Или нож хотя бы?

— Есть, а как же, — буркнула Йоля, злясь на себя за то, что струсила, и за то, что слишком сильно лупила раненого.

Она привстала на цыпочки и разрезала веревки, которыми были прикручены к доске запястья Кири. Он охнул и сполз по столбу.

— Вставай, дядька, укрыться нужно… и пить охота. Есть тут вода где?

Уже порядочно стемнело, и Йоля больше не опасалась, что ее разглядят снизу. Но и торчать на холме не было никакого резона.

Киря неторопливо закатал рукав, открывая руку, оплетенную набухшими венами.

— Вот здесь ножом режь, — попросил он. — Этак вот полосни. И помру спокойно.

— Да ты рехнулся, старый! Вставай, дядька, бежим отсюда, пока никто не приметил, что тебя на месте нет!

— Дочка у меня замуж вышла о прошлом сезоне, дитё ждет. Ты найди их, слышишь, — бормотал Киря, — передай, что помнил их, помирал и про них думал…

— Не глупи, Киря! — Йоля едва не плакала от досады. Рехнулся ее напарник. — Вставай, да идем, пока темно, не видят нас!

— Не уйду я с тобой, девка, здесь помру. Ноги мне переломали, видишь…

Йоля опустила глаза — ноги Кири казались целыми, разве что брюки изодраны.

— Они, когда с охраной и работниками схватились, рабы-то, так и поубивали всех к некрозу, — медленно и тихо говорил Киря, — страх-то в рабе всегда живет, даже когда раб с цепи вырвется. Пока охрана за место на мотоциклетке билась между собой да пока тебя гоняли, эти, с прииска, цепи-то разломали. А со страху не могли остановиться, хотя им живыми бы лучше охранников сохранить. Но страх — он к жестокости толкает, известное дело. Охранники уже и шевелиться перестали, а их ломами и кирками по двору так и размазывали. Даже замутило меня, хотя, кажется, ко всякому привычен. Тут и про меня припомнили.

— Били сильно? — шмыгнув носом, спросила Йоля.

— Не били вовсе, а ноги переломали. Бурят, старшой у них, сказал: «Мы против тебя зла не имеем, а девка сбёгла, так мы это учиним, чтоб ты за ней не сбёг». Зло тут ни при чем, страха они передо мной не имели, потому и не били.

Йоля только вздохнула.

— Так что давай нож, — заключил дядька. — Вижу, тебе невмоготу меня резать, так я сам. Потом нож забирай и беги, скройся, а сюда больше не приходи.

— Нет, дядька. Не брошу я тебя, на себе уволоку или еще как, а не брошу! Вместе мы сюда прикатили, вместе и…

— Давай нож. — Киря уговаривал едва ли не ласково. — Давай нож, Йоля, не дури. И тебе, и мне лучше. Может, спрячешься где, переждешь. Шарпан теперь уже не разведчика, а отряд пришлет, уйдешь с ними.

— Вместе дождемся.

— Да ты пойми, времени не осталось, ночь уже, а она в темноте приходит и забирает живого. Если тебя здесь застанет — тебя заберет. Если я раньше сдохну — по округе искать будет живых. Тебе лучше подальше отсюда оказаться, пока она…

— Да кто она-то?

— А некроз ее знает, кто… Тварь. Приходит и берет одного живого. — Киря хотя и рассудил, что ему лучше вены порезать, а на самом деле хватался за возможность еще хоть немного поговорить, оттянуть последний миг, потому и толковал обстоятельно, медленно. — Первым, видно, Каравая подстерегла, утащила, потому кровь была в мотофургоне, а костей или шмоток не осталось… Потом повадилась сюда.

Пока Киря бормотал, Йоля вглядывалась в фабричное строение — там было темно. Рабы боялись, хоть и приготовили страху жертву на холме. Огня не зажигали, не показывались, и ни звука со стороны фабрики не доносилось.

— Когда меня сюда волокли и к столбу прикручивали, я кое-чего понял из их трепа. Страх это, тварь какая-то, пули ее не берут, шагов ее никто не слышит, следов после нее не остается. Чистый страх! Вот Леван и велел столб поставить здесь и на него живого человека каждую ночь вешать. Утром человека нет, веревки оборваны. Рабов Леван брал, многих так извел, вот они и озверели. Пока этому страху одного человека отдавали еженощно, остальных тварь не трогала… Эй, ты чего? Ай, ой! Больно, стой! Больно мне, ноги… Осторожно!

Йоля ухватила бормотавшего Кирю за воротник и поволокла с холма. Сначала дело шло бойко, волочить дядьку под уклон было не так уж тяжело, особенно после того как он заткнулся и лишь охал, когда покалеченные ноги ударялись о камень. Потом Йолины руки налились тяжестью, пальцы онемели и пот покатился по лицу. Девушке давно хотелось пить и казалось, что воды в ней не осталось вовсе, а тут — прямо потоки.

У подножия пригорка, где сходились образующие ущелье скальные гряды, все было сплошь засыпано обломками камня, и пришлось тянуть осторожно. Уже совсем стемнело, под скалами было черным-черно, Йоля не видела дороги, даже собственных рук, вцепившихся в Кирину куртку, не различала. Она держала путь к расселине, где укрывалась от погони. Тут над холмом темнота пошевелилась — вверху что-то двигалось. Но темнота, которая перемещалась над столбом с перекладиной, не имела ни очертаний, ни границ, ночное небо в том месте клубилось, уплотнялось и шуршало.

Киря, уже совсем раздумавший помирать, зашипел:

— Куда тянешь? Под скалу, под скалу давай, там темнее!

— Молчи, дядька, — прохрипела Йоля, смахнула рукавом пот и потянула из последних сил.

На миг она усомнилась, что сумеет отыскать расселину в такой темнотище, но тут камешки под ногой с шорохом сорвались в провал.

Над холмом разнесся скрипучий протяжный выдох — не крик, не голос, всего лишь дыхание твари, но это было еще страшней, чем любой рев и рычание. В скрипе черного неба не было злобы, одна тоска и равнодушие. Сгусток ночи устремился вниз по склону — точно к Йоле и Кире. Больше раздумывать было некогда, Йоля спихнула раненого в дыру, он взвыл, свалившись на покалеченные ноги, Йоля сунулась следом, но места было маловато для двоих. Киря, хоть и не крупный мужчина, все же куда массивнее тощей девчонки, к тому же его оглушила боль из-за падения.

Ночь неслась на Йолю, со свистом рассекая воздух, страх приближался, и она изо всех сил стала запихивать орущего от боли и ужаса Кирю, который так и не сообразил, что он должен теперь делать. Йоля развернулась в тесноте, стала задом толкать спутника глубже в дыру, тот прекратил орать и стал помогать, старательно протискиваясь между камнями вниз под уклон. Что-то заскрежетало по гравию над головами, в расселину пахнуло теплым затхлым духом. Киря, пыхтя, возился под Йолей, она упиралась ногами в стены и толкала спиной. Потом вдруг почувствовала Кирину руку на своей груди, взвизгнула и двинула дядьку локтем, тот охнул, но руку утянул.

— Ты чего, дядька?

— Тесно здесь… — виновато пробурчал он. — Не хотел я, само вышло, хватаюсь за что попало.

— Это не что попало… — сердито прошипела Йоля и осеклась.

Страх глядел на нее в просвет между камнями — глядел красноватым, слегка светящимся глазом. Вертикальный черный зрачок медленно двигался.

Беглецы замерли, не решаясь вдохнуть. Глаз исчез, и наполненная страхом тьма стала медленно просовываться в щель. Что-то твердое скрежетало по камням, приближаясь к Йоле. Она ударила каблуком, попала по твердому и округлому, но страх будто и не заметил — так и лез все глубже, подбираясь к Йоле. Она старалась отползти, но безуспешно — Киря застрял, как пробка в бутылке, дальше ему было не продвинуться. Из твердого рыла, которое тянулось к Йолиным ногам, вырывались потоки гнилостной вони, в расселине враз стало жарко и душно. В груди Йоли все свернулось в холодный ком, страх парализовал и лишил воли. Не помня себя от ужаса, она завизжала:

— Дядька, дай закурить!

Киря нечленораздельно провыл, он уже был во власти страха и вряд ли понимал, что пищит девчонка, а если даже понял — не мог и рукой пошевелить. Йоля нащупала под собой полу его крутки, вытянула кисет и смятые бумажки. За время совместного путешествия она неплохо изучила карманы Кири, не для того чтобы стащить его убогие пожитки, а просто по привычке — чужие карманы влекли ее, эта тяга оказалась сильнее разума.