Голубые молнии - Кулешов Александр Петрович - Страница 51

• Предыдущая
• 51/66
• Следующая

Жизнь военного городка течет своим, чередом…

Ладейников вздохнул, заерзал в кресле, посмотрел на часы. Он постарался отогнать грустные мысли и стал думать только о предстоящих учениях.

Наконец-то весна! Настоящая. Во всяком случае, у нас. Солнце жарит, как летом. Скоро зазеленеют деревья.

Почему у меня весной всегда такое настроение — даже не объяснить. Тревожное и счастливое сразу. Словно предстоит что-то очень важное, необычное. И как я пройду через это…

И Таню я люблю все больше и больше. Говорят, весна — пора влюбленных. Так утверждают поэты, философы, романисты. Даже Дойников. Он сказал, что вычитал это в отрывном календаре.

Весной все меняется. Хворост и то ходит просветленный и, если верить данным наблюдения, не «причащается».

Я теперь заядлый парашютист — до инструктора рукой подать. Еще бы, такой учитель — Кравченко!

По-моему, ничего нет прекрасней, чем прыжок с парашютом! Сколько он доставляет наслаждения! Предстартовое волнение в самолете — что ж, такое испытывает и рекордсмен мира и великий артист, тысячу раз выходивший на сцену. Легкий холодок на сердце в момент прыжка. Ни с чем не сравнимое чувство, когда паришь, раскинув руки и ноги, когда в воздухе, как в воде, управляешь своим телом. И, наконец, спуск под белым куполом — это уж просто упоение! Необъятный простирается вокруг горизонт. Внизу поля, леса, дороги, машины, люди, все растущие, все приближающиеся. А какое гордое чувство охватывает. Не знаю, как у других, но я кажусь себе властелином природы, богом, которому все подвластно.

Эка загнул, скажут, «бог», «властелин»… Солдат ты. Ручьев, солдат! Такой же, как и те, другие, что опускаются с тобой рядом. И нечего выпендриваться. «Бог»! Ну что ж, отвечу, а они что, не боги? Кто сказал, что бог один? Когда мы прыгаем, богов становится сотни.

Или ночной прыжок. Когда летишь словно с закрытыми глазами и лишь изредка где-то вдали глубоко дрожат и мигают огоньки… Уж тут землю не увидишь, не приготовишься. Ее надо чувствовать, землю. В ногах должны быть невидимые радары, как у ночных насекомых. Это даже не объяснить — спускаешься, спускаешься и вдруг понимаешь: вот сейчас приземлишься, вот сейчас, сию секунду. Напрягаешься, весь натянут как пружина… Есть! Приземлился. Радар не подвел.

И еще я люблю прыгать на всякие препятствия. На лес, например. Эдакий воздушный слалом: миновать как можно больше верхушек и ветвей, проскользнуть как можно ниже и как можно быстрей отделаться от подвесной системы, не упав при этом с высоты и не разбив носа.

Здорово!

А приземление в цель? Тут уж, кроме круга, ничего не видишь, стропами управляешь, будто играешь на гитаре, целое искусство. Таня говорит, что ото у меня особенно здорово получается. Наверное, потому, что я играю и вожу машину — «симбиоз полезных навыков». А? Симбиоз!

Словом, для меня отныне ясно, что мое будущее не в теннисе, не в тяжелой атлетике или борьбе, не в этом чертовом культуризме и даже не в самбо, хотя я сделал в нем немалые успехи и Щукарь у меня теперь летает будь здоров.

Мой спорт, мое призвание — парашютизм. Значит, так: в этом году становлюсь инструктором, набираю возможно большее количество разнообразных прыжков. Далее: в училище совершенствуюсь как спортсмен, получаю мастера спорта. Через три года должен участвовать в первенстве страны. Это железно! После окончания училища я чемпион! Или рекордсмен. Пока страны. Пока. Мира — это уже следующий пятилетний план. Какие прыжки выберу, еще не решил — высотные, из стратосферы, затяжные, на точность приземления, групповые, индивидуальные… Еще не решил.

А нет семейных? Жаль. Мы бы с Таней показали класс!

Какая она все-таки молодчага. Когда я вижу, как она прыгает, я прямо не знаю, куда деваться от гордости. Ведь это МОЯ Таня прыгает! МОЯ! Какой она мастер! Девчонка! А на прыжках? Мастер высшего класса. Здесь она совершенно другая. Хладнокровная, уверенная, расчетливая, смелая. Кончились прыжки, и она, веселая, заводная, бегает, как маленькая, хохочет. В медсанбате опять другая — серьезная, старательная, только что язык от усердия не высовывает. Строгая. В халатике своем белом.

А дома? По части печений она уже не мастер, а заслуженный мастер. Мне это ужасно нравится, что она всегда разная. И беспокоит тоже, откровенно говоря.

Таня сообщила мне, что разговор с Копыловым состоялся. При большом стечении народа. Присутствовали Рена и Васнецов (не люблю я Васнецова-сухаря).

С волнением ждал первой встречи с командиром роты после их разговора. Скажет не скажет… Как все получится?

Получилось очень просто. Вызвал меня Копылов в канцелярию и говорит:

— Вот что. Ручьев. Рассказала мне Татьяна вашу семейную тайну. Поздравляю. И рад за тебя. Она замечательный человек и большой, может быть, даже лучший мой друг. И к тебе претензий нет — солдат ты хороший и, насколько узнал, парень тоже. Одна просьба: не подведи. Постарайся, чтобы отныне у меня никогда не было причин ссориться с тобой. Понимаешь? Это всегда нежелательно. А теперь недопустимо. И меня, и себя, и главное, Таню поставишь в трудное положение. Пойми это. Ну, а уж если возникнет разговор, так давай по-мужски его и будем разрешать. А Таня чтоб в стороне оставалась. Договорились, Толя?

Ушел от него успокоенный. Мировой он все-таки мужик, никогда не подведу его. С этого дня подналягу на все, чтоб только отличные оценки, чтоб никто ему никогда мной глаза не колол. (Хотя, между прочим, и сейчас я в хвосте роты, прямо скажем, не плетусь.) А Васнецова избегаю. Как увижу его, стараюсь обойти глубоким фланговым маневром. Встречаться с ними у Тани тоже не буду.

В воздухе «носятся» учения. О них говорят все. Генерала вызывали в Москву. Долго не было. Потом вернулся, опять уехал. Будто даже в ГДР летал.

Сосновский, ученый ворон, разъяснил: раз командир дивизии входит в штаб учений, значит, участвовать в них будет не вся дивизия. Иначе он бы ничего не знал, как любой солдат. А раз знает, значит, участвовать будет только какой-нибудь полк, а генерал наш будет при нем посредником или даже в составе штаба. Так, по крайней мере, утверждает Клаузевиц-Сосновский, а он все знает.

Возникает другой вопрос. Будет наша рота участвовать или нет?

Мы, конечно, все хотим этого страшно. Дойников даже на ночь положил под койку такой мостик из спичек: говорит, что это помогает, — включат в учения. Ему разъясняют, что мостик перед экзаменами надо класть, чтоб не провалиться. А он свое: учения тоже экзамены, раз положил мостик, значит, рассчитываешь их сдать, значит, должен в них участвовать. И судьбе деться уже некуда, хочешь не хочешь, обязана нашу роту включить в учения. А? Каков хитрец? Нет, Дойникову палец в рот не клади.

Костров, тот действует по-другому. Он завел связи с ребятами из штаба — пытается у них разнюхать. Пока безуспешно.

Хворост предложил было, робко, «поднести» штабникам. Мы ему показали «поднести»!

А вчера случай произошел, умора!

В медсанбате лежат трое из нашей роты. У одного с желудком что-то — объелся, у другого с рукой, у третьего с ухом. Прослышали они про учения (уж не знаю, кто им рассказал), решили, что прямо завтра в поход. А они как же? Врачи не выписывают, обмундирование заперто. Медсанбат все же.

Так что придумали? Из простыни вырезали большие квадраты, намалевали номера, пришили к майкам. И так в трусах и майках через весь город шпарят: кросс якобы, а они впереди, оторвались! Народ смотрит, только что не аплодирует: чемпионы! Каково? Прибежали в подразделение — шум, гам, командир медсанбата кричит, командир роты кричит, все кричат. До генерала дошло. А он говорит: «Молодцы, настоящие десантники!» И тут же пообещал, когда выздоровеют, на гауптвахту отправить.

Старший лейтенант Копылов и замполит Якубовский, конечно, слухами не питаются, но чувствую, бдительность удвоили. Несколько раз поднимали роту по тревоге, оружие чуть не каждый день проверяют, какие-то совещания проводят то с офицерами, то с сержантами.

• Предыдущая
• 51/66
• Следующая