Феникс в Обсидановой стране - Муркок Майкл Джон - Страница 11

Потом появился слуга с подносом в руках, на котором был рис и вода. Но у двери он повернулся и последовал за своим хозяином.

Итак, я побеседовал и с Духовным, и со Светским Владыками Ровернарка, но эти беседы внесли в мои мысли еще больший разлад, чем прежде. Почему Белпиг ничего не сказал мне о Серебряных Воинах? Суждено ли мне сразиться с ними, или — тут меня вдруг осенило! — именно народ Ровернарка окажется тем врагом, воевать с которым я и был сюда призван?

И вот, совершенно несчастный, терзаемый разлукой с Эрмизад и чувством огромной потери, я поселился в Обсидиановом городе — Ровернарке. Целыми днями я предавался размышлениям, раздумьям, копался в старинных книгах и странных манускриптах, пытаясь найти решение собственной трагической дилеммы. Но ничего, кроме предчувствия неминуемой беды, не возникало, причем это ощущение росло в моей душе с каждым днем.

Если четко придерживаться истины, ни дней, ни ночей как таковых в Обсидиановом Городе не было. Люди ложились спать, просыпались, ели тогда, когда им хотелось, и вся остальная их деятельность подчинялась тому же ритму, поскольку ничего нового вокруг не происходило, а привычное не вызывало уже никакого интереса.

В мое распоряжение были предоставлены отдельные апартаменты. Они располагались уровнем ниже Харадейка, владений епископа Белпига. Мое жилище, разумеется, не было столь же пышно убрано и вычурно разукрашено, как апартаменты епископа, однако мне больше по душе была простота, которая царила во владениях Шаносфейна. Я, однако, выяснил, что именно по распоряжению Шаносфейна в его владениях были убраны все украшения. Это произошло, когда умер его отец и он наследовал его титул.

Мои апартаменты были более чем комфортабельны. Самый отъявленный сибарит счел бы их роскошными.

В первые недели пребывания в городе меня буквально осаждали посетители, точнее, посетительницы. Раздолье для любого развратника или женолюба. Но для меня, поглощенного любовью к Эрмизад, их бесконечные визиты в конце концов превратились в сплошной кошмар.

Одна за другой женщины являлись ко мне, чтобы, едва успев представиться, тут же предложить мне все мыслимые и даже немыслимые удовольствия — о таких не подозревал даже сам Фауст. К их огромному разочарованию, я — в высшей степени вежливо — отверг их всех. Мужчины тоже посещали меня, и тоже с подобными предложениями. Поскольку, согласно традициям и обычаям Ровернарка, в предложениях этих не было ничего постыдного и предосудительного, я отклонял их с неменьшей вежливостью.

Появлялся у меня и епископ Белпиг — тоже с предложениями и с подарками. Он приводил юных рабов и рабынь, так же, как и он сам, разукрашенных косметикой, его слуги приносили изысканные яства, на которые мне и смотреть не хотелось, и сборники эротической поэзии, которые меня совершенно не интересовали. Белпиг приглашал меня участвовать в действах, которые не вызывали ничего, кроме отвращения. Но поскольку крышей над головой и возможностью рыться в книгохранилищах я был обязан именно Белпигу, я сдерживал раздражение, убеждая себя в том, что он не имел в виду ничего плохого, а, наоборот, желал мне добра, хотя, на мой взгляд, и его внешний вид, и его вкусы были просто тошнотворны.

Посещая многочисленные библиотеки, расположенные на разных уровнях Обсидианового города, я невольно становился свидетелем сцен, которые, как я раньше полагал, существовали только в описаниях Дантова Ада. Оргии в городе практически не прекращались. Я наталкивался на разврат везде, куда бы ни шел. Даже в некоторых библиотеках — из тех, что я посещал. И это был не просто обычный разврат.

Садистские пытки были здесь явлением обычным, и наблюдать за ними мог любой, кому хотелось. Тот факт, что жертвами этих издевательств были исключительно добровольцы, отнюдь не преуменьшал их гнусности и не делал их для меня более переносимыми. Здесь даже убийство не считалось вне закона, поскольку и мужчины, и женщины точно так же желали смерти, как убийца жаждал убийства. Этому бледному народу без будущего, без каких-либо надежд, было не к чему готовиться, за исключением смерти, и они проводили свое время в экспериментах с болью, точно так же, как они экспериментировали с удовольствиями.

Ровернарк совершенно сошел с ума. Он был поражен ужасным недугом, и мне было жаль этих людей, столь совершенных и талантливых, но полностью погрязших в саморазрушении.

Под сводами богато и вычурно разукрашенных залов и галерей все время звучали стоны и крики: высокие, режущие ухо крики боли и наслаждения, смех, переходящий в рыдания, вопли ужаса, причитания, плач…

Я проходил мимо, иной раз спотыкаясь о мертвое тело, иной раз с трудом вырываясь из объятий какой-нибудь обнаженной девицы, едва переступившей порог половой зрелости.

Даже книги, что мне попадались, были странными и ужасными. Лорд Шаносфейн предупреждал меня об этом. Большая часть литературных произведений являла собой образчики совершенно декадентской прозы, настолько заумной, что по большей части казавшейся просто бессмысленной. Но заумной была не только художественная литература. Все исследования, основанные вроде бы на реальных фактах, были написаны в той же манере. Мой мозг просто отказывался воспринимать все это, у меня от напряжения голова шла кругом.

Иной раз, устав от бесплодных попыток понять смысл этих писаний, я уходил бродить по галереям, вырубленным в скале. Мне часто встречался там лорд Шаносфейн. Его аскетическое лицо всегда носило печать глубокой отрешенности; он был погружен в какие-то абстрактные размышления, а его подданные между тем шныряли вокруг, посмеиваясь над ним и делая у него за спиной неприличные жесты. Он редко обращал на них внимание: лишь иногда взглянет, склонив голову набок и слегка нахмурясь, и идет себе дальше.

Встречаясь с ним, я сначала всякий раз приветствовал его, но он, словно не замечая этого, проходил мимо. Я невольно раздумывал, что за мысли бродят в его голове. И был уверен в том, что, если он разрешит мне еще раз побеседовать с ним, я узнаю от него гораздо больше, нежели сумел узнать сам из прочитанных книг и манускриптов. Но он больше не давал согласия на аудиенцию.

Мое пребывание в Ровернарке было так похоже на сон, что по ночам я спал совершенно без сновидений. Так прошло пятьдесят ночей. Но на пятьдесят первую — мне кажется, это случилось именно тогда — ко мне вновь вернулись прежние видения…

Они очень напугали меня, когда я еще лежал в объятиях Эрмизад. А теперь я был даже рад этому…

…Я стоял на вершине холма и беседовал с рыцарем, у которого не было лица. Он был в черно-желтых доспехах. Между нами в землю был вбит шест, а на нем трепетал бледный флаг без какого-либо герба.

Под нами, в долине, горели города и села. Красные языки пламени поднимались повсюду, а над долиной висела пелена черного дыма.

Мне казалось, что все человечество сражается сейчас в этой долине — все, кто когда-либо жил и дышал на нашей планете, все — кроме меня.

Там передвигались, маршируя, огромные армии. Я видел воронов и стервятников, терзающих падаль на полях сражений. Я слышал отдаленный рокот барабанов, пушечную пальбу, звуки труб.

— Ты — граф Урлик Скарсол из Ледяного Замка, — сказал мне рыцарь без лица.

— Я — Эрекозе, ставший принцем элдренов, — отвечал я твердо.

Рыцарь без лица рассмеялся:

— Уже нет, о воин. Ты больше не Эрекозе.

— Почему я должен страдать бесконечно, о Черно-Желтый Рыцарь?

— Но ты вовсе и не будешь — если смиришься со своей судьбой. В конце концов смерть тебе не страшна. Да, ты можешь исчезнуть, но тут же возродишься в новом воплощении.

— Но именно это и заставляет меня страдать! Если бы я не помнил о своих предыдущих воплощениях, тогда я счел бы каждое из них просто обычной жизнью.

— Некоторые люди многое бы отдали за это!