Заарин - Шаманов Алексей - Страница 62

— Спрашивай.

— В девяносто девятом вы куда деньги дели, которые получили от продажи имущества? В землю зарыли?

— Что за бред? — Бывший миллионер усмехнулся. — Я перевел вырученные средства на счета всех до единого детских приютов России и Украины. У меня мама родом из Винницы…

— Ясно.

Беликов хотел постучать в квартиру, но Кронштейн тронул его за плечо:

— Погоди, капитан.

Жестом призвав остальных к молчанию, он прижался ухом к двери и минуту прислушивался. Затем, вероятно удовлетворенный тем, что услышал, повернулся и, увидев сосредоточенные, напряженные лица, не понижая голоса, пропел:

— Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка это флаг корабля…

На второй строке песенки Кронштейн легонько толкнул дверь, и она с негромким скрипом отворилась.

— Впрочем, это не про тебя, капитан, — продолжал ерничать бывший иеромонах, — про тебя другая песня: «Ну, а если кое-кто у нас порой мирно жить не хочет…» — Расхохотавшись, Кронштейн повел рукой: — Прошу, господа экзекуторы, нас уже заждались!

— Откуда вы узнали, что дверь не заперта? — спросил Есько.

Кронштейн пожал плечами:

— Почувствовал… Идемте же! — и первым вошел в квартиру.

Тот, кто выглядел как бывший учитель, скрестив ноги, восседал посередине комнаты на расстеленном коврике с оленями. Он курил трубку с длинным мундштуком и, не мигая, смотрел на вошедших. Он еще не решил, как с ними поступить. Вызвать Бара? Сибирский Тигр растерзает их в два счета, и стены окрасятся кровью… Или, может, извлечь скромных размеров шаровую молнию из электрической розетки? Хватит, чтобы дотла испепелить квартиру и всех, кто в ней находится…

Что-то шевельнулось в самой глубине сознания. При жизни, точнее, последние пятьсот-шестьсот лет он даже мысли не допускал об убийстве человека… Не так, ЧЕЛОВЕКА!

Пусть все идет так, как должно. Они не в состоянии нарушить его планы, так пусть живут. Довольно бессмысленных смертей! Ни эти люди, ни их предки ни в чем не виноваты перед ним.

— Доброе утро, — начал Есько. — Вы — Валентин Петрович Вереникин?

Тот, кто выглядел как Вереникин, молчал. Улыбался и молчал, пристально глядя в глаза «аномальщика».

«Нет, не этот», — решил он наконец.

— Степан Юрьевич, — вмешался Беликов, — вы, вероятно, забыли, что этот человек болен моторной афазией и говорить не может.

Тот, о ком шла речь, теперь смотрел в глаза следователя.

«И не он».

— Но кивнуть-то он в состоянии, — возмутился Есько. — Сидит, как истукан!

— Тихо! — провозгласил Кронштейн, — С этого момента и до того, как мы выйдем из этой комнаты… если еще выйдем…

Экзорцист посмотрел в глаза бывшего учителя, а тот в его.

«Уж точно не он, — подумал бесноватый, — этот попросту опасен…»

— Если выйдем, — повторил Кронштейн и продолжил уверенно: — Так вот, вы будете молчать и заговорите лишь в том случае, если я вас об этом попрошу!

Он взглянул на Младич, переминающуюся на пороге с бутылкой в руках.

— А вас, мадемуазель, я вообще попрошу покинуть помещение.

Тот, кто выглядел как учитель, перевел взгляд на юную сотрудницу.

«Вот она — то, что нужно!»

Он нашел. Впрочем, он всегда находил то, что искал, как при жизни, так и после нее.

— Марина, Виктор Самуилович прав, оставаться здесь опасно, и вам лучше уйти, — сказал Есько.

— Святую воду кому? — Девушка протянула бутылку, Кронштейн ее взял.

— Спасибо.

— Ждите в машине, — продолжил Есько, — и еще одно, Мариночка, позвоните Федору Барлукову. Пусть он тоже подъедет и ждет вместе с вами.

— Хорошо, Степан Юрьевич. — Младич вышла из квартиры.

Экзорцист прошел на кухню, где наполнил две одинаковые чашки, одну водой из-под крана, в другую плеснул святой воды.

— Зачем вы это делаете? — спросил вошедший следом Беликов.

— Сейчас увидишь.

Кронштейн вернулся в комнату и поставил обе чашки на пол перед бывшим учителем, затем вынул у него изо рта дымящуюся трубку.

— Курить вредно, земляк. Или у вас в аду чем хуже, тем лучше?

— Он там не был, — вмешался Есько.

— А где он, по-твоему, был, на курорте в Сочи? — усмехнулся экзорцист, но тут же и добавил строго: — Степа, я просил молчать.

— Извините…

— Испей, земеля, водицы, — дружелюбно обратился бывший иеромонах к экс-учителю. — Какую хошь чашку бери, да не боись, не отрава!

Мужчина посмотрел сначала на собеседника, потом на чашки. Уверенно взял ту, в которой была налита вода из-под крана, и, сделав глоток, поставил на пол.

— Теперь из другой глотни, не побрезгуй!

Мужчина скрестил руки на груди, опустил голову и закрыл глаза.

— Все ясно. — Экзорцист отставил на подоконник чашку со святой водой, другую протянул Беликову. — Кэп, унеси посуду и сам оставайся на кухне. Ты тоже, Степа, иди, не фиг подсматривать.

Когда они ушли, Кронштейн сел, скрестив ноги, напротив мужчины в полуметре от него. Он долго и пристально разглядывал его лицо, затем прикоснулся к плечу.

— Открой-ка глаза. Не прячь своей черной души мутное зеркало…

Мужчина не пошевелился и глаз не открыл.

— Эх, в храм бы тебя, болезный, да великий чин провести, как положено, после заутрени с семью священниками, ну да ладно, надеюсь, и малым чином обойдемся…

Мужчина продолжал изображать из себя статую Будды, впрочем, поза была не совсем канонической.

— А может, земляк, сам уйдешь? По-доброму?

Мужчина не отреагировал, и экзорцист, сняв с шеи серебряное распятие, поднял его над головой и заговорил вдруг громоподобным басом:

— Именем Иисуса Христа, Бога и Господа нашего, укрепленного заступничеством Непорочной Девы Богородицы Марии, блаженного Михаила Архангела, блаженных апостолов Петра и Павла и всех святых, нечестивый дух Баташулууна Шагланова, покинь тело раба Божия Валентина Вереникина!

Слова не возымели ровно никакого действия. Экзорцист поднялся с пола, взял с подоконника чашку со святой водой и продолжил, потрясая распятием:

— Услышь, Господи, молитву мою. И вопль мой да придет к Тебе! Господь да пребудет с вами! И со духом твоим!

После чего плеснул из чашки в лицо бывшего учителя, который, заревев, как дикий зверь, принялся обтирать воду покрывалом, сорвав его с кровати.

— Что, пидар, не понравилась святая водица? Я тебя, козла драного, в ней сейчас искупаю!

Далее последовала тирада уже и вовсе непечатная.

Продолжая рычать, бесноватый отбросил покрывало. Кожа на его лице вздулась, покраснела и пошла пузырями, словно в лицо плеснули соляной кислотой, а не водой из-под крана с добавлением небольшого количества святой воды. Бесноватый заговорил вдруг, вероятно, на бурятском, очень быстро и без пауз, словно произносил одно-единственное длинное, не имеющее конца слово.

— Залопотал! — обрадовался экзорцист, — Уже хорошо!

Как оказалось, дальше было плохо…

На серванте не первый уже год пылилась большая керамическая ваза, новогодний подарок Нины Павловны любовнику, который, впрочем, его не оценил. Он и до болезни-то относился к подобным излишествам более чем безразлично. Кабы ему подарили хоть черепок от древнегреческой амфоры, он пришел бы в восторг. А современная ваза, зачем она? К цветам, кстати, он был столь же равнодушен.

Словом, этот никому не нужный тяжелый сосуд самопроизвольно сорвался вдруг со своего исконного места, с порядочным ускорением пролетел два с небольшим метра и ударил Виктора Самуиловича Кронштейна по затылку; впрочем, тот, что-то почувствовав, чуть пригнулся, и удар получился скользящим, достаточно болезненным, но не нокаутирующим. Ваза, между тем, срикошетив от крепкого черепа, ударилась о стену и разбилась вдребезги.

Потрогав рану и увидев на пальцах кровь, экзорцист взревел:

— Ах ты, гнида! — и, шагнув вперед, врезал аспиду серебряным крестом по маковке, потом еще раз и еще…

Услышав крик экзорциста, Беликов с Есько покинули кухню и увидели, как Кронштейн, истово матерясь, охаживает распятием бесноватого.