Заарин - Шаманов Алексей - Страница 60

С Александрами неразбериха. Если идти по улице Карла Маркса от набережной, император будет первым, хотя он — третий, а Вампилов — вторым по счету. Ерунда какая-то. А если продвигаться по той же улице наоборот, к набережной, тогда Вампилов станет первым, а император уже вторым. Но на постаменте-то римскими цифрами выбита золотая тройка! Вот так: «III». Черт те что… Одного Александра явно не хватает. Может быть, есть смысл поставить где-нибудь неподалеку памятник Пушкину? Для ясности. Или перенести с Тверского бульвара?

Вдобавок ко всему с имперской ограды какой-то негодяй постоянно скручивает двуглавых орлов чугунного литья. Их прикручивают снова, но — бесполезно, одного-двух всегда не хватает…

Город грязный, улицы не убираются, газеты лгут, результаты выборов подтасовываются, общественный транспорт ходит — хуже некуда, на дорогах — пробки, по ночам освещены лишь две улицы — Карла Маркса и Ленина. Остальные улицы тоже носят революционные имена, одних только Советских — семь.

Нормальный, словом, российский провинциальный город. Типичный. Любимый.

Город, который я люблю не из-за того, что он таков или вопреки этому. Просто люблю, не знаю почему да и не желаю знать.

Город, который я буду любить до конца дней своих, а может, и после… Да, и после! Вечно.

Город, на деревянные с резными ставнями дома которого как-то по-особенному падает дождь и ложится снег.

И опускаются голуби на голову императора с набережной Ангары, а он — доволен, не машет полумесяцем сабли, так и остается она в ножнах.

И адмирал в солдатской шинели стережет место своего венчания и гибели.

И девушки в коротких юбках, красивые все до одной, как все, созданное Богом.

И снегом укрываются осенью желтые, не облетевшие еще листья канадского клена.

А недавно спилили напротив сквера Кирова десятка полтора разросшихся старых тополей (иногда это в жилу), и открылся удивительный вид на здание «Сибугля» постройки тридцатых годов. Не надо, впрочем, забывать, что сразу же и посадили кругом невысокие лиственницы, пихты, ели и кусты, названия которых я не знаю.

А эти как будто нарочно заброшенные дворики деревянного центра, господи! Как заметил друг мой художник Григорий Сергеев, это же готовые декорации к «Старшему сыну» Александра Вампилова. А зрители тут же стоят на трамвайной линии. Надо сменить декорации? Пожалуйста! Актеры переходят улицу и работают в следующем дворике…

И все это, Боже ж Ты мой, зовется Иркутском, и все это я не могу не любить, как не могу не любить все, созданное Тобой.

Спасибо Тебе за мой город, Господи!

Тем временем японская иномарка Юрия Беликова уже въезжала по Качугскому тракту в Иркутск.

— Юра, сверните, пожалуйста, направо, — попросил Есько.

— Зачем нам на Александровский тракт? — удивился Беликов. — В Хандабай прямо через центр и Синюшку.

Поворот приближался.

— Сворачивайте, по дороге объясню.

Беликов свернул, Есько продолжил:

— Если к дворнику приедем только мы с вами, гарантированно не добьемся от него ни слова. Он же немой! Вероятно, дух заарина выбрал его тело именно по этой причине.

Иномарка поднималась в гору по тракту. Справа — старое садоводство, домики теснились чуть ли не вплотную друг к другу. В те времена давали всего шесть соток. Слева — поля с высаженной капустной рассадой.

— Что вы предлагаете? — спросил Беликов.

— Экзорцизм, — коротко ответил «аномальщик», как будто для человека несведущего это хоть что-то объясняло.

— Не понял, — как и следовало ожидать, сказал Беликов.

— Экзорцизм в переводе с греческого означает «изгнание посредством заклинания». Это процесс и ритуал изгнания злых духов из человека.

— Что означает слово, я знал и раньше. — Беликов усмехнулся. — «Изгоняющий дьявола» смотрел когда-то, попсовый фильм, но прикольный…

— Ритуал, кстати, показан там вполне достоверно, впрочем, утрировано все, как это принято в Голливуде, — продолжал Есько. — Так вот, у меня есть знакомый бывший иеромонах Иоанн, в миру Виктор Самуилович Кронштейн, экзорцист…

— Православный монах с такой фамилией? — удивился Беликов.

— В этом нет ничего необычного, во-первых, а во-вторых, он, кажется, полукровка, но считает себя русским. Вообще интересная у Кронштейна судьба. В начале девяностых основал фирму, которая вскоре сделалась одной из крупнейших в городе. — Есько назвал ее. — Может, слышали?

Беликов кивнул:

— Сеть мебельных магазинов, оптовая торговля продуктами питания и алкоголем, сеть закусочных, навязчивая реклама на местных телеканалах… Но всего этого в последнее время что-то не видно.

— Ну да. В тысяча девятьсот девяносто девятом году он продал свою преуспевающую компанию вместе со всеми своими квартирами и машинами и накануне двухтысячного в ожидании скорого светопреставления оказался в православном монастыре, причем, вероятно, благодаря своему подвигу сделался способным изгонять из человека злых духов.

— Деньги-то он куда дел?

— Этого никто не знает.

— А почему вы назвали его бывшим иеромонахом? — спросил Беликов.

— Виктор Кронштейн расстрига. Рассказал в интервью журналисту какого-то столичного желтого издания, то ли газеты «Жизнь», то ли «Московский комсомолец», о коррупции в монастыре. В результате настоятелю архимандриту Иоаникию ни холодно ни жарко, как с гуся вода, а иеромонах Иоанн лишен сана и отлучен от церкви.

— И чем он будет нам полезен, этот диссидент от православия?

— Можно отлучить от церкви, от Бога никакой буллой отлучить невозможно. Кронштейн искренне верующий человек, тем паче лет пять назад я лично видел его в деле. Он обладает силой профессионального экзорциста.

— Я думал, это ритуал западных христиан, — сказал Беликов.

— Да, в Римско-католической церкви он наиболее развит. С тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года в основе католического чина лежит заклинание папы Льва Тринадцатого против сатаны и мятежных ангелов. Но не отвергается экзорцизм и в православии, да и как его отвергать, если в Новом Завете Иисус Христос и святые апостолы неоднократно изгоняли бесов?

За окнами справа в просветах лесополосы замелькали в свете фар могильные кресты и надгробия. Беликов по-прежнему гнал свою «японку» на максимальной скорости.

— Все ясно, — сказал он. — Нам вообще-то куда надо? Где он живет, ваш расстрига-бессребреник?

— Мы где сейчас? — спросил Есько, всматриваясь во тьму за окнами.

— Александровское кладбище проезжаем.

— Проехали! — воскликнул «аномальщик». — Разворачивайтесь, Юра! Кронштейн в отшельники подался. Я заезжал к нему месяца полтора назад. Живет в благоустроенной землянке сразу за кладбищем со стороны садоводства.

— Он, значит, бомж? — Притормозив, Беликов развернул машину.

— Кронштейн человек последовательный. Ежели отдавать, так уж все.

— Брать, так банк, любить, так королеву, а раздавать, так до последней копейки. — Беликов усмехнулся. — Нет, молодец мужик, честное слово! Был миллионером, сделался бомжем… Где еще, кроме России, такое возможно?

Припарковавшись на обочине, к землянке пошли пешком — не подъехать. Спустя пять минут, подсвечивая сотовым телефоном, Есько отыскал на небольшой поляне в лесу неподалеку от кладбища деревянный люк с прибитой к нему дверной ручкой. Место вокруг оказалось обжитым: сложенный из нескольких кирпичей очаг, журнальный столик, кресло-качалка, поодаль гора смятых жестяных банок из-под пива и колы.

— Он неплохо устроился, — осветив телефоном поляну, оценил Беликов. — Хозяйство, меблировка… В кресле он, вероятно, «New York Times» почитывает в промежутках между молитвами…

— Зря смеетесь, Юра, — сказал Есько. — Английский он знает почти как родной, а еще и немецкий…

«Аномальщик» подергал люк за дверную ручку — заперто. Постучал.

— Виктор Самуилович, откройте, пожалуйста! Это я, Есько Степан Юрьевич!

Минуту было тихо, затем что-то упало и загремело, судя по звуку, медный таз, после чего наконец раздался голос: