Когда говорит оружие - Ламур Луис - Страница 7

• Предыдущая
• 7/92
• Следующая

— Стреляй, — сказал он, — и я убью тебя. Ты прихлопнешь меня, но я возьму тебя с собой. Давай стреляй, потому что на таком расстоянии я не промажу!

Повар уставился на него, судорожно сглотнул, и его глаза забегали. Такой расклад его не устраивал. Он и представить себе не мог, что Реб не отступит перед дробовиком, однако отчетливо понимал, что, пока он будет стрелять в Реба, пуля из револьвера убьет его. А он не собирался вот так, ни с того ни с сего, умирать.

— Стреляй, — произнес Реб, — или брось ружье!

— Ну давай же! — завопил Айк. — Стреляй, ты, грязный идиот!

Повар скосил глаза.

— Ну да, — ухмыльнулся он, — тебя очень беспокоит, что со мной случится.

Он снова посмотрел на Реба. Рука с револьвером не дрогнула.

— Я никогда не был хорошим игроком. Признаю, что ты выиграл. Я лучше буду сидеть в тюрьме живой, чем валяться здесь мертвый. — Он наклонился, осторожно положил дробовик на землю и сделал шаг назад. — Надеюсь, ты вспомнишь об этом, когда меня будут судить.

Реб быстро подобрал оружие, связал Айку и повару руки и перевязал раны Банты. Рыжий покончил счеты с жизнью. Пуля 44-го калибра из винчестера Реба пробила ему грудь под углом справа налево и прошла прямо через сердце.

В полдень следующего дня Реб Фаррелл ехал верхом по улице Пало-Секо. Всюду хлопали двери, и люди выходили посмотреть на процессию: Джо Банта, повар и Айк Гудрич, за которыми шла лошадь с телом Рыжего, а позади всех, держа винтовку поперек седла, — Реб Фаррелл.

Натан Эмбри вышел из салуна и остановился. Лаура стояла в дверях почтовой конторы. Лицо ее вдруг побелело.

— Эмбри, — прогремел на улице голос Реба, — вот твои угонщики. Своих коров ты найдешь в Темном каньоне. Все они откормленные и резвые. Это Джо Банта, на случай, если ты его не знаешь. Мой отец пытался остановить их, и они его убили. Потом они рассудили, что я скорее способен раскусить их, чем такой олух, как ты, поэтому взяли тело моего отца с собой, а когда я выстрелил, бросили его и сбежали. Они на то и рассчитывали, что я подумаю, будто убил собственного отца, а ты заподозришь, что угонщик — я. Правильно, Банта?

Угонщик пожал плечами:

— Ты взял меня. Зачем мне лгать? Конечно, все так, как я тебе и сказал. Эмбри нас не волновал. Я поспрашивал тут вокруг. Все соглашались, что без тебя он не смог бы поймать и лягушку в бочке для дождевой воды!

Лицо Эмбри побагровело.

— Кажется, я должен принести тебе извинения, — холодно заявил он, — но ты не можешь не признать, что я имел причины…

Реб Фаррелл посмотрел на него.

— Причины сомневаться в человеке, который много лет усердно работал на тебя? Причины сомневаться в старике, который никогда никому не причинил вреда? Эмбри, я уезжаю из этих мест, но надеюсь, что это станет для тебя уроком. В следующий раз не слишком торопись осуждать.

Реб двинулся дальше, затем остановился. На дощатом настиле стоял Дейв Барбот.

— Дейв, ты единственный сказал мне доброе слово. Я так понимаю, ты не прочь купить моих коров? Видишь ли, у нас с отцом около четырехсот голов.

— Наверное, чуть больше, — произнес Дейв. — Ты намерен их продать?

— Для тебя они оцениваются в тысячу долларов, но обещай мне, что будешь ухаживать за могилой моего отца, пока жив.

— Одну тысячу? — Барбот не мог в это поверить. — Они же стоят вдвое больше!

— Ты слышал мою цену. Так что же?

— Конечно, — кивнул Дейв. — Я не дурак, чтобы упускать такой случай.

— Значит, порядок. Приготовь деньги, а я пока отвезу их в тюрьму.

Лаура стояла перед почтовой конторой с побелевшим лицом, прикусив губу. Реб вдруг почувствовал к ней жалость. И все же он понимал, что она никогда не любила его. Он взглянул на нее и сдержанно коснулся шляпы.

— Реб!

Она протянула руку, как будто хотела удержать его. Он остановился.

— Я уезжаю, Лаура. Не виню ни тебя, ни кого-то другого. Думаю, что ты никогда не знала меня по-настоящему хорошо, иначе бы не сомневалась. К западу отсюда есть много земель, которых я еще не видал. Туда я и отправлюсь.

Когда Реб подъехал к башку, Барбот ждал его. Реб рассказал ему о лошадях, оставшихся в коррале у покинутой хижины.

— Забери их, Дейв. Они твои.

— Конечно, я как раз хотел об этом поговорить. Ты запросил с меня ничтожную цену и не дал мне ни времени, ни повода спорить. Ну хорошо, я сделаю то же самое для тебя. Внизу, в коррале платной конюшни, стоит известная тебе лошадь. Гнедой жеребец. Он всегда тебе нравился. Теперь он твой.

Когда он проезжал по улице, в одном из домов с шумом распахнулась дверь, на крыльцо вышел пожилой человек, он остановился, прислонившись к столбу навеса. Это оказался Лон Мелхор.

— Со мной все в порядке. Сейчас я не слишком-то силен, сынок, но собираюсь стать посильнее. Первые несколько дней мне придется ехать чуточку помедленнее, потому что я потерял много крови, но если ты возьмешь меня с собой, сынок, я поеду. — Он махнул рукой в сторону города. — Здешний народ не любит меня. Я хочу повидать новые края.

От слов старого угонщика у Реба Фаррелла потеплело на сердце.

— Садись в седло, Лон. Мы отправимся на запад, к Голубой реке, в сторону Аризоны.

Морщась от боли, старик вскарабкался на лошадь и оглянулся. Лицо его было бледным и напряженным, но губы улыбались, в глазах даже сверкали веселые искорки.

— Вперед, сынок! Даешь Голубую реку!

Солнце стояло высоко, и далекие горы на западе тянулись пурпурной полосой. В воздухе пахло свежестью, и где-то в глубине его памяти возник запах сосен, который он вскоре почувствует снова.

Гнедой шел большими шагами, подергивая удила.

Часто, когда у меня возникало непреодолимое желание пуститься в странствия, я брал рюкзак, отправлялся к Персиковым источникам и бродил по боковым каньонам, которые выходят в Большой каньон. Много лет назад, когда людям хотелось посмотреть на Большой каньон — еще до того, как стали доступными другие места, — самый лучший вид открывался из старого отеля «Алмазный ручей», находившегося в Алмазном каньоне. К тому времени, как я попал в те края, отель уже давно канул в Лету, и там не осталось ничего, кроме самого места да многочисленных тропинок. Одни вели вниз, к реке; другие — в Алмазный каньон, а третьи — в каньон Меривитика.

Я никогда не умел хорошо готовить в походных условиях и обычно таскал с собой орехи, изюм и несколько небольших консервных банок, которые можно легко открыть. Еще я брал с собой маленький кофейник и кофе. Несколько раз я ел вместе с индейцами, которые знали моих друзей из Кингмана, Окленда и Вильямса. Я никогда не любил обременять себя приготовлением пищи.

Это было спокойное, располагающее к лени время. Я никогда не имел установленного графика, которому бы неукоснительно следовал; никто не ждал меня и не предвидел моего появления. Когда я уставал спать на земле, то направлялся к шоссе и часто путешествовал в пикапах индейцев. Потом садился на автобус или поезд обратно до Лос-Анджелеса и прятался в своей берлоге на еще один срок писательства.

Несколько раз я ночевал в развалинах индейских поселений, старых наскальных жилищах, давным-давно покинутых племенем анасази и их соседями. Вокруг, конечно, водились призраки. Однажды по тропе, проходившей мимо развалин, где я разбил лагерь, спустился медведь. Он не мог меня видеть, но учуял запах и стал обнюхивать все вокруг. Потом немного потоптался в нерешительности и отправился по своим делам. Это было правильное решение для нас обоих.

Джим Гэтлин, высокий, тощий, с плечами, чересчур широкими даже для его роста, и обветренным смуглым лицом, напоминавшим по цвету кожу его седла, прошел огонь и воду, навидался всякого, не однажды побывал под дулом шестизарядного кольта, да и сам стрелял не раз. В тот момент он мастерски уничтожал остатки толстого бифштекса и подбирал отдельные горошины, избежавшие первоначальной атаки. Он находился за тысячу миль от дома и не знал в городке Такер ровным счетом никого.

• Предыдущая
• 7/92
• Следующая