Завтрашние заботы - Конецкий Виктор Викторович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/7
• Следующая

Старик закряхтел и потер лысину.

– Помер. Геройски, можно сказать, погиб на боевом посту, – сказал он потом. – Неужто вам Глеб Иваныч и не рассказывал ничего?

– Он никогда ничего не рассказывает, – с горечью сказала мать Глеба.

– Так они ж вместе на одном тральщике служили, – сказал старик. – Вместе и подорвались весной сорок пятого на донной мине.

– Как подорвались?! – спросила мать Глеба, чувствуя, как холодеет у нее кожа на голове.

– Обыкновенно, – сказал старик.

– Ужас какой! – сказала Мария Федоровна.

– Н-да.

– Столько лет, а он все молчит!

Когда вернулся Глеб, они со стариком обнялись и поцеловались, как друзья. О чем они говорили, мать не узнала, потому что сын попросил ее приготовить что-нибудь закусить, и повкуснее.

А через неделю Глеб плюнул на экзамены и отправился в Петрозаводск на новый перегон. По своему обыкновению, ничего толком он не объяснил.

– У Сашкиного старика дела швах, – сказал Глеб, уже надевая шинель. – Его плавать по нездоровью и старости больше не пускают, а сам он моряк, механик. Никто его не возьмет, кроме меня. А как вернусь из этого рейса, тогда уж точно останусь дома надолго. Ты только не плачь, мать.

– Только возвращайся побыстрее; пожалуйста, побыстрее, – попросила мать. И ей показалось, что сын рад предлогу опять умчаться куда-то. И это было обидно.

Трюм сейнера был маленький, тесный. Здесь густо пахло свежей еще краской, олифой, суриком, новой кирзой сапог, пеньковым тросом. За тонким бортом плескала вода. Когда недалеко проходило какое-нибудь судно, вода за бортом плескала сильнее, скрипели между бортом и причалом кранцы. Облака на далеком небе в четырехугольнике люка покачивались, и у края люка появлялась встревоженная морда корабельного приблудного пса Айка, названного так то ли в честь президента Эйзенхауэра, то ли потому, что пес часто скулил что-то вроде: «Айяйуй».

Айк имел нрав веселый, туловище поджарое, даже тощее, и был очень легок на ноги. Сейчас Айк скучал, сидя в полном одиночестве на палубе, и проходящие невдалеке суда пугали его.

Заметив рыжую острую морду пса, Вольнов неизменно подбадривал его, говоря:

– Спокойно, Айк!

Вольнов и боцман проверяли в трюме снабжение.

– Мешки хлорвиниловые?

– Сто штук.

– Мешки джутовые?

– Сто. Их по десять на судно, товарищ капитан?

– Да, черт бы их побрал… Кальсоны теплые? Считай прямо пачками… И у меня имя есть: Глеб Иванович.

– А где они, кальсоны?

– Кажется, в простыне завязаны были… Посмотри под спасательными поясами…

– Здесь. Десять пачек… Их теперь, пожалуй, и в настоящей прачечной не отстираешь…

– Флаги национальные?

– Девятнадцать, товарищ капитан.

– Как девятнадцать? Их по две штуки на каждое судно должно быть.

– Здесь больше нет… А чего они большие такие? Будут у нас ниже борта болтаться, да?

– Ты не разговаривай, боцман, а ищи.

– Здесь только колпаки поварские… наматрасники… Нет флагов больше, товарищ капитан!

– Черт! Посмотри их цену в реестре.

– Есть… флаги… три тысячи семьсот четыре рубля девяносто копеек…

– Меня сейчас кондрашка хватит, Боб!… Дай сюда реестр! Флаги национальные – шестьдесят один рубль пятьдесят копеек, а ты стоимость комплекта международного свода сигналов смотрел. В следующий раз держи глаза в руках, понял?

– Понял… И как только вы в одиночку смогли все это принять и погрузить?

– Сам удивляюсь.

– Душно, товарищ капитан, здесь… Разрешите, я еще одну лючину отодвину?

Вольнов не ответил. Ему вдруг захотелось бросить всю эту груду неразобранной, плюнуть и уйти в город, в Петрозаводский городской сад, и посидеть там на зеленой скамейке под пыльной листвой, послушать песенки с танцплощадки или почитать газеты в читальном павильоне.

Боцман, утопая сапогами в грудах ватных подушек, пробрался по трюму к комингсу, одной рукой поднял и отодвинул тяжелую лючину. Стало светлее. На потной, мускулистой спине боцмана заблестели капли пота.

Боцман шумно подышал в люк, вернулся, присел на корточки возле Вольнова и спросил:

– Воскресенье сегодня, да, товарищ капитан?

– Это точно.

Рябое, как луна в телескопе, лицо боцмана засветилось надеждой.

– Не сияй, Боб Степанович, – сказал Вольнов. – Все воскресенья до самой Камчатки будут теперь для нас понедельниками.

– Есть, – сказал боцман. И потух.

– Рукавицы с кожаными наладонниками?

И все пошло по-старому. Вольнов смотрел в ведомость и ставил птички возле наименований предметов, а боцман лазал по загроможденному до самой палубы трюму, отыскивал и считал вещи.

Часам к пяти вечера они закончили проверять снабжение. Не хватало, кроме флага, пары резиновых сапог, трех полотенец и десятка брезентовых рукавиц. Вольнов обозлился. Флагманский капитан заставил его принять снабжение на десять судов отряда, потому что на эти суда еще не прибыли команды, а склады отказывались хранить имущество. И все это барахло навалили без всякого разбора ему в трюм. И кладовщики, конечно, обжулили его рублей на шестьсот. Вольнов даже не ругался. Он тихо сидел на ящике с мылом и время от времени повторял:

– Ищи, боцман, резиновые сапоги!… Ищи, боцман-мат, рукавицы!… Вперед на запад. Боб!… Не могли же они меня так надуть… Я, конечно, хреновый интендант, но…

Боцман деловито сопел и копал в разных углах трюма шурфы.

«Он похож на собаку, – думал Вольнов. – Только совсем другую, нежели Айк. На коротконогую собаку с длинными ушами. Есть такие лохматые добродушные собаки, которых можно за хвост таскать сколько душе угодно. Они обожают выкапывать мышей из нор… Они упрямы и честны, но малость незадачливы. А вообще он славный парень…»

– Боб, – сказал Вольнов. – Хватит искать. Давай-ка вылезем и покурим.

Боцман сразу же перестал рыться в груде спасательных кругов, вытер со лба пот и сказал:

– И вот здесь, в этом трюме, когда-нибудь будет биться рыба, да?

– Да, – сказал Вольнов, – обязательно. Они вылезли на палубу сейнера, и Айк облобызал им сапоги.

Вечерело. Небо вспухло и посерело. Пахло сыростью, и это было приятно после духоты трюма. Вдоль причалов судостроительной верфи покачивались десятки других таких же маленьких сейнеров. Похожих друг на друга, как бывают похожи только близнецы. Скрытый мысами Петрозаводск ничем не выказывал своего присутствия. На востоке, над Онежским озером, повисла мутная завеса дождя. Завеса приближалась. Перед ней спешил ветер, рябил воду. Из трубы лесопильной фабрики дым шел вниз, а не вверх и окутывал хилые елки на холмах. С другой стороны причала, у входа в ковш судоверфи, торчали из воды останки деревянной баржи, похожие на старинную варяжскую ладью

– Наши идут, товарищ капитан, – сказал боцман.

По причалу шли трое матросов с мешками на плечах. Позади них катился механик. Он нес какие-то шланги. А матросы тащили продукты. И все они торопились, поглядывая в сторону озера, в сторону приближающегося дождя.

– Называй меня Глебом Ивановичем, – сказал Вольнов. – И закрывай трюм. Намочит сейчас все дождем.

– Есть, Глеб Иванович, – послушно сказал боцман.

– Сосиски, сардельки, печенки и маленькие собачонки, – сказал Вольнов без улыбки. И боцман, и матросы были еще очень молоды. Они всего второй раз собирались идти в море. Они были курсантами средней мореходки, должны были набирать плавательный ценз и практиковаться на этом перегоне. И вот с ними предстояло идти через всю Арктику на Камчатку.

– Вы думаете, они сосиски и сардельки получали? – спросил боцман с наивной радостью.

Теперь Вольнов засмеялся.

– Сплошь печенки и маленькие собачонки, – повторил он. – Сплошь.

Боцман затягивал трюмный люк брезентом. Айк кусал его за штаны и мешал работать.

– Положи под брезент весло, – сказал Вольнов. – Тогда вода не будет скапливаться в провисе. Она будет скатываться, как с палатки. Все ясно?

• Предыдущая
• 3/7
• Следующая