Галлоуэй, мой брат - Ламур Луис - Страница 4

• Предыдущая
• 4/36
• Следующая

Сомнительно, чтоб от этого было много толку, так, чуток им нервы попортит… но эта штука с койотом навела меня на хорошую мысль. Для апача совиное уханье — это знамение смерти, а я с детства так наловчился кричать по-совиному, что мне настоящие совы отвечали. В таких глубоких каньонах звуки далеко разносятся… в общем, решил я попробовать.

Они меня теперь уже не видели, но я-то их видел прекрасно; когда разнесся первый совиный крик, они приостановили лошадей, но потом поехали дальше — а тут добрались до дохлого койота и остановились снова. А я взял и спихнул вниз пару валунов, и они покатились по склону. Вряд ли я в кого из них попал, но, думаю, малость обеспокоил и заставил оглядываться по сторонам.

И тут я вдруг набрел на котловину, будто нарочно вырытую в склоне горы. Котловина эта поросла травой, как хороший луг, но в дальнем конце, где она переходила в узкую расщелину, ведущую к гребню, начинался частый осинник. Вот тогда я понял, что нашел то, что искал.

Дальше я идти не собирался.

Заполз я в этот осинник, в самую гущу, где деревья росли чуть не вплотную, замел свой след, как сумел, и залег. Подошвы у меня огнем горели, ноги ныли все время, пока я на гору лез. А мускулы от колен и ниже болели как сто чертей, — все оттого, что я старался ступни сберечь. В общем, растянулся я в зарослях и ждал, что дальше будет.

Они, конечно, могут меня здесь найти, дело такое, но порыскать им придется.

Пальцы стискивали дубинку, а я все ждал и слушал, ловя малейший шум. Осины шептались наверху, где-то в листве возилась птица — или зверушка какая-то, но апачи не появлялись. Кончилось тем, что я просто заснул. Не знаю уж, как случилось… Заснул — и все.

Через несколько часов меня разбудил холод. Вокруг было тихо. Я еще полежал немного, потом медленно сел. От этого движения у меня невольно вырвался стон, но я его проглотил раньше, чем он стал слишком громким. Ничего не было видно, ничего не было слышно, и я, естественно, улегся снова, зарылся поглубже в палые листья и опять заснул.

Когда проснулся в следующий раз, было уже утро. И я окоченел от холода. Выполз из осинника, огляделся, но не увидел и следа апачей.

Подобрал я свой сверток, проковылял через осинник и начал спускаться во внутренний каньон. Через час остановился в лощинке, среди редких деревьев и валунов, развел маленький костерок из сухого хвороста, горящего без дыма, и зажарил кусок лосятины. Среди деревьев послышался слабый шорох, я бросил пару костей возле погасшего костра и побрел дальше вниз.

Попозже, среди дня, я снова промыл ступни отваром змеиной травы. Не знаю, лечил ли он на самом деле, но ногам было приятно и болело меньше.

Отдохнул я с часок, а после двинулся вниз по ручью. Через какое-то время нашел пчелиную траву — еще ее иногда называют вонючей травой. Навахи используют ее для добывания огня трением, потому что хрупкий стебель, когда его вращают между ладонями, вспыхивает минуты через две, а то и быстрее, особенно если добавлять мелкий песок, чтобы трение было сильнее.

Я все время следил за склоном, по которому спускался, но не видел никаких следов апачей. Может, их отпугнуло совиное уханье — знак смерти, а может, совиное уханье вместе с дохлым койотом, а может, сознание того, что они слишком далеко забрались на земли ютов… Во всяком случае, от них ни следа не осталось.

Но это не значит, что я тут был один. Кто-то следил за мной из кустов, наверно, тот самый волк. Известно, что волк может идти по следу человека или животного много миль, а этому волку не надо было чужих подсказок, чтобы сообразить, какой я слабый. Он ведь чуял запах крови и гноя от моих израненных ног. Хоть я его опасался и не доверял ему ни на грош, но обиды на него за это не держал. Он — дикий зверь, должен добывать себе пропитание где и как сможет… я даже относился к нему с сочувствием, потому и подбрасывал то кусочки мяса, то косточку-другую.

Эта ночь была самой паршивой. Холод был жестокий, а остатки лосиной шкуры не могли согреть мое голое тело. Всю ночь напролет я трясся и стучал зубами у костра, который пожирал хворост, как изголодавшийся зверь, так что мне приходилось чуть не все время рыскать вокруг, собирая топливо.

Дико и причудливо вздымались в небо надо мной покрытые снегом вершины, мрачно смыкалось узкое ущелье вокруг костра, у которого я дрожал от озноба, холод пробирал меня до костей и сковывал мышцы. Ветер, холодный и промозглый, носился по каньону, задувая огонь, и, как грабитель, отбирал у тела последние крохи тепла.

Казалось, ночь тянется целую вечность. Один раз я задремал, а проснувшись, обнаружил, что ветер стих, но зато от костра осталось только несколько крохотных угольков, и мне пришлось потрудиться, чтобы снова раздуть огонь. Кто-то бродил в кустах. Я развел огонь посильнее и придвинул к себе дубинку и каменный нож.

Сколько людей в былые годы грелось возле таких костров? С таким же жалким оружием, как у меня…

Наконец пришел рассвет, холодный и блеклый, можно было видеть, что делается вокруг, и не шарить по кустам вслепую, чтобы найти сухую ветку или валежину. Я расшевелил костер, потом взял шкуру и отрезал от нее столько, чтобы хватило на новые мокасины.

Этот кусок я зарыл в землю по соседству — в земле кожа размякнет и станет более гибкой.

Выкопал и съел несколько клубней мокричника, потом дожевал остатки лосятины, а кости бросил в кусты.

Кое-как ковыляя, я вскарабкался выше по склону и тщательно осмотрел местность. Ну, человек может жить чуть не в любом месте, если знает кое-что о растениях и животных и если у него хватит времени обдумать толком, что к чему. Ведь именно мозг человека выделил его среди животных, и мозг человека всегда подскажет ему, как выжить, — если человек найдет время пустить его в ход.

Во-первых, мне нужно было оружие. Во-вторых, надо иметь какую-то крышу над головой и одежду на теле. Вот я и стоял там, изучая местность и размышляя, что она может предложить.

Склоны каньона были высокие, скалистые, лес взбирался по ним до самого верха. По дну ущелья протекал ручей, вдоль него росли ивы, густая трава, попадались отдельные кусты. Неподалеку, не дальше двадцати футов, валялся давно упавший с дерева и хорошо высохший сук. Если обломать с него мелкие веточки и насадить обсидиановый наконечник, будет у меня копье.

Невысокие раскидистые деревья с чешуйчатыми ветками, листья которых на солнце отливали серебром, давали плоды, называемые «бизоньими ягодами». Индейцы их обычно собирают, чтобы приправлять мясо бизона и антилопы. Попадался тут и шиповник — то здесь, то там просвечивали красные ягоды. У ручья было множество оленьих следов, а время сделать лук и стрелы у меня найдется.

Дохромал я до кустов бизоньей ягоды и стал есть плоды вместе с косточками. Закусил несколькими ягодами шиповника. Это, конечно, не банкет, но все же на такой кормежке можно продержаться живым. Если только индейцы меня не найдут.

Здесь была страна ютов, но навахо и апачи сюда тоже забредают.

И, конечно, здесь был волк.

Рядом с огороженным жердями корралем светились в темноте два квадратных окна длинного, низкого бревенчатого дома. Галлоуэй Сакетт соскочил с седла и, прежде чем привязать лошадь, долго заглядывал в окно.

Увидеть ему удалось не так уж много. Стекла были засиженные мухами и грязные, но все же можно было разглядеть внутри стойку и несколько человек. Снаружи у коновязи стояли с полдюжины лошадей.

У четырех лошадей было незнакомое клеймо — «тройка клевером»: три цифры 3, расположенные в форме клеверного трилистника.

Галлоуэй шляпой сбил пыль с одежды и направился к двери. Но тут обратил внимание на сильного вороного коня. Глянул на клеймо и тихонько присвистнул.

Когда-то это было, конечно, «то же самое клеймо — „тройка клевером“, но теперь оно превратилось в „цветок“. Против каждой тройки была выжжена еще одна тройка, „только перевернутая, а потом добавлены еще несколько штрихов — стебель и усики, соединяющие его с лепестками. Работа была выполнена прекрасно, по-видимому, «корректор“ знал свое дело и делал его с удовольствием.

• Предыдущая
• 4/36
• Следующая