Южная звезда (с иллюстрациями) - Верн Жюль Габриэль - Страница 4
- Предыдущая
- 4/50
- Следующая
А как немилосердно трясет в треклятом рыдване на этих треклятых дорогах! Сиденьями служат попросту крышки деревянных сундуков, используемых для мелкой поклажи. На этих крышках невозможно ни читать, ни спать, ни даже поддерживать разговор! В отместку большинство путешественников день и ночь дымят как заводские трубы и пьют до изнеможения.
В таком-то фургоне и ехал Сиприен Мэрэ, наблюдая вокруг себя тот достаточно представительный и изменчивый по составу набор человеческих типов, который со всего земного шара собирается к месторождениям золота или алмазов, как только о них становится известно. Был тут рослый поджарый неаполитанец с длинными черными волосами, пергаментным лицом и не внушавшими доверия глазами, который объявил, что зовут его Аннибал Панталаччи; рядом с ним занимал место португальский еврей по имени Натан, эксперт по алмазам, спокойно сидевший в своем углу и смотревший на человечество взглядом философа; слева от него сидел старатель из Ланкашира рыжебородый Томас Стил, неуемный весельчак крепкого телосложения, бросивший угольную шахту, чтобы попытать счастья в Грикваленде; там же трясся на своем сундуке немец, герр Фридель, который вещал голосом оракула и знал все касательно эксплуатации алмазоносных пластов, так ни разу и не повидав ни одного алмаза в своей давно уже выработанной жиле. Был и один тонкогубый янки, беседовавший лишь со своей обшитой кожей бутылью, который приехал явно для того, чтобы открыть на разработках одну из тех столовых, куда уходит львиная доля шахтерского заработка; напротив американца сидел фермер с берегов Харта, бур из Оранжевого Свободного государства, за ним — маклер по слоновой кости, направлявшийся в страну Намаква. Два колониста из Трансвааля и один китаец по имени Ли — как и подобает китайцу — дополняли эту компанию, самую разнородную, самую безалаберную и самую сомнительную из тех, в какие только приходилось попадать порядочному человеку.
Какое-то время физиономии и манеры пассажиров забавляли Сиприена, но скоро начали утомлять. Разве только Томас Стил с крепкой натурой и раскатистым смехом да китаец Ли с вкрадчивыми кошачьими повадками по-прежнему вызывали у него интерес. Что касается неаполитанца, то его мрачное паясничанье и лицо висельника внушали Сиприену непреодолимое чувство отвращения. В течение двух или трех дней одна из наиболее популярных проделок этого шутника состояла в том, чтобы к косе, которую, следуя обычаю своего народа, носил китаец, привязывать кучу самых несуразных вещей: пучки травы, капустные кочерыжки, коровий хвост или лошажью лопатку, подобранную на равнине.
Ли невозмутимо отвязывал «аппендикс»[15], добавленный к его длинной косе, не давая ни словом, ни жестом, ни даже взглядом понять, что шутка переходит допустимые границы. Его желтое лицо, маленькие, в морщинках, глазки сохраняли невозмутимое спокойствие, как если бы все окружающее совершенно его не касалось. И в самом деле складывалось впечатление, что из всего того, что говорилось в этом Ноевом ковчеге по пути в Грикваленд, он не понимает ни слова. Поэтому Панталаччи не упускал случая «пошутить» на скверном английском языке.
— Как вы думаете, его желтуха заразная? — громко спрашивал он у соседа.
Или же:
— Если б только у меня была пара ножниц обрезать ему косу,— то-то бы забавную рожу он скорчил!
И пассажиры покатывались от смеха. Веселились вдвойне оттого, что бурам, чтобы понять реплики итальянца, требовалось время, и буйному веселью они предавались на две-три минуты позже остальной компании, вроде как ни с того ни с сего.
В конце концов Сиприен возмутился наглостью, с которой из бедняги Ли делали всеобщее посмешище, и заявил Панталаччи, что его поведение не отличается великодушием. Неаполитанец хотел было ответить выскочке-французу, но одного слова Томаса Стила оказалось достаточно, чтобы он благоразумно промолчал.
— Нет! Нечистая это игра, ведь бедняга даже в толк не возьмет, что вы тут говорите! — добавил славный малый, сокрушаясь, что как-то и сам смеялся вместе с остальными.
На этом дело и кончилось. А мгновением позже Сиприен заметил хитрый и слегка ироничный взгляд, с явным оттенком признательности, который бросил на него китаец, отчего инженеру пришло на ум, что Ли не такой уж простоватый малый, как всем казалось, возможно, и английский он знает лучше, чем старался показать. Но тщетно пытался Сиприен завязать разговор с Ли на следующей остановке. Китаец оставался безучастным и не проронил ни слова. С той поры это странное существо продолжало вызывать живой интерес молодого инженера как загадка, разгадку которой предстояло найти. И Сиприен частенько позволял себе внимательно всматриваться в желтое, лишенное растительности лицо, с узким ртом, похожим на сабельный шрам, с коротким приплюснутым носиком, с широким лбом и косыми глазами, почти всегда опущенными долу, словно для того чтобы притушить лукавый огонек.
Сколько же китайцу лет? Пятнадцать или шестьдесят? Этого нельзя было сказать. Если его зубы, взгляд, черные как сажа волосы позволяли склоняться в пользу юности, то морщины на лбу, на щеках и даже у рта явно говорили о пожилом возрасте. Маленького роста, худенький, с виду проворный, он совмещал в себе старческие, точнее сказать, старушечьи и юношеские черты. Был он богат или беден? И этот вопрос оставлял место для сомнений. Панталоны из серого полотна, желтый фуляровый халат, плетеный веревочный колпак, башмаки на войлочной подошве — могли в равной мере принадлежать и высокородному мандарину, и человеку из народа. Багаж его помещался в одном ящике из красного дерева, на котором черными чернилами был выведен адрес:
Н. Li,
from Canton to the Cap,
что означает: X. Ли, направляющийся из Кантона в Капскую колонию.
Помимо прочего, китаец отличался исключительной чистоплотностью, не курил, пил только воду и пользовался каждой остановкой, чтобы самым тщательным образом выбрить себе голову.
Между тем шли дни, за милями следовали мили. Порой лошади бежали довольно резво. А порой казалось невозможным заставить их ускорить шаг. Но мало-помалу путь подходил к концу, и вот в один прекрасный день фургон-дилижанс доехал до Хоптауна. Еще один переход, и позади остался Кимберли. Наконец на горизонте показались белые домики.
Это был Нью-Раш.
Шахтерский поселок здесь почти не отличался от любого временного городка, возникающего из-под земли словно по волшебству, в любой стране, недавно открытой для цивилизации. Деревянные домишки, в большинстве своем совсем крохотные, похожие на лачуги дорожных рабочих на какой-нибудь европейской стройке, несколько палаток, дюжина кафе или столовых, бильярдный зал, «альгамбра»[16], или танцевальный салон, «stores»[17], или магазины продуктов первой необходимости,— вот что прежде всего бросалось в глаза. Чего только не было в тамошних лавках: одежда и мебель, обувь и оконное стекло, книги и седла, оружие и ткани, щетки и охотничье снаряжение, одеяла и сигары, свежие овощи и лекарства, плуги и туалетное мыло, щеточки для ногтей и сгущенное молоко, сковороды и литографии, одним словом — все, кроме покупателей. Причина в том, что жители поселка были все еще заняты в копях, удаленных от Нью-Раша на триста или четыреста метров.
Сиприен Мэрэ, как и все вновь прибывшие, поспешил туда, пока в здании с пышным названием «Отель Континенталь» шли приготовления к обеду. Было около шести часов вечера, солнце на горизонте уже окутывалось легкой золотистой дымкой. Молодой инженер лишний раз отметил огромность его размеров под здешними южными широтами. Казалось, диаметр этого диска превосходил диаметр европейского солнца, по крайней мере, вдвое. Но еще более неожиданное зрелище предстало Сиприену Мэрэ в Копье, то есть в алмазных копях.
- Предыдущая
- 4/50
- Следующая
