Блэк. Эрминия. Корсиканские братья - Дюма Александр - Страница 21

• Предыдущая
• 21/114
• Следующая

— Определенно, мне все привиделось.

Но тот, у кого это восклицание вызвало новые угрызения совести, нежно высвободился из объятий шевалье, отошел от него и в полном молчании сел в углу комнаты.

— О! Матильда! Матильда! — шептал про себя шевалье.

Было решено, что шевалье останется у Думесниля до тех пор, пока не поправится.

Признаться, капитан принял это решение, не посоветовавшись ни с кем, кроме самого себя.

Он положил раненого на свою постель, а сам устроился на канапе. Для человека, проделавшего почти все военные кампании времен Империи, это был не такой уж утомительный бивак.

Шевалье ни на минуту не сомкнул глаз: всю ночь он ворочался в постели, сдерживая рыдания, но отчаянно вздыхая.

На следующий день Думесниль попробовал его отвлечь: он заговорил с ним об удовольствиях, об учении, о новых привязанностях; но шевалье де ля Гравери, отвечая ему, всякий раз неизменно возвращался к Матильде и к своему отчаянию.

Думесниль здраво рассудил, что одно лишь время может исцелить Дьедонне от тоски и уныния, а чтобы больной мог перенести эти страдания, ему необходимо отправиться в путешествие, как только его состояние это позволит.

Полностью подчинив свою жизнь данному им обещанию, капитан, чей возраст с некоторого времени уже позволял ему выйти в отставку, предпринял необходимые шаги, чтобы оставить службу и уладить вопрос с пенсией.

Перелом был довольно простым, и выздоровление шло без осложнений, поэтому через шесть недель, когда его друг вновь начал ходить, Думесниль попросил шевалье де ля Гравери отправиться вместе с ним в Гавр, где, по его словам, у капитана было какое-то дело.

По приезде туда, поскольку Дьедонне впервые видел море, Думесниль настоял на том, чтобы они посетили пакетбот; шевалье безропотно последовал за ним; но, как только они поднялись на борт, капитан объявил ему, что для них были заранее заказаны места на этом пакетботе я что завтра в шесть утра они отплывают в Америку.

Шевалье с изумлением выслушал его, но ни слова не возразил против этого плана.

В Париже в тот день, когда его друг, возможно, не без умысла оставил его одного, шевалье тайно наведался на Университетскую улицу, чтобы, вне всякого сомнения, увидеться с мадам де ля Гравери, а может быть, и простить ее.

Консьержка ответила ему, что на следующий день после того, как сам он не вернулся домой, мадам де ля Гравери уехала и никому не известно, что с ней стало.

Все усилия шевалье де ля Гравери отыскать ее убежище привели лишь к тому, что он утвердился в мысли, что она покинула Францию.

И только после того, как бедный шевалье убедился, что не может оказать своей жене снисхождения, доказательства которого он готов был ей предоставить; только после этого он согласился последовать за своим другом в Гавр.

Впрочем, если Матильда покинула Францию, то, возможно, она покинула ее через Гавр, и, может быть, в Гавре благодаря счастливому случаю он что-нибудь узнает о ней.

Здесь надо признаться, что шевалье несколько утратил свою веру в судьбу и самым заурядным образом стал полагаться на случай, прежде всего на счастливый случай.

Никаких препятствии к тому, чтобы покинуть Францию, не было, ведь Матильды больше не было во Франции. Поэтому он устроился у себя в каюте, даже не выразив желания вновь сойти на берег.

На следующий день с чисто американской пунктуальностью пакетбот поднял якорь и вышел в море.

В течение всего плавания бедняга шевалье страдал от морской болезни, и поэтому вместо того, чтобы думать о Матильде, он не думал больше ни о чем; так что капитан подобно тому заключенному, которому до смерти наскучила его тюрьма и которому объявили о предстоящих ему пытках, готов был воскликнуть:

— Хорошо! Это хоть как-то развлечет на мгновение!

Прибыли в Нью-Йорк.

Суета большого торгового города, поездки по окрестностям, прогулки по Гудзону, посещение Ниагары сделали трехмесячное пребывание здесь вполне терпимым.

Но среди всего этого случались ужасные потрясения.

Время от времени шевалье встречал женщину, которая либо лицом, либо осанкой походила на Матильду.

Тогда он отстранял руку своего друга, бросался сломя голову вперед и семенил за дамой до тех пор, пока не сознавал свою ошибку; поняв, что обознался, он падал без сил прямо там, где стоял: или на скамейку, или на каменную тумбу, или даже прямо на землю, — и так оставался до того момента, пока его друг не приходил за ним.

Вот почему капитан решил его полностью избавить от этих испытаний, удалив от цивилизации.

Он поднялся с ним по реке Святого Лаврентия до Верхнего озера, по Миссисипи отплыл из Чикаго, спустился по реке до Сент-Луиса, поднялся по Миссури до форта Мандан и там, присоединившись к каравану, следовавшему вдоль русла реки Желтого Камня, пересек вместе с ним Сьерру де Лос Мемброс и достиг Санта-Круса; затем по Колорадо спустился до Калифорнийского залива, пользуясь этой возможностью показать шевалье новые места, а главное женщин, которые ни своим лицом, ни осанкой, ни фигурой не могли бы напомнить шевалье мадам де ля Гравери.

В эту пору Калифорния еще принадлежала Мексике и поэтому все еще была пустыней. Капитан и его друг остановились в бараке, стоявшем на том месте, где сегодня находится театр Сан-Франциско; в бараке, который в эту пору почти одиноко смотрелся в серебристые воды бухты.

Шевалье проделал всю эту долгую дорогу, то плывя на пароходе, то сидя верхом на муле или лошади; его прежние страхи улетучились, и, не став первоклассным наездником, он все же научился более или менее справляться с различными верховыми животными, на которых ему приходилось садиться.

Помимо этого, его друг, воспользовавшись яростью, которую вызывала у шевалье неумолчная болтовня зеленых попугайчиков, целые стаи которых встречаются на просторах от Санта-Круса до Калифорнийского залива и которые отвлекали шевалье от его раздумий, дал ему в руки ружье, и мало-помалу под его руководством шевалье научился обращаться с этим оружием.

Шевалье де ля Гравери не стал первостатейным стрелком, но тем не менее с тридцати шагов и прицелившись он был почти уверен в своем зеленом попугайчике.

Стремясь разнообразить удовольствия, капитан время от времени заменял ружье на пистолет, а пулю на дробь.

Де ля Гравери начал с того, что, сделав первые сто выстрелов по первым ста попугайчикам, промазал все сто раз; потом он все же попал в одного из них, упустив остальные пятьдесят; затем он стал уже попадать в одного из двадцати пяти, из двенадцати, даже из шести; наконец, он смог подстрелить одного попугая из четырех.

Его меткость в стрельбе из пистолета никогда не поднималась выше этого предела, но капитан, стрелявший своих попугайчиков без промаха, посчитал, что его друг добился изрядных успехов, и заявил, что крайне им доволен.

Затем под тем предлогом, что де ля Гравери склонен к полноте, он вынудил его заняться фехтованием. Ради этого упражнения, заставлявшего шевалье выйти из своего обычного состояния апатии, капитану потребовалось употребить всю свою силу воли; но шевалье привык повиноваться, как ребенок, и, будучи на третьем месте в стрельбе из ружья, на четвертом в стрельбе из пистолета, он, по всей вероятности, был где-то на шестом или на седьмом в искусстве фехтования.

Все это само по себе не представляло ни для кого никакой опасности; но теперь при необходимости шевалье мог защитить себя, на что ранее он был совершенно неспособен.

Но капитан вынашивал еще более дерзкий и отчаянный план: он хотел воспользоваться первым же судном, отплывающим на Таити, и предоставить своему другу возможность провести год в этом райском уголке Тихого океана, этой жемчужине Полинезии.

Случай не замедлил представиться.

Шевалье поднялся на борт, даже не поинтересовавшись, в какую точку земного шара он поплывет под этими парусами.

• Предыдущая
• 21/114
• Следующая