Блэк. Эрминия. Корсиканские братья - Дюма Александр - Страница 1

• 1/114
• Следующая

Шевалье де ля Гравери уже один раз обошел вокруг города и теперь, продолжая прогулку, вновь избрал тот же самый маршрут.

Возможно, было бы более логичным начать повествование, сообщив читателю, кто такой шевалье де ля Гравери и что он из себя представляет, а также, в каком из 86 департаментов Франции расположен город, вдоль валов которого прогуливался шевалье.

Но однажды, когда меня посетило чувство юмора, вероятно, появившееся у меня под воздействием тумана, которым я надышался во время недавнего пребывания в Англии, я решил создать совершенно новую вещь, нарушив существующую традицию в построении романов.

Вот почему я начинаю его с конца вместо того, чтобы начать с начала, как это было принято до сих пор. Уверен, что мой пример найдет подражателей и что через некоторое время все романы будут начинаться только с конца.

Впрочем, есть еще одна причина, по которой я выбрал именно этот прием.

Боюсь, как бы сухое перечисление биографических деталей не оттолкнуло бы читателя и не заставило бы его закрыть книгу после первой же страницы.

Итак, пока я ограничусь тем, что поведаю читателю (и то только потому, что не в силах это от него утаить), что действие происходит в 1842 году в городе Шартре ан Бос на тенистой аллее, поросшей вязами, которая вьется вокруг старых укреплений древней столицы племени карнутов; аллее, которая в течение двух веков служила последовательно сменявшим друг друга поколениям жителей Шартра одновременно и Елисейскими Полями, и своего рода маленьким Провансом.

Впрочем, решив не останавливаться слишком подробно на событиях прошлой жизни нашего героя или, точнее, одного из наших героев, чтобы читатель не обвинял меня в занудстве и в том, что я сыграл с ним злую вероломную шутку, я продолжаю.

Итак, шевалье де ля Гравери второй раз обходил город. Он находился в той части бульвара, которая возвышалась над казармой кавалеристов; отсюда взору в малейших деталях открывался весь обширный двор этой постройки.

Шевалье остановился.

Он останавливался здесь всегда.

Каждый день, выйдя из дома ровно в полдень, выпив перед этим чашечку крепкого кофе и положив в задний карман брюк три-четыре кусочка сахара, чтобы было что погрызть дорогой, шевалье де ля Гравери замедлял или, наоборот, убыстрял свой шаг во второй части прогулки с тем, чтобы оказаться в одном и том же месте, том самом, о котором я только что рассказал, в определенный час, когда сигнал трубы призывал кавалеристов чистить лошадей.

Но ничто, за исключением красной перевязи, которую он носил на одежде, не говорило о воинственных наклонностях шевалье де ля Гравери, его мысли были далеки от этого.

Напротив, доброта шевалье превосходила все, что только можно себе вообразить.

Но ему нравилось созерцать эту яркую и полную жизни картину, уносившую его в те времена, когда он сам (позже я вам расскажу, при каких обстоятельствах) служил в мушкетерах; факт его биографии, которым он страшно гордился с тех пор, как оставил службу.

Не ища утешения, по крайней мере явно, в воспоминаниях прошлого, философски относясь к своим годам, а волосы шевалье из светло-золотистых стали седыми; выглядя вполне довольным своей наружной оболочкой, так же как куколка бабочки бывает довольна своей; не порхая в облаках подобно бывшим молодым аристократам, де ля Гравери вовсе не сердился, что в среде мирных буржуа, подобно ему приходивших к конюшням казармы в поисках ежедневного развлечения, он слыл подлинным знатоком военного искусства. И его не задевало, если его соседи говорили ему: «Знаете, шевалье, вы ведь тоже в свое время, должно быть, были замечательным офицером?»

Это предположение было тем более приятно для шевалье де ля Гравери, что было совершенно лишено оснований.

Равенство перед возрастом, перед морщинами, которое у людей всего лишь служит прелюдией к великому равенству перед смертью, — вот утешение тех, кому есть в чем упрекнуть природу.

У шевалье не было никаких причин восхвалять эту своенравную и прихотливую природу, снисходительную и щедрую к одним и подобную капризной мачехе по отношению к другим.

И именно сейчас, как мне кажется, настал момент описать внешность шевалье; его же духовный мир предстанет перед читателем чуть позже.

Это был человек невысокого роста, справивший свое сорокасемилетие, по-женски или, подобно евнухам, пухленький и кругленький. Как я уже отметил, волосы у него когда-то были золотистого оттенка, но в его описаниях они обычно выглядели как русые; в его больших голубых глазах было выражение беспокойства, и только когда он погружался в мечтательную задумчивость, а надо сказать, шевалье иногда предавался этому занятию, взгляд его становился мрачным и неподвижным. У него были большие плоские бесформенные уши; большие и чувственные губы, при этом верхняя — слегка нависала над нижней на австрийский манер; и, наконец, местами красноватый оттенок лица, которое было почти мертвенно-бледным и серым там, где не проступала краснота.

Всю эту верхнюю часть тела поддерживала массивная и короткая шея, выступавшая из торса с выдающимся вперед животом, на фоне которой проигрывали тоненькие и короткие руки.

И наконец, это туловище передвигалось на маленьких ножках, круглых, как сардельки, и слегка искривленных в коленках.

Все это, вместе взятое, было одето в тот момент, когда мы познакомили с ним читателя, следующим образом: на голове — черная шляпа с широкими полями и невысокой тульей; на шее был повязан галстук из тонкого вышитого батиста; туловище облегал жилет из белого пике, поверх которого красовался голубой сюртук с золотыми пуговицами; и наконец, нижняя часть тела была засунута в нанковые панталоны, несколько коротковатые и тесноватые в коленях и в лодыжках, позволявшие увидеть пестрые носки из хлопка, которые исчезали в ботинках с огромными пряжками.

Таким, каков он был, шевалье де ля Гравери, как мы упоминали, превратил процедуру чистки лошадей в некое развлечение, увеселительный момент своей прогулки, которую он совершал каждый день со скрупулезной точностью, с которой методичные характеры, достигнув определенного возраста, начинают выполнять предписания врачей.

Он оставлял эту процедуру себе на закуску; он наслаждался ею с тем же аппетитом, с которым хороший гастроном вкушает десерт.

Дойдя до деревянной скамейки, стоявшей на краю откоса, спускавшегося к конюшням, де ля Гравери остановился и посмотрел, скоро ли начнется заветный спектакль; затем он, не торопясь, со всеми удобствами уселся на скамейку, подобно тому, как истинный завсегдатай расположился бы в партере Комеди-Франсез, и, опершись ладонями обеих рук на золотой набалдашник своей трости, а сверху положив на руки подбородок, стал ждать, когда звук трубы заменит три звонка режиссера.

И в самом деле, в этот день захватывающий спектакль чистки лошадей остановил, покорил и очаровал многих других, менее любопытных и более пресыщенных, чем наш шевалье; не то чтобы эта каждодневная операция содержала бы в себе нечто необычное из ряда вон выходящее; нет, это были все те же лошади: гнедые, рыжие, пегие, сивые, вороные, белые, в яблоках, пятнистые, черно-белые, ржавшие или вздрагивавшие под щеткой или скребком; это были все те же кавалеристы в сабо и в рабочих холщовых панталонах, те же скучающие младшие лейтенанты, тот же чопорный и важный майор, выслеживающий малейшее нарушение правил подобно тому, как кот выслеживает мышь или надзиратель следит за школьниками.

Но в тот день, когда мы повстречались с шевалье де ля Гравери, прекрасное осеннее солнце освещало всю эту копошащуюся массу двуногих и четвероногих и увеличивало притягательность всей картины в целом и каждой ее детали.

• 1/114
• Следующая