Собрание сочинений в 15 томах. Том 15 - Уэллс Герберт Джордж - Страница 36

— Там был один господин, с которым у фирмы дела. Он был очень внимателен ко мне и многому научив меня. Нет, нет, не подумайте чего! Он совсем старый и наполовину англичанин, но все равно ничуть не смущался, что его увидят с девушкой, которая ему во внучки годится. Comprenez? Pas de tout… Pas de deux…. Как это? Позабыла. Мы отлично проводили время. Я называла его своим «faux pa», и он просто был в восторге от этого. Повторял всем и каждому.

— У него была квартира au bordel riviera, на берегу Сены, — знаете? Прямо над пристанями mouche, где останавливаются пароходы. Там у него была и контора, где мы с ним работали, и он приглашал меня завтракать, и заставлял говорить по-французски, и очень хвалил. Всегда, бывало, смеялся и говорил: «Ничего, ничего. Единственный способ научиться французскому языку — это говорить на нем». Я его спрашивала: «А я говорю по-французски?» А он мне: «Не совсем еще по-французски, черри». Он по большей части называл меня «черри», то есть «милочка», — так это, по-отечески. «Не совсем еще по-французски, но это очень хорошая Entente Cordiale — самая лучшая Entente Cordiale, какую мне приходилось встречать. Мне было бы жаль пропустить хоть слово». Он называл это Entente Cordiale, потому что уверял, что просто молодеет, слушая, как я говорю. Ах! Мы так веселились…

Таким образом, Эванджелина с первых дней показала себя во всей красе и при этом по достоинству оценила ту оценку, которую прочла в восхищенных глазах Эдварда-Альберта. Я уже говорил, что он больше всех в пансионе имел шансы котироваться как мужчина, ибо изучавший английский язык молодой голландец скоро пришел к убеждению, что понимать Эванджелину — задача совершенно непосильная. Она изо всех сил старалась вовлечь его в разговор, но что можно сделать, когда человек на самые остроумные ваши замечания отвечает с находчивостью глухого.

Как-то раз Эдвард-Альберт нашел на полу возле письменного стола в гостиной листок почтовой бумаги. Почерк был мисс Пулэй, но Эдвард-Альберт не знал этого и без всякой задней мысли подал бумагу Эванджелине со словами:

— Не ваше ли? Как будто по-французски.

Текст был озаглавлен «Menu Malaprop» и гласил следующее:

Potage Torture

Maquerau (Vent blank)

Agneau au sale bougre

Или на выбор:

a Gigolo (vent rouge)

Petits pois sacree,

Вкусный горячий chauffeur

Demitasse а l'Americaine

Champagne fin du monde

Fumier, s.v.p.

Эванджелина прочла и густо покраснела.

— Гадина! — воскликнула она с резкостью, которой Эдвард-Альберт в ней и не подозревал. — Она изъясняется по-французски, как школьная грамматика. Так я ведь училась на слух, а она зубрила своей лобастой башкой… И, наверно, воображает, что остроумно.

Она помедлила минуту, потом скомкала листок в кулаке.

— Я не нахожу тут ничего остроумного, — верноподданнически заявил Эдвард-Альберт. — Правда, я не знаю языка… Бросить это в камин?

— Вас не было целую неделю. Чем вы занимались в Шотландии? Тут все делают из этого страшную тайну.

Такими словами встретила она его в тот роковой вечер, когда он вернулся. Она произнесла их интимно, понизив голос. Мисс Блэйм уже пообедала и ушла наверх; мисс Пулэй не было дома. Голландец был поглощен раздумьем о сослагательном наклонении в английском языке и не обращал никакого внимания на разговор, который явно его не касался.

— Е-е-если б ты был, — вновь и вновь шепотом повторял он, — е-е-если бы он был… Да…

Она с нетерпением поджидала Эдварда-Альберта и вот теперь, в этом уголке, наконец завладела им.

— Да все дела, — ответил Эдвард-Альберт. — Штука, видите, в том, что… совершенно неожиданно… я получил наследство в Шотландии.

— Наследство?

— Ну да, то есть в общем кое-какую недвижимость. Я и понятия не имел, что у меня там родственники. Просто с неба свалилось. Мне о самом себе многое неизвестно. Меня, знаете, в детстве похитили. Я давно об этом догадывался — чувствовал какую-то тайну. Ну, пришлось иметь дело с юристами, агентами и всякое такое.

— И большое наследство, Тэдди? Я надеюсь, оно не заставит вас уехать отсюда? Мне без вас будет очень скучно.

— Да, теперь я все-таки обеспечен. Конечно, я еще не знаю, как устроюсь. Все это так неожиданно. Но мне не хочется уезжать отсюда, от вас… от всех, — поправился он, испугавшись, что кто-нибудь может услышать. — Во всяком случае, пока мне некуда ехать.

Она кивнула.

— Сколько же это составляет?

Его осторожность отступила перед желанием произвести впечатление.

— Да несколько тысяч, — ответил он.

— Независимость обеспечена.

— Уж это конечно.

— Какой вы счастливый, Тэдди. Можете поехать куда угодно. Делать что угодно.

— Я хочу сперва немножко осмотреться. Знаете, я решил не бросать свою… свои занятия. Пока, во всяком случае. Буду продолжать, просто чтобы что-нибудь делать. А то скучно как-то. И потом — необходима осторожность. Эти деньги — просто как сон какой-то. Вдруг я завтра проснусь, и окажется, что это действительно сон?

— Да, — ответила она. — Мне это очень понятно. Но вы увидите, что это действительность. Увидите, что вам открыты все пути.

— Наверно, на моем месте вы сейчас же поехали бы в свой ненаглядный Париж.

— Не знаю, Тэдди. Может быть, и нет, потому что тогда мне это было бы доступно в любое время. Может быть, мне захотелось бы пожить здесь. Как вот вам. Может быть, я почувствовала бы, что мне трудно оторваться от чего-то… от чего-то такого, о чем я все время думаю и без чего не могу обойтись. Ведь у нас с вами очень много общего, Тэдди.

— Я никогда не замечал.

— Но это так, уверяю вас.

— Может быть, и так. Только вы немножко поумней…

Она так углубилась в выяснение интересовавшего их обоих вопроса, что забыла о своем увлечении французским. Она была прежней, допарижской Эванджелиной, и с ее губ не слетело ни одного слова на наречии Entente Cordiale.

Когда они встали, чтобы идти наверх, она взяла его под руку, чего прежде никогда не делала.

— Отойдем в уголок, — сказала она. — Я хочу еще потолковать с вами обо всем этом. Там, внизу, за столом, все следят и слушают, так что и не поговоришь как следует. А я должна, должна поговорить с вами, Тэдди, милый. Я так счастлива, что вы счастливы, и так боюсь за вас, боюсь, как бы с вами чего-нибудь не случилось. Как замечательно, что вы теперь можете отсюда уехать. Делать что вздумается. Устроить свою жизнь, как хочется. И это так страшно. Я завидую вам, мой мальчик, просто завидую. Я готова заплакать, так я волнуюсь.

Ее задушевная искренность вызвала в нем ответное доверие. Он заговорил с ней так откровенно, как редко был откровенен даже с самим собой. Они сидели рядом, совсем близко, так что их жаркое дыхание смешивалось. Она принарядилась, и сквозь легкую ткань платья он чувствовал плечом ее теплое плечо и видел ее руку, легко опиравшуюся на его колено.

— Я ведь, знаете, не особенно, что называется, образованный. Я часто думаю, как хорошо бы, если бы у меня был кто-нибудь, кто бы мне немножко помог… А теперь… особенно.

— Может быть, я могла бы… помочь вам?

— Вы — помочь мне?

— Я бы с радостью.

— Мне? Вы, которая были во Франции, и столько читали, и так хорошо говорите по-французски? Да рядом с вами я…

Она пристально посмотрела на него.

— Вы самый милый и скромный человек, какого я только встречала, мой дорогой. Женщина полна жертвенности. Говорю вам, я готова для вас… на все. Готова посвятить вам всю себя. Хотите?

Он забыл всякую рисовку.

— Вы знаете, я всегда говорил, что люблю вас. Всегда. И я говорил правду.

— Вы любите меня?

Наступило многозначительное молчание. Она была так близка, что он слышал, как бьется ее сердце. Глаза ее горели. Он задрожал. Ему хотелось поцеловать ее. Но здесь было не место для поцелуев. Может, кто-нибудь подглядывает за ними, заслонясь газетой или укрывшись где-нибудь в углу. В этом пансионе никогда нельзя быть спокойным. Никогда.