Собрание сочинений в 15 томах. Том 9 - Уэллс Герберт Джордж - Страница 78

Он переходил с места на место, придумывая сотни прозвищ, познал вражду, заводил приятелей, но ни с кем не сходился так близко, как с Парсонсом. Он несколько раз влюблялся, но несильно и ненадолго и часто вспоминал ту девушку, которая однажды угостила его яблоком. Он не сомневался, чья именно юношеская свежесть пленила ее до того, что она позабыла обо всем на свете. Порой в его памяти всплывал нежащийся в лучах полуденного солнца Фишбурн. А иногда он чувствовал себя особенно усталым, одиноким и неприкаянным, и причиной этому было начинавшееся расстройство пищеварения.

Он поддавался различным влияниям и настроениям и на более или менее долгий срок оказывался в их власти.

Одно время он жил в Кентербери, и готическая архитектура завладела его воображением. Между готикой и мистером Полли существовала кровная близость; в средние века он, несомненно, занимался бы тем, что сидел на лесах и высекал на капителях портреты церковных деятелей, ничего не приукрашая и глубоко проникая в человеческую душу. Когда он бродил, заложив руки за спину, по крытой аркаде позади собора и любовался лужайкой, поросшей сочной, зеленой травой, у него появлялось странное чувство, что он наконец-то дома, чувство, которого он никогда не испытывал под родной крышей. «Жирные каплуны!» – шептал он, воображая, что дает исчерпывающую характеристику средневековым монахам.

Он любил сидеть в нефе во время службы, и глядеть сквозь громадные ворота на горящие свечи и хористов, и слушать их пение, сопровождаемое органом, но в трансепт он не пытался проникнуть, ибо это было запрещено. Музыка и уходящие ввысь своды в лепных украшениях наполняли его душу таинственным, смутным блаженством, которое он не мог описать даже искаженными словами. Правда, строгие скульптуры исторгли из него целый поток звучных эпитетов вроде: «архиепическая урна», «погребальный вопль», «печальное ангелоподобие». Он бродил по окрестностям и размышлял о людях, живших в теснившихся возле собора старинных, уютных домах из серого камня. Сквозь зеленые калитки в высоких серых стенах он видел изумрудные газоны и пылающие клумбы; за окнами в частых переплетах горели настольные лампы под абажурами и тянулись полки с книгами в коричневых переплетах. Иногда мимо шествовало духовное лицо в гетрах (жирный каплун) или в какой-нибудь отдаленной аркаде появлялась стайка мальчиков-хористов в белом, или мелькало, как бабочка, то розовое, то кремовое платье девушки, такое нежное и легкое в этих суровых, холодных хоромах. Особенный отклик в его душе находили развалины больницы бенедиктинцев и вид на колокольню, открывавшийся из окна школы. Он даже взялся было читать «Кентерберийские рассказы», но не мог совладать со старинным языком Чосера, уставал от него и охотно отдал бы все эти истории за несколько дорожных приключений. Ему хотелось, чтобы эти милые люди поменьше тратили времени на всякие побасенки и больше на самую жизнь. Ему очень понравилась жена Бата, он был бы счастлив познакомиться с такой женщиной.

В Кентербери он первый раз в жизни увидел американцев.

Его магазин – на сей раз первоклассное заведение – находился на Вестгейт-стрит, и он часто видел, как американские туристы проходят мимо, направляясь к кабачку Чосера, и возвращаются потом обратно по Мерсери-лейн, ведущей к воротам приора Толдстоуна. Он обратил внимание, что они всегда спешили, но без суеты и были гораздо серьезнее и деловитее всех его знакомых англичан.

«Культурная прожорливость, – начинал изобретать внутренний голос. – Прожорливое потребление наследия».

Он мимоходом рассказывал о них своим подчиненным. Однажды мистеру Полли удалось подслушать, как молоденькая американка у входа в церковь Христа делилась впечатлениями со своей спутницей. Произношение и интонация запали ему в память так, что он мог воспроизводить ее речь довольно точно. «Нет, послушай, в самом деле так ли уж важно посмотреть этот памятник Марлоу? – говорила американка. – У нас нет времени на второклассные достопримечательности, Мейми. Надо осмотреть в Кентербери все самое важное, известное и первосортное – это нам многое даст; выпить чашку чаю, где пил Чосер, и бежать на вокзал к поезду в четыре восемнадцать…»

Он снова и снова произносил эти небрежные фразы, ощущая в них какой-то неизъяснимый аромат. «Надо осмотреть все самое важное и первосортное», – то и дело всплывало в его памяти.

Он пытался вообразить себе, как бы Парсонс разговаривал с американцами. Самого себя он в этой роли не представлял…

За все годы скитаний Кентербери было самым близким ему по духу местом, хотя и там друзей он не нашел.

Именно после Кентербери вселенная стала окончательно невыносима мистеру Полли. Все чаще и чаще ему приходилось убеждаться – нельзя сказать, на вопиющих примерах, но достаточно суровых и настойчиво повторяющихся, – что он взялся не за свое дело; ему надо было бы выбрать какой-нибудь другой род занятий, но какой именно, он не представлял.

Порой, правда, нерегулярно, на него вдруг нападали приступы бурной деятельности, приносившей плоды, но они, подобно дешевой краске, мгновенно выгорающей на солнце, быстро угасали. В моменты особенно острого безденежья в нем выработалась даже расчетливость. Но угнаться за энергичными юнцами, от природы наделенными деловой жилкой и чувствовавшими себя в торговле, как рыба в воде, он не мог.

Покидал он Кентербери с сожалением. В одно из воскресений мистер Полли вместе с еще одним представителем славной профессии торговцев взяли в Старри-он-дестор лодку и, подгоняемые попутным западным ветром, поплыли вниз по реке. Они никогда прежде не занимались греблей, и этот вид спорта показался им наиприятнейшим в мире. Когда они повернули обратно, оказалось, что ветер дует им навстречу, а река вдруг стала слишком узкой, чтобы можно было идти галсами. К тому же начался отлив. Шесть часов (за первый час надо было платить шиллинг, за каждый следующий – полшиллинга) они боролись с течением, делая полмили в час. Спас их начавшийся прилив. Из Старри им пришлось идти пешком, так что в Кентербери они добрались только под утро. Но оказалось, что там им уже нечего делать: их безжалостно выставили за дверь.

Кентерберийский хозяин был человеком незлым и очень религиозным, и, возможно, он не уволил бы мистера Полли, если бы не его несчастная страсть к острословию.

– Отлив есть отлив, сэр, – сказал мистер Полли в свое оправдание, – а я не луна, то есть не лунатик, чтобы на него влиять.

Не было никакой возможности убедить хозяина, что эта фраза была сказана в шутку, а не из неуважения и святотатства.

– К тому же, – прибавил хозяин, – что от вас толку нынче, когда вы и пальцем шевельнуть не можете?

Итак, мистер Полли опять возобновил свои наблюдения в конторе на Вуд-стрит, опять потянулись для него унылые дни. Косяк плотвы, охотящейся за крошками трудового пирога, заметно увеличился.

Он стал задумываться о своем положении. Может, ему бросить торговлю галантереей? Уже сейчас он то и дело терпит поражение, а что будет, когда пройдет молодость, иссякнут силы? Что еще он умеет делать?

Он ничего не мог придумать. Однажды вечером он побывал на представлении в мюзик-холле, после чего ему пришла в голову смутная мысль испробовать себя в амплуа клоуна. Актеры на сцене показались ему все грубыми, глупыми и насмешливыми. Но, вообразив себя наедине с зияющей чернотой огромного зала, он понял, что тонкая душевная организация не позволяет ему вступить на подмостки. В другой раз его привлекла продажа овощей с аукциона в одной из лавок неподалеку от Лондонского моста, но, присмотревшись, он увидел, что и здесь нужны специальные навыки и знание терминологии. Он стал наводить справки о возможности поехать в колонию, но оказалось, что нигде не нужны приказчики, не имеющие собственного капитала. И он продолжал ходить на Вуд-стрит.

Он снизил свои притязания до пяти фунтов стерлингов в год и наконец нашел место в большом магазине готового платья в Клэпеме, торгующем по субботам до двенадцати часов. Приказчики этого заведения обедали в столовой, находившейся в подвальном этаже. Диспепсия его ухудшилась, он перестал спать по ночам и лежал, размышляя о жизни. Солнце и веселый смех, казалось, были навсегда потеряны для него. Куда девалось счастливое время пикников и прогулок при лунном свете?