Собрание сочинений в 15 томах. Том 2 - Уэллс Герберт Джордж - Страница 67

– Как же вы добились этого? – спросил Грэхэм.

– Мы делаем учение увлекательным, насколько это возможно. А если что-нибудь не нравится ученикам, то мы пропускаем это. У нас ведь обширное поле для изучения.

Он перешел к деталям, и разговор затянулся. Инспектор с большим почтением упомянул имена Песталоцци и Фребеля, хотя, по-видимому, не был знаком с их замечательным учением.

Грэхэм узнал, что лекционный метод преподавания еще существует, но в несколько измененной форме.

– Есть, например, особый тип девиц, – пояснил словоохотливый инспектор,

– которые желают учиться, не слишком себя утруждая. Таких у нас тысячи. В настоящий момент, – произнес он с наполеоновским жестом, – около пятисот фонографов в различных частях Лондона читают лекции о влиянии Платона и Свифта на любовные увлечения Шелли, Хэзлитта и Бориса. Потом они на основании этой лекции напишут сочинение, и имена наиболее достойных станут широко известны. Вы видите, как далеко мы шагнули. Безграмотные массы ваших дней отошли в область преданий.

– А общественные начальные школы? – спросил Грэхэм. – Вы ими заведуете?

– Конечно, – ответил главный инспектор.

Грэхэм, давно занимавшийся, как демократ, этим вопросом, заинтересовался и начал расспрашивать. Он вспомнил несколько случайных фраз болтливого старика, с которым столкнулся на темной улице. Главный инспектор подтвердил слова старика.

– У нас нет заучивания, – повторил он, и Грэхэм понял эту фразу в том смысле, что теперь нет напряженного умственного труда. Инспектор вдруг ударился в сентиментальность.

– Мы стараемся сделать начальную школу интересной для маленьких детей. Ведь их в недалеком будущем ждет работа. Несколько простых правил: послушание, трудолюбие.

– Значит, вы учите их немногому?

– Разумеется. Излишнее учение ведет к недовольству и смуте. Мы забавляем их. Вот теперь повсюду волнение, агитация. Откуда только наши рабочие нахватались всех этих идей; друг от друга, вероятно. Повсюду социалистические бредни, анархия! Агитаторам предоставлено широкое поле деятельности. Я глубоко убежден, что главная моя обязанность – это бороться с недовольством народа. Зачем народу чувствовать себя несчастным?

– Удивляюсь, – проговорил Грэхэм задумчиво. – Многое мне еще непонятно.

Линкольн, который в течение разговора внимательно следил за выражением лица Грэхэма, поспешил вмешаться.

– Другие ждут, – сказал он вполголоса.

Главный инспектор церемонно откланялся.

– Быть может, – заметил Линкольн, уловив случайный взгляд Грэхэма, – вы хотели бы познакомиться с дамами?

Дочь управляющего свинарниками Европейского Пищевого Треста оказалась очаровательной маленькой особой с рыжими волосами и блестящими синими глазами. Линкольн отошел в сторону. Девушка сразу же заявила, что она поклонница «доброго старого времени» – так назвала она то время, когда он впал в летаргию. Она улыбалась, кокетливо прищурив глаза.

– Я не раз пыталась, – болтала она, – представить себе это старое романтическое время, которое вы помните. Каким странным и шумным должен был показаться вам наш мир! Я видела фотографии и картины того времени – маленькие домики из кирпичей, сделанных из обожженной глины, черные от копоти ваших очагов, железнодорожные мосты, простые наивные объявления, важные, суровые пуритане в странных черных сюртуках и громадных шляпах, поезда, железные мосты, лошади, рогатый скот, одичавшие собаки, бегающие по улицам… И вдруг чудом вы перенеслись в наш мир.

– Да, – машинально повторил Грэхэм.

– Вы вырваны из прежней жизни, дорогой и близкой вам.

– Старая жизнь не была счастливой, – ответил Грэхэм. – Я не жалею о ней.

Она быстро посмотрела на него и сочувственно вздохнула.

– Нет?

– Нет, не жалею, – продолжал Грэхэм. – Это была ничтожная, мелкая жизнь. Теперь же… Мы считали наш мир весьма сложным и цивилизованным. Но хотя я успел прожить в этом новом мире всего четыре дня, вспоминая прошлое, я ясно вижу, что это была эпоха варварства, лишь начало современного мира. Да, только начало. Вы не поверите, как мало я знаю.

– Что ж, расспросите меня, если угодно, – улыбнулась девушка.

– В таком случае скажите мне, кто эти люди. Я до сих пор никого не знаю. Никак не могу понять. Что это, генералы?

– В шляпах с перьями?

– Ах, нет. Вероятно, это важные должностные лица. Кто, например, вот этот внушительного вида человек?

– Этот? Очень важная особа. Морден, главный директор Компании Противожелчных Пилюль. Говорят, его рабочие производят в сутки мириад мириадов пилюль. Подумайте только – мириад мириадов!

– Мириад мириадов. Не мудрено, что он так гордо на всех посматривает, – сказал Грэхэм. – Пилюли! Какое странное время! Ну, а этот, в пурпурной одежде?

– Он не принадлежит, собственно говоря, к нашему кругу. Но мы любим его. Он очень умен и забавен. Это один из старшин медицинского факультета Лондонского университета. Вы, конечно, знаете, что все медики – члены Компании Медицинского Факультета и носят пурпур. Для этого нужны знания. Но, конечно, раз им платят за их труд… – И она снисходительно улыбнулась.

– Есть здесь кто-нибудь из ваших известных артистов и авторов?

– Ни одного автора. По большей части это сварливые, самовлюбленные чудаки. Они вечно ссорятся. Даже из-за мест за столом. Они прямо невыносимы! Но Райсбюри, наш модный капиллотомист, я думаю, здесь. Он с Капри.

– Капиллотомист? – повторил Грэхэм. – Ах, да, припоминаю. Артист! Ну, и что же?

– Нам поневоле приходится за ним ухаживать, – сказала она, как бы извиняясь. – Ведь наши головы в его руках. – Она улыбнулась.

Грэхэм с трудом удержался от комплимента, на который она явно напрашивалась, но взгляд его был достаточно красноречив.

– Как у вас обстоит дело с искусством? – спросил он. – Назовите мне ваших знаменитых живописцев!

Девушка посмотрела на него недоумевающе. Потом рассмеялась.

– Разрешите мне подумать, – сказала она и замялась. – Вы, конечно, имеете в виду тех чудаков, которых все ценили за то, что они мазали масляными красками по холсту? Их полотна ваши современники вставляли в золотые рамы и целыми рядами вешали на стенах в своих квадратных комнатушках. У нас теперь их нет и в помине. Людям надоела вся эта дребедень.

– Но что же вы подумали?..

В ответ она многозначительно приложила палец к вспыхнувшей неподдельным румянцем щеке и, улыбаясь, с лукавым кокетством, вызывающе посмотрела на него.

– И здесь, – прибавила она, указывая на свои ресницы.

Несколько мгновений Грэхэм недоумевал. Но вдруг в памяти его воскресла старинная картина «Дядя Том и вдова». И он смутился. Он чувствовал, что тысячи глаз с любопытством устремлены на него.

– Хорошо, – ответил Грэхэм невпопад и отвернулся от очаровательной обольстительницы. Он огляделся по сторонам. Да, за ним наблюдали, хотя я делали вид, что не смотрят на него. Неужели он покраснел?

– Кто это разговаривает с дамою в платье шафранного цвета? – спросил он, стараясь не смотреть в глаза девушке.

Человек, заинтересовавший Грэхэма, оказался директором одного из американских театров и только что вернулся из Мексики. Лицо его напомнило Грэхэму Калигулу, бюст которого он когда-то видел.

Другой мужчина, привлекший внимание Грэхэма, оказался начальником Черного Труда. Значение этой должности не сразу дошло до сознания Грэхэма, но через миг он повторил с удивлением:

– Начальник Черного Труда?..

Девушка, ничуть не смущаясь, указала ему на хорошенькую миниатюрную женщину, назвав ее добавочной женой лондонского епископа.

Она даже похвалила смелость епископа, ибо до сих пор духовенство обычно придерживалось моногамии.

– Это противоестественно. Почему священник должен сдерживать свои естественные желания, ведь он такой же человек, как и все?

– Между прочим, – спросила вдруг она, – вы принадлежите к англиканской церкви?

Грэхэм хотел было спросить, что означает название «добавочная жена», – по-видимому, это было ходячее словечко, – но Линкольн прервал этот интересный разговор. Они пересекли зал и подошли к человеку высокого роста в малиновом одеянии, который стоял с двумя очаровательными особами в бирманских (как показалось Грэхэму) костюмах. Обменявшись приветствиями, Грэхэм направился дальше.