Удивительная история освоения Земли - Шильник Лев - Страница 35
- Предыдущая
- 35/55
- Следующая
В общей сложности король <…> и другие финансисты выложили около восьми с половиной миллионов мараведи, чтобы осуществить испанскую атаку на «Острова пряностей». Один только король, которого в том же году избрали императором Священной Римской империи и который стал именовать себя Карлом V, вложил в дело шесть с половиной миллионов мараведи. Таким образом, оснащение флотилии Магеллана оказалось одним из самых значительных политических и коммерческих предприятий, претворение в жизнь которого стало в значительной степени возможно благодаря стараниям финансистов. Крупное королевское вложение на первый взгляд противоречит этому утверждению, но мы помним, что оно было обеспечено с помощью банка Фуггера. Что касается якобы безнадежного состояния кораблей «Сан-Антонио», «Тринидад», «Консепсьон», «Виктория» и «Сантьяго», то оно относится к области фантазии, так же как и легенда, что будто бы Магеллан вышел в море с пестрой бандой разбойников. Конечно, тогдашние моряки были далеко не цветом общества. И когда многозначительно указывается на то, что среди двухсот шестидесяти пяти членов экипажа, помимо испанцев, были еще португальцы, итальянцы, французы, а также греки, немцы, фламандцы и африканцы, то это говорит скорее за, чем против ситуации, сложившейся в Севилье в 1519 году.
Не станем спорить с профессиональными историками, но все-таки отметим, что интернациональный состав экипажа в те времена – заурядное дело, и потому не очень понятно, для чего автор уделяет этому банальному обстоятельству столько внимания. Что же касается «пестрой банды разбойников», то на флотах XVI–XVIII веков служило редкостное отребье, так что капитанам всегда приходилось быть начеку (впрочем, плавание Магеллана великолепно это доказывает). И трудно вообразить чиновников и судовладельцев, которые больше всего пекутся о благополучном исходе плавания неведомо куда. Поэтому скепсис Ханке представляется куда более обоснованным, чем безудержный оптимизм его соотечественника. Между прочим, парусники Колумба – «Санта-Мария», «Пинта» и «Нинья» – тоже были старыми лоханями с ветхим такелажем и весьма основательно пропускали воду еще на пути к Новому Свету.
Итак, 20 сентября 1519 года флотилия Магеллана оставила за кормой гавань Сан-Лукар де Баррамеда и взяла курс на Канарские острова. На борту пяти кораблей (флагман «Виктория» водоизмещением 85 тонн, «Сан-Антонио» – 120 тонн, «Тринидад» – 110 тонн, «Консепсьон» – 90 тонн и «Сантьяго» – 75 тонн) находилось 265 человек, из которых только двум десяткам счастливцев – оборванным, изголодавшимся и беззубым – повезет вновь ступить на родную землю. Магеллана, увы, среди них не будет, а вот Антонио Пигафетта, души не чаявший в адмирале, вернется через три года домой и представит на суд почтеннейшей публики краткое описание беспримерной изнурительной кругосветки. Итальянец посвятил Магеллану такие слова:
Каракка «Виктория», флагманский корабль Магеллана: на старинной гравюре (вверху) и в реальности (на фото – современная копия)
Слава о столь благородном капитане не изгладится из памяти в наши дни. В числе других добродетелей он отличался такой стойкостью в величайших превратностях, какой никто никогда не обладал. Он переносил голод лучше, чем все другие, безошибочнее, чем кто бы то ни было в мире, он умел разбираться в навигационных картах. И то, что это так и есть на самом деле, очевидно для всех, ибо никто другой не владел таким даром и такой вдумчивостью при исследовании того, как дoлжно совершать кругосветное плавание, каковое он почти и совершил.
Через шесть дней экспедиция достигла Канар и, пополнив запасы провизии и пресной воды, вышла в Атлантику, держа курс на юго-запад – к восточному побережью Южной Америки. Ветер благоприятствовал путешественникам, корабли резво скользили по крутой атлантической волне, и казалось, что все складывается как нельзя лучше. Однако идиллия продолжалась недолго, ибо очень скоро между Магелланом и капитанами других кораблей возникли серьезные разногласия. И виной тому отнюдь не только пресловутая неуживчивость хромого адмирала, но и заносчивость испанских грандов, не желавших подчиняться безродному иноземцу. Еще на острове Тенерифе (Канарский архипелаг), Магеллан получил от своего тестя предостерегающее письмо, в котором тот сообщал, что испанские капитаны приняли единогласное решение убить адмирала, коль скоро дело дойдет до конфликта. Так что мятеж назревал исподволь, и было очевидно, что рано или поздно произойдет взрыв. Это был тот сравнительно редкий случай, когда организаторами бунта выступили капитаны, а не команда.
Атлантику пересекли без проблем, а вот путь на юг вдоль восточного побережья Южной Америки совершенно измотал людей, ибо проклятый континент, казалось, не имел конца. И когда в середине января 1520 года петляющая береговая линия наконец-то повернула на запад, у Магеллана словно камень упал с души: он почти не сомневался, что вот-вот покажется неуловимый пролив. Но путешественников ждало жестокое разочарование, ибо глубокая трещина, расколовшая материк, несла в океан пресную воду. В действительности экспедиция обнаружила Ла-Плату, банальный залив, змеиный язык Атлантики длиной 300 километров, и эстуарий двух полноводных рек – Параны и Уругвая. Среди экипажей начался ропот, а испанские капитаны в полный голос заговорили о том, чтобы немедленно поворачивать оглобли и плыть к Молуккским островам проверенным восточным путем, вокруг мыса Доброй Надежды, поскольку экспедиция и без того проникла на юг дальше, чем кто бы то ни было. Но несгибаемый Магеллан, абсолютно уверенный, что пролив уже близок, распорядился продолжать плавание в юго-западном направлении. Кроме того, заявил он, преждевременное возвращение стало бы прямым нарушением приказа императора, который строго-настрого запретил искать дорогу к «Островам пряностей» в «португальском» полушарии. Однако еще через два месяца, в марте 1520 года, почти на 50° южной широты, ледяное дыхание зимних вьюг, свирепые шторма и хроническое недоедание все-таки вынудили адмирала причалить к берегу и встать на зимнюю стоянку. Рослые аборигены этих неприветливых мест показались невысокому адмиралу настоящими великанами, и потому он окрестил их «патагонами» («большеногими» в дословном переводе с испанского), их родную страну соответственно – Патагонией.
Зимовка в бухте Сан-Хулиан оказалась трудным испытанием. Легко одетые путешественники, не готовые к суровому климату Патагонии, жестоко страдали от холода, и давным-давно назревавший бунт вылился в открытое неповиновение. Магеллан, истинный сын своего жестокого века, безжалостный, непреклонный и не терпящий возражений, действовал как всегда решительно и без проволочек. Мятеж удалось подавить в зародыше. Антонио Пигафетта оставил лаконичную запись об этом событии:
В этой бухте, названной нами бухтой Св. Юлиана, мы пробыли около пяти месяцев. Тут имело место немало происшествий… Расскажу, что, как только мы вошли в бухту, капитаны остальных кораблей замыслили измену с целью убийства капитан-генерала (Магеллана. – Л. Ш.). Заговорщиками были: смотритель флота Хуан де Картахена, казначей Луис де Мендоса, счетовод Антонио де Кока и Гаспар де Кесада. Заговор был раскрыт, и смотритель был четвертован, а казначей умер от ударов кинжала. Спустя несколько дней после этого Гаспар де Кесада вместе с одним священнослужителем был изгнан в Патагонию.
Другими словами, их высадили на берег и предложили убираться на все четыре стороны – весьма распространенное наказание на флотах той эпохи. Между прочим, Себастьян Эль-Кано, который возглавит экспедицию после трагической гибели адмирала на Филиппинских островах и приведет в Испанию один-единственный уцелевший корабль, тоже принял участие в мятеже и был приговорен Магелланом к смертной казни в числе 40 других бунтовщиков. Их помиловали только потому, что для продолжения плавания не хватало людей.
- Предыдущая
- 35/55
- Следующая
