Смирительная рубашка. Когда боги смеются - Лондон Джек - Страница 27
- Предыдущая
- 27/95
- Следующая
— Теперь все вместе!
Слева, справа и из центра лагеря наши винтовки дали дружный залп. Я быстро выглянул и насчитал несколько раненых индейцев. Их огонь немедленно прекратился, и я увидел, как они побежали со всех ног по открытому месту, таща за собой убитых и раненых.
Все у нас моментально взялись за работу. Пока мы сдвигали фургоны и сцепляли их передками внутри круга — женщины и маленькие дети выбивались из сил, помогая мужчинам, — выяснились наши потери. Прежде всего и важнее всего — наш последний скот был угнан. Возле разведенных костров лежали семеро наших мужчин: четверо были мертвы, трое смертельно ранены. Другие раненые были на попечении женщин. Маленький Рич Хардэйкр был ранен в руку пулей крупного калибра. Ему было не больше шести лет, и я глядел на него с разинутым от ужаса ртом, в то время как мать держала его на коленях, а отец перевязывал рану. Маленький Рич старался не кричать. Я видел слезы на его щеках, когда он с удивлением смотрел на кусок сломанной кости, торчавший из его руки.
Бабку Уайт нашли мертвой в фургоне Фоксуэлла. Это была тучная, беспомощная старуха, которая ничего не делала, а только сидела и все время курила трубку. Она была матерью Эбби Фоксуэлла. Миссис Грант тоже была убита. Муж сидел возле ее трупа, он казался очень спокойным. В его глазах не было слез. Он просто сидел рядом, держа винтовку между ног, и никто не подходил к нему.
Под руководством отца все работали неутомимо, как бобры. Мужчины вырыли большую яму в центре лагеря, построив вокруг нее бруствер из выброшенного песка; в эту яму женщины носили постели, пищу и все необходимое из фургонов. Все дети помогали. Никто не хныкал, не суетился зря. От нас требовалась работа, а мы все были с пеленок приучены к работе. Большая яма предназначалась для женщин и детей. За повозками по всему кольцу вырыли неглубокую траншею с небольшим валом для мужчин, обороняющих лагерь.
Лаван вернулся с разведки. Он доложил, что индейцы удалились на полмили и устроили шумное собрание. Он видел также, как они унесли шестерых с поля, трое из которых, говорил он, были мертвы.
Все утро этого первого дня мы время от времени замечали облака пыли и знали, что это перемещаются крупные отряды верховых. Эти облака пыли появлялись то вблизи, то вдалеке, со всех сторон. Но разглядеть что-либо сквозь эту пелену было невозможно. Лишь одно облако пыли удалилось от нас. Оно было огромным, и все решили, что это угоняют наш скот. И вот наши сорок больших фургонов, перевалившие через Скалистые Горы, пересекшие почти половину континента, стоят беспомощные. Без волов они не могли двигаться дальше.
В полдень Лаван снова отправился на разведку. Он увидел вновь прибывших с юга индейцев — это свидетельствовало о том, что мы окружены со всех сторон. Как раз в это время мы увидели дюжину белых людей, разъезжавших верхом по гребню низкого холма на востоке и смотревших оттуда на нас.
— Это объясняет дело, — сказал Лаван отцу.
— Индейцев натравили на нас.
— Это белые люди, как и мы. Почему они не идут к нам на помощь?
— Они не белые, — пропищал я, остерегаясь материнской затрещины. — Это мормоны.
Вечером, с наступлением темноты трое наших молодых людей тайно покинули лагерь. Я видел, как они крались в темноте. То были Уил Эден, Эйбл Милликен и Тимоти Грант.
— Они пошли в Сидар-сити просить о помощи, — сказал отец матери, наскоро глотая ужин.
Мать покачала головой.
— Возле лагеря много мормонов, — сказала мать. — Если они не хотят нам помочь, а похоже на то, почему же сделают это мормоны из Сидар-сити?
— Но ведь есть хорошие и плохие мормоны… — начал отец.
— Мы до сих пор не встречали хороших, — возразила она.
Только утром услышал я о возвращении Эйбла Милликена и Тимоти Гранта. Все в лагере были подавлены их рассказом. Они втроем отошли всего на несколько миль, когда их окликнули белые люди. Лишь только Уил Эден сказал, что они из лагеря Фэнчера и идут в Сидар-сити за помощью, его схватили. Милликен и Грант убежали, чтобы сообщить об этом, и новости эти убили последнюю надежду в наших сердцах. Белые были заодно с индейцами, и гибель, которую мы так давно предчувствовали, висела теперь над нашими головами.
Утром этого второго дня наших мужчин, ходивших за водой, обстреляли. Ручей протекал лишь в ста шагах за нашим лагерем, но дорогу к нему контролировали индейцы, расположившиеся на низком холме на востоке. Он находился как раз на расстоянии выстрела, ибо от холма до ручья было не больше двухсот пятидесяти футов. Но индейцы, очевидно, не были хорошими стрелками, потому что наши доставили воду, оставшись целыми и невредимыми.
Если не считать этой перестрелки, лагерь провел утро спокойно. Мы устроились в яме и, привычные к испытаниям, чувствовали здесь себя довольно комфортно. Конечно, плохо было семьям, потерявшим своих членов, или тем, кому надо было заботиться о раненых. Я то и дело ускользал от матери, снедаемый ненасытным любопытством, и надо сказать, что поспевал я почти всюду. Внутри лагеря, к югу от нашей ямы, мужчины выкопали могилу и похоронили в ней семерых мужчин и двух женщин. Только миссис Гастингс, потерявшая и мужа, и отца, доставляла нам беспокойство. Она кричала и вопила, и другим женщинам пришлось долгое время утихомиривать ее.
На низком холме, на востоке, индейцы подняли ужасный шум и вой. Но они только изредка палили по нам, а больше ничего не предпринимали.
— Чего ждут эти негодяи? — нетерпеливо спрашивал Лаван. — Неужто они не могут решить, что им с нами сделать?
В лагере днем было жарко. Солнце пылало на безоблачном небе, и не было ветра. Мужчины, лежавшие в траншее, под повозками, находились отчасти в тени, но большая яма, в которой помещалось свыше сотни женщин и детей, оказывалась под прямыми лучами солнца. Здесь лежали также раненые мужчины, над которыми мы устроили полог из одеял. В яме было тесно и душно, и я постоянно ускользал к линии огня и много хлопотал, исполняя поручения отца.
Большую ошибку мы сделали при устройстве лагеря, поставив его так далеко от ручья. Это произошло, конечно, из-за внезапности первой атаки, когда мы не знали, как скоро за ней последует вторая. А теперь было слишком поздно. В двухстах пятидесяти футах от индейских позиций на холме мы не осмеливались разъединить наши повозки. Внутри лагеря, к югу от могилы, мы устроили отхожее место, а к северу от большой ямы, находившейся в центре, двум мужчинам отец поручил вырыть колодец.
Ближе к вечеру второго дня мы опять увидели Ли. Он шел пешком, пересекая по диагонали луг, на северо-западе, как раз на расстоянии ружейного выстрела от нас. Отец поднял одну из материнских простыней на двух связанных вместе палках, которыми подгоняли волов, — то был наш белый флаг. Но Ли не обратил на него внимания и продолжал свой путь.
Лаван готов был выстрелить в него, но отец остановил его, говоря, что, очевидно, белые еще не решили, действовать ли с нами заодно, и выстрел по Ли может повернуть их на ложный путь.
— Поди сюда, Джесси, — сказал отец, отрывая полосу от простыни и прикрепляя ее к одной палке. — Возьми это, иди и попробуй поговорить с этим человеком. Не рассказывай о том, что происходит в лагере. Только попытайся уговорить его придти и побеседовать с нами.
Когда я собирался идти, гордый данным мне поручением, Джед Дэнхем крикнул, что он хочет идти со мной. Джед был приблизительно моего возраста.
— Дэнхем, может ли ваш мальчик пойти с Джесси? — обратился мой отец к отцу Джеда. — Вдвоем лучше, чем одному. Они не дадут друг другу озоровать.
Таким образом, Джед и я, два малыша девяти лет, отправились с белым флагом на переговоры с предводителем наших врагов. Но Ли не захотел общаться с нами. Когда он увидел нас, то прибавил шагу. Мы не смогли приблизиться к нему так, чтобы он слышал наш голос, а спустя некоторое время он спрятался в кустах: нам больше не удалось его увидеть, хотя мы знали, что он никуда не мог отсюда деться.
Джед и я обыскали кусты на сотни ярдов кругом. Отец не сказал нам, как долго мы можем отсутствовать, и, так как индейцы в нас не стреляли, мы двинулись дальше. Мы шли уже больше двух часов, хотя, будь мы не вдвоем, вернулись бы обратно через четверть часа. Но Джед хотел перещеголять меня храбростью, а я его.
- Предыдущая
- 27/95
- Следующая
