Американские рассказы и повести в жанре «ужаса» 20-50 годов - Каттнер Генри - Страница 80
- Предыдущая
- 80/88
- Следующая
«Ну как, пап?»
«Отлично!»
Из-под маски выбивались светлые волосы. Из пустых глазниц ему улыбались маленькие голубые глаза. Он вздохнул. Марион и Луиза, два немых бунтаря, вечный вызов его мужской власти, его темной силе. Какая непостижимая алхимия, скрытая в жене, сделала бледной смуглую кожу, высветлила карие глаза и черные волосы, неустанно отбеливала, полоскала и снова отбеливала младенца в утробе, пока наконец на свет не появилась Марион — золотоволосая, голубоглазая, краснощекая? Временами ему казалось, что Луиза вынашивала не живое существо, а бесплотную идею, абсолютное воплощение мятежного духа и плоти. Она сотворила ребенка по своему подобию, убийственно-зримый укор мужу, и вдобавок что-то внушила врачу: покачав головой, тот сказал ему: «Очень жаль, мистер Уальдер, ваша жена не сможет больше рожать. Других детей у нее не будет».
«А я хотел мальчика», — произнес Мич восемь лет назад.
Сейчас он едва удержался от того, чтобы наклониться и прижать к себе Марион с ее ужасной маской. На него нахлынула щемящая жалость к девочке, которая не знала отцовской любви, лишь калечащую, ревнивую привязанность несчастливой в браке матери. Еще больше он горевал о себе самом, потому что не смог достойно отреагировать на появление такого ребенка и пестовал его, несмотря на неправильный пол, неправильный цвет кожи, неправильную внешность. Но Луиза вообще не хотела иметь детей. Ее ужасала мысль о беременности. Он заставил ее подчиниться, и после той ночи весь год, вплоть до начала мучительных схваток, она жила отдельно, в другой части дома. Она была уверена, что не переживет навязанных ей родов. Очень легко ненавидеть мужа, который так сильно хотел сына, что решил ради этого отправить в морг собственную жену.
Но нет — Луиза не умерла. Как она торжествовала! Когда он вошел в палату, ее глаза источали холод. Я жива, прочитал он в них. Я стала матерью девочки со светлыми волосами! Вот, полюбуйся! А когда он протянул руку, она не дала дотронуться, отвернулась от темнокожего насильника-убийцы, чтобы посекретничать с новорожденной розовой доченькой. Какая потрясающая ирония судьбы! Он заслужил это в наказание за свой эгоизм.
Теперь снова пришел октябрь. Были и другие октябри, и каждый год, когда он представлял себе очередную длинную зиму, его охватывал ужас при мысли о нескончаемых месяцах, которые опять предстоит провести в четырех стенах как в ловушке, куда его загонят яростные снегопады, вместе с теми, кто им тяготится, — женщиной и ребенком, — и время словно остановится. За восемь лет он постоянно устраивал себе небольшие передышки. Весной и летом можно побродить по улицам, съездить куда-нибудь, отправиться на пикник: отчаянные попытки человека, которого ненавидят самые близкие люди, облегчить свое отчаянное положение.
Но прогулки, загородные путешествия и все другие способы отвлечься исчезали вместе с опавшими листьями. Жизнь замирала как обнаженное дерево, — все плоды сорваны, а соки ушли в землю. Да, можно пригласить гостей, но это не так-то просто зимой с ее вьюгами и прочими прелестями. Однажды у него хватило ума скопить денег на поездку во Флориду. Они отправились на юг. Там он дышал полной грудью.
Но сейчас, накануне восьмой по счету зимы, наступил предел. Больше он не выдержит. Едкая кислота, надежно спрятанная в укромном уголке его естества, год за годом разъедала преграды из плоти, так что сегодня, в последний вечер октября, произойдет взрыв и все закончится раз и навсегда!
Пронзительно взвизгнул звонок. Луиза заспешила к двери. Марион молча бросилась вниз встречать первых гостей. Крики, всеобщий восторг.
Он подошел к лестнице.
Луиза в прихожей старалась вовсю. Высокая, очень стройная, с такими светлыми волосами, что они казались белыми, она смеялась, окруженная чужими детьми.
Он замер. Что случилось с его семьей? Годы? Усталость друг от друга? С чего это началось? Разумеется, дело не только в ребенке. Но Марион стала воплощением всех неурядиц совместной жизни. Его приступов ревности, неудач с работой и прочей дряни. Собрать свои вещи и уйти, просто бросить Луизу? Ну нет. Сначала надо причинить ей ту же боль, которую она причинила ему. Ни больше, ни меньше. Развод даже не расстроит ее. Он только положит конец вечным колебаниям и состоянию неопределенности. Узнай он, что формальный разрыв отношений хоть как-то обрадует Луизу, остался бы с женой до самой смерти, просто назло ей. Нет, надо сделать так, чтобы она как следует помучилась. Например, придумать, как по суду отнять Марион. Да, именно. Именно! Это заставит ее страдать больше всего. Отнять у нее Марион.
«Всем привет!» — расплывшись в гостеприимной улыбке, он стал спускаться к гостям.
Луиза даже не подняла головы.
«Здрасте, мистер Уальдер!»
Дети приветственно махали ему, кричали.
После десяти звонок наконец перестал трезвонить, все подвешенные над дверьми яблоки оборвали, розовые детские личики, измазанные соком, оттерли дочиста, салфетки покрылись пятнами от пунша и сладостей, а он, отец семейства, незаметно но властно оттеснил Луизу на второй план. Он стал руководить вечеринкой вместо нее. Уделял внимание каждому. Развлекал болтовней двадцать детей и двенадцать родителей; взрослые пришли в восторг от сидра со специями, который он приготовил специально для них. Затеял игры, которыми забавляются на подобных вечеринках в октябре — «приделай ослику хвост», «бутылочку», «музыкальные стулья» и прочие, — так что они шли под взрывы радостного смеха. Потом, когда свет в доме погасили и в темноте сияли лишь треугольные глаза тыкв, крикнул: «Тише! Все за мной!» и на цыпочках пробрался к подвалу.
Родители наблюдали за этим карнавальным буйством со стороны, вполголоса обменивались впечатлениями, кивали изобретательному супругу, общались со счастливой обладательницей такого прекрасного мужа. Как легко он находит общий язык с малышами!
Дети восторженной толпой следовали за ним.
«В подвал!» — крикнул он. — «Могила ведьмы!»
Радостный визг. Он задрожал, изобразил ужас. — «Оставь надежду всяк, сюда входящий!»
Родители одобрительно хохотнули.
Дети один за другим скользили вниз по полированным доскам от раздвижного стола, которые Мич приладил заранее, прямо в черный зев подвала. Провожая каждого, он потешно шипел, выкрикивал страшным голосом шутливые предостережения. Дом, освещенный лишь огнем свечей, наполнился праздничным шумом. Все говорили одновременно. Все, кроме Марион. За целый вечер его дочь использовала лишь самый необходимый минимум слов и радостных возгласов; она ни с кем не делилась своим восторгом и упоением праздником. Настоящий маленький тролль, подумал он. Поджав губы, его девочка сияющими глазами наблюдала за собственной вечеринкой, как за разноцветным серпантином, который сегодня разбрасывали вокруг нее.
Теперь настала очередь родителей. Смеясь, они опасливо подходили к доске и с хохотом съезжали в подвал, а маленькая Марион стояла рядом, как всегда желая увидеть все от начала до конца и присоединиться в самую последнюю очередь. Луиза не стала дожидаться помощи мужа. Он подошел, чтобы поддержать ее, но прежде чем успел наклониться, жена уже соскользнула вниз.
Наверху стало безлюдно и тихо, в темном доме мерцали десятки свечей.
Марион стояла возле спуска. «Что ж, приступим», — произнес он и подхватил ее.
Внизу они расположились широким кругом. От далекой печки веяло теплом. Стулья расставили в два длинных ряда у каждой стены: сидящие бок о бок двадцать восторженно пищащих детей и двенадцать взрослых, Луиза в дальнем углу, Мич рядом с выходом, у лестницы. Он присмотрелся, но ничего разглядеть не смог. Люди слились со стульями, игра вслепую. С этого момента представление должно проходить в полной темноте, а он станет ведущим. Быстрый шорох сорвавшегося с места ребенка, запах влажного цемента, свист ветра среди октябрьских звезд.
«Ну все!» — крикнул он в черную пустоту. — «Тишина!»
Гости устроились поудобнее и замерли.
- Предыдущая
- 80/88
- Следующая
