Пилигрим - Сафронов Виктор Викторович - Страница 46

• Предыдущая
• 46/68
• Следующая

От такой правительственной делегации, встречающей невысокого гостя, я выглядел ошалевшим и смущенным. Очень все это меня огорчило. Серые раскормленные твари всем своим видом ясно показывали мне кто хозяин этого района, а кто в нем гость.

Находясь под впечатлением неожиданной встречи, не долго радовал свой исследовательский интерес, познания местного колорита и изнанки жизни. Дом, который я искал, стоял передо мной.

Воровато оглянулся. Улица совершенно пустая. Перешел на другую сторону. Осмотрел дом. Частью выбитые, а частью сгоревшие окна. Стены, последние лет сто, не знали что такое покраска…

Ощущение было такое, как будто вчера, здесь шел смертельный бой с применением огнестрельного оружия. И когда под ногами весело заелозили разнообразные стреляные гильзы, меня это особенно и не удивило. Вся обстановка располагала именно к этому.

Что-то мне подсказывало, что в данных условиях бесстрашные представители спецслужб вряд ли смогли усидеть на своих наблюдательных пунктах больше нескольких часов. Их бы убили сразу. Людям (этим словом, я никого не хотел обидеть) населяющим этот район было все равно, как развлекаться. Главное — чтобы это было шумно и весело.

Возможно, от безжалостного факта общения с аборигенами меня спасало то, что было ранее утро, часов восемь по местному времени. Местные головорезы или еще не вернулись со своего преступного промысла, или уже спали, давая возможность мирным обывателям безнаказанно купить продукты питания, мыло и носки? Поживи я здесь подольше, я бы ответил более конкретно, а так, только догадки.

В момент мучительных размышлений мне кто-то прыгнул на спину и сильно сдавил шею с невозможностью дышать…

Обычно, после таких прыжков на загривок следует удар ножом в область печени или скользящее движение им же, но по шее. Все действия в качестве жертвы предполагают в таких условиях активное сопротивление, чему на занятиях по рукопашному бою меня обучали специально натасканные инструкторы. Но что-то меня удержало от того, чтобы выдавить глаза напавшему или затылком раздробить ему переносицу.

Смущал легкий почти воздушный вес повиснувшего сзади и какие-то совсем уж хлипкие ручонки. И совершенно необычное поведение висевшего на моих плечах противника. Он рыдал и всхлипывая что-то приговаривал.

Все это заставило меня не совершать резких движений и не наносить увечий висевшему у меня на плечах существу. Я просто просунул руку себе за спину и повернул его к себе. Поднял его лицо к себе и обомлел.

Это был я сам, только тридцатилетней давности…

Да! У меня на руках сидел мой сын…

Однако доложу я вам. Сюрпризы… Он так сильно сжимал мне шею, так глубоко старался ввинтиться в меня, что казалось, боялся отпустить меня даже на мгновение, только бы не потерять, не расстаться…

Одно дело, всплакнуть у портрета своего боевого товарища который, поступая на военную службу должен был предвидеть, в том числе и смерть на поле брани. И совсем другое, когда в большом незнакомом городе тебя за шею обнимает самый дорогой человек в мире, твое продолжение на этой земле.

Он плакал от счастья и нахлынувших впечатлений.

Я рядом, голова к голове гундосил и хлюпал носом.

И что? Солдат, где твоя выдержка и стальные нервы?

Пошли вы все… Подальше… С вашей выдержкой, с нервами и другими красивыми байками из армейских сказок, используемых при подготовке безмозглых диверсантов-террористов.

Что-то во всем этом было нереальное. Не поддающееся объяснению…

Как это худенькое создание, с казалось просвечивающимися на солнце ручками смогло узнать во мне прошедшем ряд пластических операций, своего отца? По запаху? По походке? По характерным движениям? Ума не приложу.

Если бы у меня был носовой платок я, конечно же, вытер им слезы своего малыша, но пришлось вытягивать край рубахи и ею промокать безостановочно льющиеся слезинки. Вытирал и вспоминал все того же Достоевского, с его слезинкой ребенка. Полностью соглашаюсь. Все сокровища и добродетели мира, не стоят одной слезинки безвинного создания. Хотя там разговор шел о божеской справедливости на земле впрочем, это и неважно.

Малыш, чуть успокоившись, рассказал, что вчера его второго папку плохие дядьки убили из пистолетов и автоматов. Хотели и его наказать, но он убежал и спрятался. Дома со вчерашнего дня еще не был, так как боится туда идти. Но это еще не все. Его ненастоящий папка вместе с дядей Ариком и дядей Гиви тоже поубивали много плохих дядек.

Я слушал этот горький рассказ ребенка, перемежаемый плачем и всхлипами с большим вниманием и тоской. По ходу сбивчивых детских воспоминаний у меня постоянно возникало безотчетное желание. По отношению к себе привести приговор разгневанного и возмущенного народа, приговорившего меня к высшей мере наказания — расстрелу, немедленно и прямо на месте.

Такое безжалостное отношение к человеческой жизни находило свое простое объяснение. Когда у меня абсолютно все разваливалось и вместо активного сопротивления злодейке-судьбе, закатив в поднебесье глаза, я валялся под кайфом. В этот момент моего мальчика загрузили в железнодорожный вагон и как ненужную вещь вывезли в другую страну к совершенно чужим людям. Видишь ли, я тогда чересчур дружил с героином и ничего хорошего, хотя бы не дать увезти ребенка из страны сделать не мог.

Слушая его, с каждой минутой мне становилось все хуже. От событий вчерашнего дня он перешел к печальному рассказу о своей жизни предшествующей событиям суточной давности.

Бывшая жена, когда не пила со своим мужем пила с другими дядьками. Малыша в такие моменты, чтобы не мешал ей «нирванить-кайфовать», сука, выставляла в коридор.

Новый папка, ее муж, кроме всего прочего постоянно издевался над ребёнком. Любил будучи «поддатым», тушить о него окурки, испытывая удовольствие от детских слез и плача, или пуще того, пытался выкручивать и выламывать ребенку суставы рук или ног.

О чем в эти мучительные мгновения я жалел, так это о том, что его вчера убили. По отношению ко мне это было нечестно и несправедливо. Он слишком легко отделался, дружок мой бывший, однокашник закадычный.

И опять, в который уже раз за последние десять минут, я, давясь собственными соплями, обещал моему мальчику, что этого больше никогда не повториться. Пообещал ему, дав честное мужское слово, чего бы это мне не стоило увезти его домой туда, где мы с ним катались перед Новым годом на ледяной горке, где есть бабушка, настоящие родные дядя и тети. К моему удивлению, он все это помнил.

Раз дал слово, значит, плюнь на свою никчемную жизнь, прекращай хоть на время заниматься игрой в «шпионские страсти» и выполняй данное обещание…

Поднялись наверх. Запах в коридоре стоял еще хуже, чем на улице. Там хоть ветер помогал с этим справляться. Побывав в такой атмосфере можно смело посещать мусорную свалку, чтобы подышать свежим воздухом.

Судя по кучам дерьма и лужам мочи в коридоре, местные жители продолжали находиться на уровне лишенных разума биологических организмов. Своими экскрементами они метили территорию обитания.

Бывшая супружница, обдуваемая сквозняками через дыры в стене и выбитые окна, лежала в разгромленной квартире тяжело раненным пьяным бревном. Было видно, что еще до похорон мужа она в индивидуальном порядке провела поминки по нему, а заодно справила тризну и провела отпевание.

Я с брезгливой жалостью наблюдал за ней…

Почувствовав в залитом кровью помещении еще кого-то, она быстро пришла в себя. Зашевелилась, заскрипела… Попыталась подняться. Почему-то Конрад к ней с криком и слезами не бросился, а еще плотнее прижался ко мне.

Продрав глаза и сумев сфокусировав взгляд на вошедших, обратилась прямо ко мне. Пластическая хирургия, о которой слагают легенды, оказалась дутым мифом. Если даже спьяну, можно с одного раза угадать скрытого под ней человека.

• Предыдущая
• 46/68
• Следующая