Джесс - Хаггард Генри Райдер - Страница 55

• Предыдущая
• 55/67
• Следующая

— Конечно, нет! — воскликнули буры в ответ на искусно построенную речь, имевшую цель затронуть лучшие струны человеческого сердца.

— Господа, выражаемые вами чувства делают вам честь! И мне сердце приказывает то же: конечно, нет, каковы бы не были его прегрешения, оставим старика в покое! Но вместе с тем меня берет раздумье. Конечно, обвиняемый стар, но неужели годы не научили его благоразумию? Разве то, что непростительно даже юноше, может быть прощено человеку в старости, умудренному житейским опытом? Разве может человек быть убийцей и изменником только потому, что он стар?

— Конечно, нет, — подхватили присутствующие хором.

— Затем, позвольте привести еще одно соображение. Он был представителем и патриархом страны. Не должен ли был он поэтому более чем когда-либо ее оберегать, а не предавать в руки жестоких и безбожных англичан? Ибо, господа, не мешает вам припомнить, хоть обстоятельство это и не ставится в вину, по крайней мере теперь, что он был одним из тех немногих, которые в свое время предали страну Шепстону. Не считается ли у нас одним из самых противоестественных и возмутительных преступлений, если отец продает в рабство родного сына или же патриарх страны продает ее свободу иноземцу? В таком случае правосудие перевешивает милость.

— Это правда! — с особенным воодушевлением воскликнули буры, большинство из которых сами участвовали в упоминаемом государственном перевороте.

— Еще одно слово: у обвиняемого есть племянницы, и на обязанности каждого порядочного человека лежит наблюдение за тем, чтобы молодежь не была лишена средств к существованию и не оставлена без призора. Иначе, выросши, она может оказаться вредным элементом в государстве. Но ведь в настоящем случае дело обстоит совершено иначе, ибо ферма перейдет по наследству к молодым особам; сами же они будут освобождены от влияния зловредного и безбожного старика.

А теперь, изложив перед вами свои соображения как в пользу обвинительного, так и оправдательного приговоров и предупредив вас действовать по чистой совести и внутреннему убеждению каждого, я подаю свой голос. А именно, — продолжал он среди гробового молчания, взглянув на старика Крофта, который не дрогнул ни одним мускулом, — я подаю свой голос за смерть!

В толпе послышался одобрительный ропот, и несчастная Бесси, наблюдавшая через щель за всем происходящим на суде, застонала от горя и отчаяния.

Следующим речь произнес Ханс Кетце.

— Оружие пронзило ему душу, — сказал он, указывая на Фрэнка Мюллера, — когда он изрек свой приговор тому, которого любил, как родного брата. Но что же оставалось ему делать? Человек замышлял зло против страны, той возлюбленной страны, которую даровал нам милосердный Господь и которую не раз мы сами и отцы наши обагряли собственной кровью. Чем же иным мы можем обезопасить страну от коварства прочих проклятых англичан, таких же, как и он, предателей и изменников? К сожалению, на это может быть лишь один ответ, хоть он и стоил его давнишнему другу многих искренних слез, и ответ этот — смертная казнь!

Затем речей более не произносилось, но каждый из присутствующих, по старшинству, подавал особо свой голос председателю. Вначале произошло небольшое замешательство, ибо некоторые из буров ценили и уважали старика, а потому и не желали ему смерти. Но Фрэнк Мюллер весьма искусно обставил свою игру, и хотя он говорил о чистой совести и внутреннем убеждении, тем не менее буры прекрасно сознавали, что плохо придется смельчаку, который бы вздумал ему противоречить. На этом основании все они без исключения произнесли роковое слово.

Когда подача голосов была окончена, Фрэнк Мюллер обратился к старику Крофту:

— Обвиняемый, вы слышали приговор суда? Я не стану перечислять ваших преступлений. Суд над вами был честный, открытый и вполне согласный с законами страны. Имеете ли вы что возразить против смертного приговора?

Старик Крофт поднял голову, и глаза его засверкали.

— Я ничего не имею возразить против приговора! Если вы намерены совершить убийство, то совершайте его! Я бы мог указать вам на свои седые волосы, на моего убитого слугу, на мой дом, стоивший мне столько трудов и теперь разрушенный вами до основания! Я бы мог напомнить вам, что я всегда был честным гражданином и прожил в мире и согласии с соседями более двадцати лет, в продолжении коих сделал немало доброго многим из тех, которые теперь так хладнокровно собираются лишить меня жизни. Но всего этого перечислять вам я не стану. Расстреляйте меня, если желаете, и пусть моя кровь падет на ваши головы. Еще утром я бы, пожалуй, сказал, что мое отечество заступится за меня. Теперь сказать этого я уже не могу, ибо Англия нас бесстыдно покинула на произвол судьбы, и у меня больше нет родины. А потому отомстит за меня Тот, Который не оставляет безнаказанным ни одного злодеяния, хоть иногда и медлит со своей небесной карой. Вас я не боюсь. Убейте меня, если хотите. Я потерял все — честь, дом, родину. Почему же мне не потерять и саму жизнь?

Фрэнк Мюллер вперил свой холодный взгляд в взволнованное лицо старика, и на его губах появилась злобная торжествующая улыбка.

— Обвиняемый, по долгу присяги и во имя Бога и республики я приговариваю вас к расстрелу завтра же на заре, и да простит вам Всевышний ваши прегрешения и помилует вашу душу! Отведите преступника под стражу и как можно скорее отправьте гонца в покинутый жителями дом, расположенный на горе на недалеком расстоянии от Ваккерструма, тот самый, в котором некогда жил тот самый рыжебородый англичанин. Там посланный найдет священника, которого пусть захватит с собой, так как необходимо напутствовать осужденного перед смертью. Вместе с тем велите двум бурам вырыть могилу для старика позади дома.

К Крофту приблизились часовые, положили руки ему на плечи, после чего старик повернулся к выходу и вместе с ними удалился, не говоря ни слова. Бесси с болью в сердце следила за происходящим через отверстие в стене до тех пор, пока обрамленная седыми волосами голова и величественная, но согбенная фигура старца не скрылась из виду. Затем, измученная физически и потрясенная до глубины души всем виденным и слышанным в продолжении дня, она без чувств опустилась на пол.

Между тем Мюллер писал смертный приговор на листе, вырванном из записной книжки. В конце он оставил свободное место для своей подписи, которую решил поставить впоследствии, чтобы прежде всего сделать ответственными за убийство всех участвовавших в этой пародии на суд, а потом уже и самого себя. Буры вообще весьма простодушны, но на этот раз не так легко поддались на уловку, вследствие чего и произошла следующая поучительная сцена. Каждый из присутствующих на словах дал согласие на казнь старика, но ни один не пожелал подтвердить своего согласия письменно. Как только буры поняли мысль своего грозного начальника, то, точно сговорившись, стали расходиться под тем предлогом, что у каждого из них накопилось множество спешных дел. Началось что-то вроде всеобщего бегства. Некоторые уже успели спрыгнуть с повозки и под предводительством Ханса направились к выходу, как вдруг Фрэнк Мюллер, поняв их намерения, закричал:

— Стойте! Никто не смеет уходить, пока не подпишет смертный приговор!

Буры остановились и с невинным выражением лица принялись разговаривать между собой.

— Ханс Кетце, подойдите сюда и подпишите, — велел Мюллер.

Злосчастный бур с плохо скрываемым чувством досады поспешил исполнить приказание, не переставая втихомолку бранить этого дьявола Фрэнка Мюллера.

Затем Мюллер подозвал второго, который тут же принялся извиняться, говоря, что на его образование смолоду не было обращено должного внимания, вследствие чего он совсем не умеет писать. Эта оговорка не принесла ему, однако, существенной пользы, ибо Фрэнк Мюллер сам написал на документе имя бура, заставив его лишь сделать собственноручную отметку. После этого больше уже не возникало никаких недоразумений, и вскоре вся оборотная сторона документа покрылась всевозможными подписями.

• Предыдущая
• 55/67
• Следующая