Рольф в лесах - Сетон-Томпсон Эрнест - Страница 30

• Предыдущая
• 30/42
• Следующая

Индеец взял ружьё вора и, став в дверях, выстрелил в воздух, нисколько не беспокоясь о том, что выстрел этот могут услышать товарищи Хога. Он знал, что товарищи эти выдуманные. Затем он сказал:

— Ты найдёшь своё ружьё в полумиле отсюда. Не смей ходить дальше этого, и чтобы я не видел больше следов твоих лыж. Во?роны очень голодны.

К великому разочарованию Скукума, индеец приказал ему идти за собой. Куонеб захватил с собой ружьё Хога и, оставив его далеко от хижины в кустах, направился с Рольфом домой.

— Почему теперь так мало оленьих следов?

— Олени загораживаются на зиму, — отвечал индеец, — они никогда не ходят по глубокому снегу.

— Нам скоро опять понадобится олень, — сказал Рольф.

Они могли, конечно, настрелять оленей в начале зимы, когда бывает самая вкусная оленина, но у них для сохранения её, к несчастью, не было места… Теперь же всё труднее было добывать её, и с каждой неделей она становилась менее жирной.

Через несколько дней после этого разговора они находились на верхушке горы, с которой открывался далёкий вид. Вдали они увидели во?ронов, которые то кружились в воздухе, то спускались вниз на землю.

— Мёртвый олень, быть может… или олений двор, — сказал индеец.

Это было то самое поросшее густыми кедрами болото, где они в прошлом году видели столько оленей. Они поэтому нисколько не удивились, когда, войдя в чащу кедров, увидели бесчисленное множество оленьих следов.

Оленьим двором называется обыкновенно такое место, где олени в течение всей зимы живут большим стадом и так плотно утаптывают на нём снег, что он на большом протяжении становится твёрдым. Для этого олени выбирают обыкновенно такое место, где они могут найти обильный корм и хорошее убежище. Там не бывает снежных заносов, и олени, передвигаясь постоянно с места па место, оставляют целую сеть следов по всем направлениям и в поисках пищи постепенно увеличивают занимаемую ими площадь. Они не прочь были бы оставить свой двор, но не могут, ибо повсюду встречают глубокий рыхлый снег, на поверхности которого чувствуют себя беспомощными.

Дойдя до хорошо протоптанных следов, охотники сняли лыжи и спокойно двинулись вперёд по оленьим тропинкам. Они направились к тому месту, где слышалось карканье воронов, и оказалось, что зловещие птицы пируют не над одним оленем, а над целыми тремя и притом недавно убитыми.

Куонеб внимательно осмотрел следы и сказал:

— Пантера!

Да, в олений двор забралась пантера. Она поселилась здесь, как крыса в лавке. В любое время одним прыжком она могла доставить себе здесь обильное пиршество.

Пантере весело, зато оленям грустно. Пантера убивает часто ради одного наслаждения убийством. Она не может иной раз съесть и четверти убитых жертв, которые становятся, таким образом, главным источником пропитания для воронов, лисиц, куниц и рысей.

Куонеб решил, прежде чем охотиться на оленя, поискать пантеру. Он спустил с привязи Скукума и дал ему возможность выказать все свои таланты.

Гордый Скукум пустился вперёд, и появление его произвело переполох среди оленей. Вдруг он почувствовал какой-то новый для него, раздражающий запах и испугался. Лай его слышался теперь с западной стороны в самой скалистой части леса. Он, по-видимому, выследил какую-то добычу, так как голос его всё время слышался в одном и том же месте.

Охотники поспешили в ту сторону; собака стояла под густым кедром и с бешенством на кого-то лаяла. Они подумали прежде всего, что Скукум нашёл дикобраза, но, присмотревшись внимательно, увидели под деревом огромную пантеру; она была не особенно взволнована, считая, вероятно, недостойным для себя карабкаться на дерево, и ничем не выказывала своего внимания собаке, только морщила нос и слегка шипела, когда та подступала к ней ближе.

Появление охотников дало новый оборот всему этому зрелищу. Пантера подняла голову, прыгнула на большое дерево и поместилась на разветвлении сука. Мужественный Скукум бросился к стволу, громким лаем угрожая ей взобраться на дерево и растерзать её на куски.

Охотники поняли, что им представляется редкий и благоприятный случай сохранить для себя стадо оленей, а потому обошли дерево, отыскивая более удобное место для выстрела. Но со всех старой они встречали какое-нибудь препятствие. Можно было подумать, будто сами ветки защищают пантеру: отовсюду целиться было трудно.

Напрасно обойдя кругом, Куонеб сказал Рольфу:

— Ударь её чем-нибудь, чтобы она двинулась с места.

Рольф умел хорошо попадать в цель камнями, но не мог найти ни одного. Поблизости от них протекал незамерзающий родник: обледеневший в воде снег превратился в твёрдый ком. Рольф запустил его в пантеру и попал ей в нос. Пантера подпрыгнула от неожиданности и свалилась с дерева в снег.

Скукум в ту же минуту очутился подле неё, но полученная им пощёчина сразу изменила его тактику. Пантера скрылась из виду, но мужественный Скукум следовал за нею и лаял как сумасшедший.

Больше от неудовольствия, чем от страха, пантера взобралась на низкое дерево; Скукум поскакал с бешеным лаем, протаптывая вокруг дерева дорожку. Охотники осторожно, не делая ни малейшего шума и стараясь держаться в кустах, приблизились к дереву.

Пантера всецело была поглощена созерцанием удивительной дерзости собаки, а потому Куонеб подошёл ещё ближе, прицелился и выстрелил. Когда рассеялся дым, пантера лежала на боку, судорожно подёргивая ногами, а Скукум храбро тащил её за хвост.

«Моя пантера, — как бы говорил он, — разве вы могли бы убить её без меня?»

Пантера на оленьем дворе — всё равно, что волк в овечьем стаде. Она за зиму перерезала бы всех оленей, хотя бы их было в десять раз больше, чем она могла съесть. Убийство пантеры — удача и для охотников и для оленей. Её превосходный мех занял весьма почётное место на складе Рольфа и Куонеба.

Рольф по воскресеньям отдыхал, и Куонеб до некоторой степени принимал это во внимание. Краснокожий выказывал несравненно больше терпимости к религиозным верованиям бледнолицего, чем бледнолицый к верованиям краснокожего.

Песни Куонеба, обращённые к солнцу и духу, и обычай его жечь табак и усы животных казались Рольфу нелепостью. Но зато он не любил, чтобы Куонеб пользовался топором, или ружьём в воскресенье, и индеец, понимавший, что такие поступки являются «худым снадобьем» для Рольфа, воздерживался по воскресеньям от работы и охоты. Но Рольф не научился уважать красных ниточек, которые индеец вешал на череп оленя, хотя понимал, что надо предоставить индейца самому себе и не ссориться с ним.

Воскресенье было для Рольфа днём отдыха, а Куонеб сделал его днём песен и воспоминаний.

Однажды, воскресным вечером, они оба сидели в хижине, греясь у огня. Метель шумела на дворе и стучалась в окна и двери. Рольф наблюдал за тем, как белоногая мышка, жившая в хижине, пыталась несколько раз подойти к носу Скукума таким образом, чтобы тот не мог схватить её. Куонеб лежал на куче оленьих шкур; во рту у него была трубка, руки его были заложены под голову. В хижине было тепло и уютно. Рольф прервал молчание и спросил:

— Был ты когда-нибудь женат, Куонеб?

— Да, — отвечал индеец.

— Где?

— В Мианосе.

Рольф не решался больше спрашивать, и стал ждать благоприятного случая. Он понимал, что в делах подобного рода надо быть очень деликатным и что бывает иногда достаточно одного неосторожного прикосновения, чтобы навсегда отдалить от себя друга. Он лежал и ломал голову над тем, как узнать что-нибудь о женитьбе Куонеба. Скукум крепко спал, а Куонеб и Рольф следили за тем, как мышка быстро шмыгала по жилищу. Вот она подошла к берёзовой палке, стоявшей у стены, на которой висел том-том. Рольфу очень хотелось, чтобы Куонеб взял его, чтобы звуки том-тома раскрыли ему душу, но он не смел просить об этом: такая просьба могла вызвать обратные результаты. Мышка тем временем скрылась за берёзовой палкой. Рольф видел, что палка эта при падении должна непременно зацепить протянутую верёвку, один конец которой был на гвозде, где висел том-том. Рольф крикнул на мышь; палка сдвинулась с места, зацепила верёвку, и том-том с глухим стуком упал на пол. Рольф встал, чтобы повесить его на место, но Куонеб что-то проворчал, и Рольф, оглянувшись в его сторону, увидел, что он протягивает руку к том-тому. Предложи ему то же самое Рольф, он наверное отказался бы; теперь же индеец взял инструмент, осмотрел его и, согрев у огня, запел песнь о Бабанаки. Пел он нежно и тихо. Рольф, сидевший подле него и в первый раз слышавший эту песнь, получил новое представление о музыке краснокожих. По мере того как певец пел своеобразную по своей прелести и переливающимся горловым нотам песнь о «Войне Кэлускепа с магами», в которой сказался дух его народа, лицо его всё более и более прояснялось, и глаза загорались воодушевлением. Затем он запел песнь влюблённых «На берёзовой лодке»:

• Предыдущая
• 30/42
• Следующая