Атавия Проксима - Лагин Лазарь Иосифович - Страница 94
- Предыдущая
- 94/105
- Следующая
Все эти мысли стремительно мелькнули в его голове. Можно было бы еще выкрикнуть несколько призывов, но репортер, наконец, испугался, выключил микрофон и юркнул в толпу, подальше от этого опасного оратора. А рисковать получить пулю в лоб ради тех, кто слушал его здесь, в зале, не было смысла. Эксис медленно, не оборачиваясь, попятился к скамье, кто-то подвинулся, освободил ему место, он сел и стал вытирать вспотевшее лицо, на сей раз носовым платком.
К нему одновременно приблизились – сзади детективы, справа и слева сосовцы. Онли восторженно размахивал пистолетом. Он видел себя в центре всеобщего внимания. Ему не терпелось выстрелить, безо всякого риска для себя разрядить всю обойму в живого человека, безнаказанно застрелить человека.
– Молчать! – пролепетал он, уставившись в Эксиса глупыми ненавидящими глазами и стал неумело взводить пистолет непослушной, дрожащей левой рукой.
– Молчу, – отвечал Эксис. – Что вам угодно? Кто вы такой?
– Сейчас я тебе объясню, кто я такой!
Но детективы не дали Наудусу ни стрелять, ни даже ударить Эксиса: неудобно, парламент! Они дали Наудусу понять, что избить этого молодчика можно будет и внизу, у выхода. А стрелять в него раньше времени не надо, потому что из него предварительно можно и нужно вытянуть кое-какие полезные сведения. Но Наудус был слишком разъярен, чтобы понять их соображения.
Пока вполголоса шел этот деловой и в высшей степени патриотический обмен мнениями, в зале, на трибуне, прокуратор Ликургус Паарх продолжал столь необычно прерванную речь. Снисходительно улыбаясь и задушевно разведя руками, он попросил у высокого собрания прощения за свой либерализм, который привел к таким досадным результатам.
– …Но когда принимаешь такое важное решение, как то, о котором я вам докладывал, хочется еще и еще раз проверить: а вдруг есть какое-то другое, более правильное, более экономное, более гуманное. Ошибся, ребята! Больше не буду! (Аплодисменты.) Мы с вами должны вернуться к суровой действительности. Как ни прикидывай, а ничего дельного, кроме того, что я вам предложил, придумать, видимо, невозможно. Но предупреждаю, это будет нелегко. Надо будет все силы нации, все ее моральные, трудовые и материальные резервы направить на единую цель во имя спасения. А что это значит? Это значит, что все силы, все средства должны быть брошены на производство ядерного вооружения, наибольшего количества искусственных спутников нашей планеты и астропланов – военных и транспортных. Конечно, с учетом текущих военных потребностей. Это значит, что остальным отраслям…
– Подождем минутку! – прошептал Патоген. – Это очень интересно. Наша фирма – как раз в «остальных» отраслях…
Из уважения к капитану Патогену ни детективы, ни тем более сосовцы не стали возражать. Они остановились, придерживая под локти не сопротивлявшегося арестованного.
– …придется перейти на голодный паек. Кое-какие предприятия и даже отрасли мы, быть может, даже вынуждены будем и вовсе свернуть. Не очень весело, но когда кидаешься в ледяную воду спасать ребенка, не очень думаешь о том, что рискуешь получить насморк. А вода, друзья, чрезвычайно ледяная. И времени у нас остается в обрез. Надо действовать. Потом, когда Земля будет в нашем распоряжении, все с божьей помощью во сто крат окупится. Вы скажете: у нас вырастет безработица. На это я вам скажу, что мы с Мэйби не зря кушаем свой хлеб. Есть выход. Мы его нашли, когда начистоту потолковали с учеными, которые зубы съели на вопросах экономики. Мы подумали: вся беда в машинах. Но неужели человек всегда был таким рабом машин? Было ведь такое благословенное время, когда человек, свободный и гордый атавец, не просыпался по утрам с тревожной мыслью, а не выдумали ли ученые еще какую-нибудь машину, которая чем совершенней, тем больше рабочих людей гонит в ряды безработных? Было ведь такое время, когда производство шло, люди богатели, были спокойны за себя и за свои семьи и прекрасно обходились без машин? А если было, то почему бы нам его сейчас не вернуть? Вспомните рассказы наших дедов (я обращаюсь, понятно, к коренным атавцам) о том, как счастливо жили их деды хотя бы в начале прошлого века. Не было тогда ни кризисов, ни…
Но Эксис и его конвоиры не слышали всего, что прокуратор говорил насчет безработицы: капитана войск СОС Фреда Патогена этот вопрос не интересовал. В эту минуту они уже спускались по последнему маршу вниз. Зато они услышали куда явственней, нежели находившиеся в зале заседаний, несколько тяжелых и глухих ударов, от которых задребезжали стекла, словно где-то поблизости обрушились на землю очень тяжелые бревна. Внезапно погас свет, и из репродукторов, установленных во всем огромном и гулком здании парламента Атавии, впервые за все время существования этой страны раздался голос диктора:
– Внимание!.. Воздушная тревога!.. Воздушная тревога!.. Воздушная тревога!..
Как бы в подтверждение этих слов, где-то неподалеку ухнул мощный взрыв, в наступившей темноте из верхних окон зала заседания на окаменевших от неожиданности людей со звоном посыпались осколки стекол. Где-то неподалеку часто застучали зенитные орудия. Все бросились, толкая и давя друг друга, вон из зала, на улицу.
– Куда вы все, как бараны! – заорал на них Паарх, не рискуя, впрочем, спуститься с трибуны в эту дьявольскую толчею. – Разве здесь нет бомбоубежища?!. Спокойствие!..
Тогда все послушно побежали в бомбоубежище. Там уже горело аварийное освещение. Там все и собрались, запыхавшись, потеряв голову от непривычной опасности. И там детективы и сосовцы во главе с безутешным Патогеном обнаружили, что их арестант пропал, исчез неизвестно куда, воспользовавшись всеобщей суматохой и полным мраком.
Вскоре стрельба заглохла. Спустя двадцать минут был объявлен отбой воздушной тревоги.
По правде говоря, Мэйби, прокуратор Паарх и остальные считанные люди, бывшие в курсе истоков и характера атаво-полигонской войны, были не столько испуганы, сколько удивлены и оскорблены в своих представлениях о деловой порядочности: ведь согласно хотарскому соглашению ни Эксепт, ни Боркос, ни другие более или менее крупные города и промышленные центры не должны были подвергаться налетам полигонской авиации.
– Опять они что-то не досмотрели! – в досаде промолвил Мэйби. Он не сомневался, что главное командование полигонской авиации здесь ни при чем. Паарх сомневался и был поэтому полон самых агрессивных намерений.
Но ограничились на первый раз только тем, что послали несколько бомбардировщиков, которые, как и полигонские над Эксептом, нежданно-негаданно показались над Пьенэмом, сбросили свой смертоносный груз на его окраины и вернулись обратно, потеряв бомбардировщик и два истребителя. Почему не на центр Пьенэма? Потому что тогда могли бы в числе других погибнуть и те правители Полигонии, с которыми у сенатора Мэйби была налажена такая сердечная и истинно джентльменская договоренность насчет всех подробностей хода этой войны. А на их места могли прийти к власти правители или более агрессивные, чем теперешние, или, что было бы еще во сто крат хуже, такие, которые сдуру запросили бы мира. Только этого недоставало в эти дни сенатору Мэйби и прокуратору Атавии! Ко всем их трудностям еще и мир!
Из нейтрального города Хотара пришла спустя полчаса шифрованная радиограмма. Уполномоченный атавского правительства сообщал: Полигония выражает глубокое сожаление в связи с печальным недоразумением, приведшим к бомбежке Эксепта. Будут приняты все меры, чтобы ничего подобного больше не повторялось. Лиц, виновных в этом, предали военно-полевому суду, и они будут расстреляны.
Здесь не было ни слова, которое не соответствовало бы действительности. Правители Полигонии действительно были возмущены налетом на Эксепт в первую очередь потому, что он вызвал ответную бомбежку Пьенэма. Искренне, нисколько не кривя душой, они предали суду командира эскадрильи, некоего Фольина, который вместо того, чтобы лететь по заданному ему курсу и бомбить Монморанси, самовольно свернул с курса и сбросил бомбы на столицу государства, с которым Полигония, как известно, вела войну не на живот, а на смерть. И все только потому, что накануне атавские бомбардировщики сравняли с землей городок, в котором жила и погибла семья этого некоего Фольина. Конечно, ему не могли вменить в вину истинную причину, по которой он предстал перед военно-полевым судом. Достаточно было, что майор Фольин позволил себе нарушить боевой приказ. А что станет с Полигонией, если ее офицеры начнут по своему усмотрению нарушать приказы командования? Страшно становилось за Полигонию.
- Предыдущая
- 94/105
- Следующая
