Я буду любить тебя... - Джонстон Мэри - Страница 25

• Предыдущая
• 25/83
• Следующая

— Я не беру тебя с собою, — объяснил я, — потому что ты нужен мне здесь. Мастера Спэрроу вызвали к умирающему, и его не будет еще несколько часов. Что до меня, то один Бог знает, как долго мне придется задержаться. До моего возвращения охраняй дом и сад. Ты знаешь, что я имею в виду. Не позволяй никому докучать твоей хозяйке.

— Конечно, сэр.

— И вот еще что. Вчера я обещал отвести ее в лес на той стороне перешейка. Так вот, когда она проснется, скажи ей от моего имени, что мне жаль лишать ее удовольствия, но теперь она не сможет погулять в лесу, даже если бы я сопровождал ее сам.

— Но ведь паспахегов тут нет, — буркнул Дикон.

— Кроме паспахегов у меня есть и другие враги, — резко ответил я. — Делай, что я велю, и избавь меня от своих замечаний, Скажи ей, что у меня есть веские причины просить ее не выходить из дома до моего возвращения. Как бы то ни было, она ни в коем случае не должна покидать пределов сада.

Я подобрал поводья, и Дикон отошел в сторону. Проехав несколько шагов по мокрой от росы траве, я повернулся в седле и сказал:

— Я полагаюсь на тебя, Дикон.

Его загорелое лицо залилось краской. Он поднял руку и, как в старые времена, отдал мне честь.

— Я так и понял, мой капитан, — ответил он, и я уехал успокоенный.

Через час мы с Ролфом подъехали к блокгаузу[81], построенному в лесу на полпути между плантациями белых жителей поселка Паспахег и индейской деревней. Гарнизон там оказался порядочный, лазутчики уже были высланы, и никто не придавал особого значения тому, что деревня паспахегов бурлит и воины раскрасили себя черной краской.

В блокгаузе был и Чанко-христианин. Я подозвал его, и по мере того как мы слушали его рассказ, тревога наша возрастала.

— Тридцать воинов! — воскликнул я, когда он кончил. — И они раскрасились не только черной краской, но и желтой, а щеки выкрасили в красный цвет: стало бить, намерены сражаться насмерть. А сейчас перед походом они танцуют танец войны! Чтобы умиротворить это осиное гнездо, надо отправляться немедля. Господа защитники блокгауза, в нашем отряде всего двенадцать человек, и, вполне возможно, паспахеги заставят нас отступить. В этом случае мы будем драться здесь. Поэтому смотрите в оба и будьте готовы выслать людей нам на подмогу. Пошли, ребята!

— Постойте, капитан Перси, — остановил меня Ролф. — Скажи, Чанко, а где император?

— Пять дней назад он был с жрецами в Уттамуссаке, — ответил индеец. — Вчера, когда солнце стояло высоко в небе, он был в хижине вождя племени чикахомини. Он все еще пирует там. Чикахомини и паухатаны зарыли топор войны.

— Жаль, — заметил я, — пока они снимали скальпы друг с друга, я мог меньше беспокоиться за свой собственный.

— На мой взгляд, лучше всего сразу ехать к Опечанканоу, — сказал Ролф.

— Поскольку до него всего три мили, я согласен, — ответил я.

Мы оставили прогалину, на которой был построен блокгауз, и углубились в лес. В девственных виргинских лесах деревья стоят довольно далеко друг от друга и только сверху сплетены вместе вездесущими лианами. Подлеска было немного, и мы могли двигаться быстро, Ролф и я ехали впереди. К этому времени лучи солнца уже проникали сквозь древесные кроны, и туман на глазах рассеивался. Лес вокруг нас и над нами и под копытами наших лошадей, ступавших по подстилке из палых листьев, был желт, как золото, и красен, как кровь.

— Послушай, Ролф, — сказал я, прервав наше долгое молчание, — ты веришь тому, что индейцы рассказывают об Опечанканоу?

— О чем ты? О том, что он не был родным братом Паухатана, а только его побратимом?

— Нет, о другом. О том, что много-много лет назад он пришел в Виргинию из какой-то далекой земли на юго-западе?

— Не знаю, — задумчиво ответил он. — Он и похож и не похож на тех, кем управляет. Его глаза говорят о недюжинном уме, а черты лица благороднее, чем у здешних индейцев…

— Зато сердце чернее, — сказал я. — Он странный и очень хитрый дикарь.

— Согласен: странный и хитрый, — ответил Ролф. — Хотя, в отличие от тебя, я не верю, что его расположение к нам — всего лишь маска.

— Верь или не верь, но это так. Это темное, холодное, неподвижное лицо — маска. Изумление при виде лошадей, кольчуг, мушкетов и голубого бисера — тоже маска. Я уверен, что в один прекрасный день он ее сбросит. А вот и деревня.

До разговора с Чанко-христианином мы собирались в деревню паспахегов, а не чикахомини, а, выехав из блокгауза, скакали довольно быстро. Тем не менее оказалось, что нас уже ждут — на окраине деревни мы были с обычными дикарскими церемониями встречены вождем и главными воинами племени. Оставалось только вспомнить наш давний вывод о том, что новости индейцам передают речные рыбы и быстрокрылые птицы.

Встреча была устроена по всем правилам: нам поднесли дары, состоящие из оленины, рыбы, лепешек из каштановой муки, тыквенных бутылей с хмельным индейским пивом, заставили полюбоваться на дикарскую пляску, исполненную дюжиной молодых воинов, и оглушили невообразимым адским шумом. Затем, по нашей просьбе, нас отвели в деревню, к хижине, стоящей в ее центре. Вокруг хижины толпились воины самого Опечанканоу из Уттамуссака, Орапакса и Веровокомоко, отобранные императором за силу и хитрость, а на траве под кроваво-красным камедным деревом сидели императорские жены, накрашенные, покрытые татуировкой, в длинных ожерельях из жемчуга и медных бусин. За женами толпились женщины и дети чикахомини, а вокруг высокой стеной стоял багряный лес.

Циновка, закрывавшая вход в хижину, приподнялась, и нам навстречу с приветственным жестом вышел молодой индеец. Это был Нантокуас, брат леди Ребекки и единственный индеец (не считая, конечно, его покойной сестры), который всегда был мне по душе. Разумеется, он был дикарь, но он был храбр, благороден, учтив и правдив, как настоящий христианский рыцарь.

Ролф спрыгнул с коня и, подойдя к молодому вождю, обнял его. Нантокуас часто и подолгу гостил у сестры и ее мужа в те счастливые дни в их доме в Варине, когда они еще не отправились в свое злополучное путешествие в Англию, из которого ей не суждено было вернуться. Ролф любил его и в память о жене, и потому, что его нельзя было не полюбить.

— А я думал, что ты в Орапаксе, Нантокуас! — воскликнул он.

— Я был там, брат мой, — ответил индеец приятным низким голосом, так похожим на голос его сестры. — Но Опечанканоу пожелал отправиться в Уттамуссак, к нашему святилищу и могилам прежних верховных вождей. Я теперь командую многими его воинами, и мне пришлось пойти с ним. Сейчас Опечанканоу в этой хижине. Он просит моего брата и капитана Перси войти.

Нантокуас приподнял циновку и вошел вслед за нами. Мы прошли по традиционному извилистому проходу, приподняв еще с полдюжины висящих циновок, и наконец добрались до центрального помещения, где нас ожидал человек, которого мы искали.

Он сидел у небольшого очага, где горел красный огонь, почти не освещавший комнату, погруженную в полумрак. Отблески пламени падали то на перья, воткнутые в завязанную узлом прядь волос, оставленную на его бритой голове, то на нож и томагавк, засунутые за сплетенный из ковыля пояс, то на плащ из меха выдры, свисающий с его плеча и закрывающим колени. Никто не знал, сколько ему лет. Говорили, что он старше Паухатана, а Паухатан, когда умер, был уже очень стар. Однако Опечанканоу выглядел как мужчина в расцвете лет: тело у него было сильное, кожа гладкая, глаза молодо блестели. Когда он поднялся, чтобы приветствовать нас, и Нантокуас встал рядом с ним, могло показаться, что он старше своего племянника самое большее на двадцать лет.

Дело, по которому мы приехали, не терпело отлагательств. Мы едва дождались конца длинной речи императора, после чего Ролф коротко изложил суть нашей жалобы на паспахегов. Индеец выслушал нас; затем голосом, который всегда вызывал в моем воображении картину некоего холодного, неподвижного, бездонного озера, чернеющего под нависшими скалами, сказал:

• Предыдущая
• 25/83
• Следующая