Я буду любить тебя... - Джонстон Мэри - Страница 22

• Предыдущая
• 22/83
• Следующая

На этих двоих надежды было мало. Я не сомневался, что, помня о пережитых вместе опасностях, губернатор и члены Совета колонии искренне желали мне добра, но в их власти было немногое. Подарив мне нынешнюю отсрочку, Ирдли сделал все, что мог, больше, чем на его месте сделали бы другие. Помогать мне и дальше было не в его силах, да я и не стал бы просить. Сам будучи не в фаворе у могущественной клики лорда Уорика, он и так подставил себя под удар ради меня и моей жены. Я не решался оставить Джеймстаун и бежать с женою к индейцам — ведь там она могла погибнуть, и притом в жестоких мучениях. Кроме того, в последнее время верховный вождь Опечанканоу[74] почему-то начал отсылать обратно беглых преступников и кабальных работников, меж тем как прежде все наши просьбы о выдаче были напрасны. И если бы даже я рискнул зайти с женой в индейскую деревню и пренебрег опасностями, грозящими нам от войн между племенами, перед нами все равно был бы бескрайний враждебный лес и зима, которая стала бы для нас последней. Я не мог допустить, чтобы Джослин умерла от голода и холода или волчьих клыков. И не мог сделать того, чего хотел — захватить в одиночку королевский корабль со всем экипажем и поплыть на юг, все дальше и дальше на юг, где нам преграждали бы путь только испанские корабли, а за ними — лазурные воды, пряные ветры и незнакомые земли, счастливые острова блаженных.

Ни я, ни она ничего не могли сделать. Наша судьба держала нас за руки, и держала крепко. Мы не двигались с места, а дни приходили и уходили, словно долгие сны.

Когда собиралась Палата депутатов, я исправно выполнял свои обязанности депутата от избравшей меня сотни жителей. Каждый день я вместе с другими депутатами заседал в церкви, напротив кресла губернатора и сидящих по обе стороны от него членов Совета. Я слушал монотонное бормотание: старого Твайна, нашего клерка, похожее на гудение пчел за окном; гнусавые объявления судебного пристава; многословные рассуждения людей, которые растить табак умели куда лучше, нежели говорить; остроумные реплики спикера, изобилующие латинскими выражениями и выдающие в нем человека, много поездившего по свету, а также медленные, убедительные речи губернатора. У нас в Уэйноке было несколько стычек с индейцами, а я их не любил и неплохо с ними дрался, из-за чего поселок и выбрал меня своим представителем. В Палате я ратовал за большую жесткость по отношению к этим нашим естественным врагам, за усиление бдительности, возведение новых палисадов и укрепление караулов, говорил о том, сколь опасно приобретение индейцами огнестрельного оружия, которое поселенцы вопреки закону обменивали на их никчемные товары. Индейский вопрос был главным среди обсуждаемых на заседаниях Палаты. Я брал слово, когда считал это необходимым, и говорил, ничего не смягчая, ибо сердце мое предчувствовало ту страшную беду, которой суждено было так скоро на нас обрушиться. Губернатор слушал меня с мрачным видом, одобрительно кивая, мастер Пори и Уэст также были со мною согласны. Но остальные были так ослеплены самодовольством, что полагали, будто одного упоминания об английских палисадах и часовых будет за глаза довольно, или же верили льстивым словам и клятвам этого краснокожего дьявола Опечанканоу.

Когда заседание заканчивалось и мы все, сначала губернатор и члены Совета, затем остальные выходили на прилегающее к церкви кладбище, среди могил нас частенько ожидал человек в черно-алом наряде. Иногда он уходил вместе с губернатором, иногда — с мастером Пори, иногда вся компания за исключением меня шла с ним в гостиницу, чтобы выпить, поесть и повеселиться.

Если Виргиния и все ее обитатели, исключая сокровище, за которым он приехал, и вызывали в королевском фаворите неприязнь, то он ничем этого не показывал. То ли он примирился с неизбежным, то ли выжидал удобного случая — как бы то ни было, он усвоил себе ту нарочито открытую, панибратскую манеру держаться, за которой легче всего укрыться негодяю. Через два дня после поединка за церковью он вместе со своими французскими камердинерами и итальянским лекарем перебрался из дома губернатора в только что отстроенную гостиницу. Здесь он почитался пупом земли и, расположившись как хозяин, разгонял всех гостей, кроме тех, кого приглашал сам. Лицо у милорда Карнэла было открытое, рука щедрая, он давал отличные обеды, часто устраивал охоту или травлю медведя, развлекал общество рассказами о войнах и о жизни при дворе и прозрачно намекал, что благодаря своим отношениям с королем он может оказать Виргинии немалые услуги — вплоть до отмены налога на наш табак и запрета на импорт табака из испанских колоний. Он был богат и могуществен, к тому же никто не знал, насколько это богатство и могущество могли возрасти, если его звезда при дворе и впрямь восходила, поэтому не приходилось удивляться, что медленно, но верно он сделал своими приверженцами почти всех тех, кого прежде я считал своими верными друзьями. На его стороне были выгоды, зримые и ощутимые, на моей — всего лишь сомнительное право и несомненная опасность.

Не могу сказать, что это меня очень удручало. Я был даже доволен, что меня открыто покинули те, кто в глубине души этого хотел; что же касается тех, кто с самого начала лебезил перед фаворитом, или черни, которая, завидев его, кидала в воздух шапки и бежала за ним по пятам, то до них мне и вовсе не было дела. Со мною оставались Ролф, Уэст, губернатор, Джереми Спэрроу и Дикон.

Волей-неволей мы с Карнэлом часто встречались на улицах, в доме губернатора, в церкви, на реке. Если встреча происходила на людях, мы сухо произносили слова приветствия или прощания, и его милость сохранял свой обычный, беззаботно-спокойный вид; если же вокруг никого не было, маска с него слетала. Мы смотрели друг другу в глаза и молча расходились. Как-то раз поздно вечером мы встретились на кладбище, когда я был не один. Мистрис Перси не сиделось дома и, не слушая возражений, она пошла посидеть на берегу реки. Вернувшись домой с заседания Палаты и не застав ее, я тотчас отправился за ней. Издалека к Джеймстауну медленно приближалась гроза. Идя кружным путем, через кладбище, мы вдруг увидели его — он сидел у провалившейся могилы, уткнув подбородок в колени и устремив взгляд в сторону широкой темной реки, незримого океана и корабля, который мог возвратиться не раньше чем через несколько недель. Мы молча прошли мимо: я — с чуть заметным поклоном, она — с еще менее заметным реверансом. Час спустя, проходя

по улице в предгрозовых сумерках, я столкнулся с доктором Лоренсом Бохуном.

— Не останавливайте меня, я спешу! — крикнул он, тяжело дыша. — Итальянского лекаря нет, он ушел в лес собирать травы, а милорда час назад нашли среди могил на кладбище — с ним случился припадок.

Бохун пустил милорду Карнэлу кровь, и на следующее утро тот как ни в чем не бывало отправился на охоту. Леди, на которой я женился, жила со мною в доме пастора, держала голову высоко и смотрела миру в лицо, не опуская глаз. Из дому она выходила редко, но если выходила, то не иначе, как во всем блеске. Когда она показывалась на улице, являя взорам свое точеное лицо и изящную фигуру, одетая в самое богатое из изысканных платьев, привезенных из Англии «Саутгэмптоном», и сопровождаемая негритянкой в тюрбане и слугой, который побывал на войне и чудом избежал колесования, все приходило в такое волнение, какого не видывали со времен принцессы Покахонтас и ее свиты из смуглых индейских красавиц. Перед этой дамой, более светлокожей и более царственной, губернатор и высшие сановники Компании снимали шляпы и склонялись в учтивейших поклонах, проезжающие мимо молодые плантаторы кланялись ей, сгибаясь до самой луки седла, а простонародье таращило на нее глаза, толкало друг друга локтями и перешептывалось. Красота, грация, горделивая надменность, едва удостаивающая ответом благожелательные слова приветствия — все, что было бы нетерпимо в скромной мистрис Перси, в прошлом простой служанка, затем товаре, продаваемом за сто двадцать фунтов табака, затем жене небогатого дворянина — все это охотно прощалось леди Джослин Ли, воспитаннице короля и будущей супруге королевского фаворита. В том, что слово «будущая» вскорости отпадет, никто не сомневался — достаточно лишь королевскому суду освободить ее от неудобных и не слишком хорошо связанных уз нынешнего, не подобающего ей брака.

• Предыдущая
• 22/83
• Следующая