Дурак - Мур Кристофер - Страница 16

• Предыдущая
• 16/63
• Следующая

Я высвободил ее груди из платья — выпустил пухлых розовоносых щеночков порезвиться при свете очага. Сейчас опытный жонглер ими дружелюбненько займется — я уже подумал было зарыться в их мягкость щеками и побормотать им что-нибудь нежное, но тут явился призрак.

На сей раз дух был плотнее. В чертах его угадывалось до крайности привлекательное существо женского полу — до ее отправки в еще не открытую страну, вне всяких сомнений, близким родственником, утомившимся от ее раздражающей натуры. Тень плавала над спящей фигурой Кутыри, подымаясь и опадая на сквозняке кухаркиного храпа.

— Извини, что нависаю, пока ты имаешь прислугу» — рек призрак.

— Имание пока не началось, навье. Я едва взнуздал кобылку перед моклой срамной скачкой. Теперь сгинь.

— Тогда ладно. Извини, что мешаю твоим попыткам имания.

— Это я-то кобыла? — спросила Возможно Фиона.

— Вовсе нет, солнышко, ты ласкай себе дурачка, а призраком я сам займусь.

— Куда ж без окаянного призрака, а? — заметила Возможно, для пущей убедительности сжав мой отросток.

— Если живешь в замке, где вся кровь голубая, а убийство — любимое развлечение, то никуда, — промолвил призрак.

— Ох да отъебись же ты, — сказал я. — Зримая ты вонь, парящая докука, туманная зануда! Я несчастен, грустен и одинок, я пытаюсь хоть толику утешенья и забвенья себе заиметь в объятьях этой… э-э…

— Кейт, — подсказала Возможно Фиона.

— Правда?

Она кивнула.

— Не Фиона?

— Кейт с того дня, как папаша привязал меня пуповиной к дереву.

— Ой, это худо. Извини. А я Карман по прозванью Черный Дурак, очприятно. Поцеловать тебе ручку?

— Без костей, стало быть, а? — спросила Кейт, усугубив вопрос щекоткой моей трещотки.

— Едрическая сила, вы когда-нибудь заткнетесь? — рявкнул призрак. — Я тут вас преследую.

— Валяй, — рекли мы.

Призрак выпятил груди, откашлялся, схаркнув крохотным туманным лягушонком, который тут же с шипеньем испарился от жара очага, и произнес:

— Что? — рекла бывшая Фиона.

— Что? — рек я.

— Удручающее пророчество, нет? — рек призрак. — Что, не поняли? Щепоть загробных обиняков, чтоб стало понятно, что нас ждет.

— Ее же нельзя убить еще раз, да? — спросила псевдо-Фиона.

— Любезный призрак, — рек я. — Если несешь ты предостереженье — излагай. Ежели требуешь действий — говори прямо. Если желаешь музыки — играй. Но клянусь облитыми вином яйцами Вакха, лучше не морочь нам голову — делай дело и вали смело, пока железный язык времени не слизал мою поебку из сострадания, потому что она передумает.

— Тебе призрак не дает покоя, дурак. Я тут твоими делами занимаюсь, не чьими-то. Чего изволишь?

— Изволю желать, чтоб ты сгинул и чтоб Фиона не рыпалась, а Корделия, Харчок и Едок вернулись ко мне. Ну что — можешь сообщить, как мне всего этого добиться? Ну как, трепливый ты всплеск воздусей?

— Это можно, — отвечал призрак. — Ответ найдешь у ведьм Большого Бирнамского леса.

— А может, сам мне скажешь? — осведомился я.

— Дууууудки, — взвыл призрак, весь из себя призрачный и бесплотный, и с сим растаял без следа.

— От нее мороз по коже, ну? — спросила бывшая Фиона. — Ты как-то размяк в своей решимости, я так скажу.

— Призрак меня вчера вечером спас, — промямлил я, стараясь вдохнуть жизнь в тщедушного и усохшего.

— А малыша вот прикончил. Ступай в постельку, шут, король завтра выезжает, у меня поутру до чертиков работы, надо приготовиться.

В печали я смотал оснастку и угрюмо поплелся к себе в надвратную сторожку паковать вещички к последнему выезду из Белой башни.

А вот по фуфловым фанфарам на заре я скучать не стану, точно могу сказать. И язви в звенья сучьи цепи проклятого разводного моста, которые лязгают по всей моей квартире, не успеет еще петух покликать зорю. Такой хай стоит, что можно подумать — на войну идем. Сквозь стрельчатую бойницу я видел выезд Корделии — она покидала замок с Французом и Бургундом, по-мужски стоя в стременах, словно ехала на охоту, а не оставляла навсегда родительский дом. И, к чести ее, ни разу не оглянулась — да и я ей не помахал. Даже после того, как она переехала реку и скрылась из виду.

Харчок же был не так ветрен — его выводили из замка на веревке, он все время останавливался и оглядывался, пока латник, к которому его привязали, не дергал за другой конец. Видеть такого поношенья своего подручного я не мог и на стену не вышел. А добрел до ложа и лег, прижавшись лбом к холодному камню. Лежал и слушал, как по мосту подо мной топочет остальная знать со свитами. К бесам Лира, к бесам знать, к бесам окаянную Белую башню. Ничего любимого у меня больше не осталось — или скоро не останется, а будет лишь то, что помещается в котомку и вешается на крюк. Кукан пялился на меня сверху, издевательски щерился кукольным ртом.

Вдруг — стучат. Словно выбираясь из могилы, я добрел до двери. За нею стояла она — свежая и красивая, в руках корзинка.

— Фиона!

— Кейт, — ответила Фиона.

— Знамо дело, упрямство тебе к лицу даже при свете дня.

— Кутырь шлет тебе соболезнования насчет Едока и Харчка и вот просила передать сладких пирожков с молоком, чтоб утешился, только говорит, напомни ему, пусть не вздумает сам из замка уезжать, не попрощавшись, а еще — что ты хам, дурак лоскутный и пестрый негодяй[59].

— Ах, милая Кутырь, плод плотского соитья людоеда и воплощенной доброты.

— А я и сама с утешеньем — могу закончить то, что ночью начала. Пискля велела у тебя спросить про человечка в челноке.

— Фу ты ну ты, Фи, какие мы вдруг шалабайки, а?

— Друидки, красавчик. Не забывай: что ни осень, мы целку жжем, лишняя осторожность не повредит.

— Ну тогда ладно, но я тут позабыт-позаброшен и мне, скорее всего, не понравится.

— Тогда страдать мы станем вместе. Вперед! Долой одежку, шут!

И что во мне только будит в женщинах тиранов, интересно?

«Наутро» растянулось на неделю — все готовились к отъезду из Белой башни. Еще когда Лир объявил, что сопровождать его будет сотня рыцарей, было ясно, что сто человек не смогут просто так сесть на коней и выехать на заре из ворот замка. Каждый рыцарь — безземельный второй-третий сын дворянина — берет с собой по меньшей мере одного оруженосца, одного пажа, обычно кого-нибудь ухаживать за лошадьми, иногда латника. У каждого минимум по одному боевому коню — это довольно массивное бронеживотное, — а также пара-тройка лошадей для перевозки лат, оружия и припасов. Олбани — в трех неделях пути к северу, под Абердином; ехать престарелый король будет медленно, многие пойдут в пешем строю, поэтому провианта нам понадобится воз и маленькая тележка. К концу недели отряд наш числил больше пяти сотен мужей и юношей, почти столько же лошадей. Нам потребуется повозка монет — всем платить, раз уж Лир не обязал Олбани и Корнуолла содержать его рыцарей.

Я поглядел, как Лир во главе колонны выезжает из ворот, а потом спустился сам и влез на свою клячу — коротконогую, с провислой спиной. Ее звали Роза. «Грязь нипочем наряду моего черного дурака — коль острый его ум в ней не утонет», — рек Лир, вручая мне кобылку. Но я не владел этим подарком — лошадь, разумеется, принадлежала королю. А теперь, видимо, — его дочерям.

Я пристроился в хвост колонны, вслед за Егерем. Его сопровождала свита гончих и борзых, а также телега с клеткой. В ней держали восемь королевских соколов.

— Еще до Лидса начнем деревни грабить, — заметил Егерь, крепкий мужчина в коже, разменявший тридцатую зиму. — Всю эту братию мне не прокормить, а их запасов и на неделю не хватит.

• Предыдущая
• 16/63
• Следующая