Замок в ущелье - Картленд Барбара - Страница 10

• Предыдущая
• 10/38
• Следующая

— Сделайте милость, уезжайте-ка поскорее, мадам, — резко сказал он ей, давая понять, что не потерпит никаких возражений. — Вы здесь ничего не сможете сделать, а его светлость будет недоволен, что вы вмешиваетесь.

Леона хотела что-то сказать, возмутиться тем, как эти люди обращаются с женщинами и детьми, но неожиданно для самой себя обнаружила, что сидит в карете; дверцы за ней захлопнулись; путь был свободен, и лошади резво помчали ее прочь от места происшествия.

Она смотрела в окно на пылавшую хижину.

Девушка заметила, что другие люди, до этого наблюдавшие за выселением и, наверняка, уже предвидевшие, что произойдет дальше, начали сами выносить пожитки и мебель из своих домов.

Леона откинулась на подушки сиденья. Она почувствовала дурноту и слабость, так потрясло ее все увиденное. С детства слышала она ужасные рассказы о выселениях, о расчистке земель под пастбища, о том, как жестоко, немилосердно выбрасывают людей из их собственных домов, отбирают их землю. Ее мать, обычно такая спокойная и невозмутимая, приходила в неистовую ярость, когда говорила об этом, а иногда просто плакала от отчаяния и бессилия.

Но Леона думала, что все это было уже очень давно, осталось в далеком прошлом; она даже представить себе не могла, что такая жестокость могла сохраниться до наших дней, что ей самой придется столкнуться с этим ужасом и варварством.

Мать часто рассказывала ей, как в 1762 году сэр Джон Локхарт Росс начал разводить овец на своих землях, даже не подозревая о том, что этот, казалось бы, совершенно невинный поступок не только разрушит почву горной Шотландии, но и подорвет ее дух.

Все были уверены, что пятьсот завезенных им в свое графство овец мясо-шерстяной породы шевиот погибнут, не выдержав сурового климата Северной Шотландии, но, вопреки всем ожиданиям, они не только выжили, но и дали приплод. Шерсть была очень ценным товаром, так что другие помещики быстро смекнули, какие деньги можно на этом заработать. Многие из них были к этому времени почти разорены, и тут их внезапно осенила мысль, что их до сей поры бесплодные лощины и пустоши могут оказаться прекрасными выгонами для овец.

Первым делом, естественно, требовалось освободить земли от их обитателей.

В течение столетий жители шотландских нагорий стойко переносили морозные зимы, вели свое скромное хозяйство и разводили рогатый скот. Они не могли поверить, когда им сказали, что они должны оставить свои дома — единственное доставшееся им от дедов и прадедов жилище, — и убираться прочь с этой земли, которую они всегда считали своей собственностью. Они обратились к вождям в надежде, что те защитят их и укажут, что делать, однако надежды их оказались тщетными.

Многие из них так и не поняли, что от них требуют переселиться на побережье, чтобы влачить там жалкое существование или вообще уехать за океан, в чужой, незнакомый им мир. Тогда их дома предали огню, не дожидаясь, пока люди освободят их, а с ними самими обращались, как с преступниками.

Леона была еще девочкой, когда она впервые услышала о страданиях этих людей, обо всех этих ужасах, которые происходили сначала в Сатерленде, потом в графстве Росс. Ее мать воспринимала все это как предательство, измену всем идеалам, всему, во что привыкла верить, традициям своего народа. Однако миссис Гренвилл давно уже уехала из родных мест и жила вдалеке от дома, так что ей трудно было ясно представить себе, что же там происходит на самом деле, или понять, как могло случиться такое, что среди горцев не нашлось мужественных людей, готовых бороться за свою землю.

Все это случилось задолго до того, как Леона появилась на свет, но пять лет назад, в 1845 году, в газете «Таймс» вновь вспыхнула жаркая полемика по этому вопросу, в ходе которой обе стороны выдвигали взаимные обвинения.

Издателю, Джону Дилэйну, стало известно, что в графстве Росс девяносто человек были выселены из долины Гленкалви и вынуждены жить в церковном дворе под открытым небом, не имея крыши над головой. До сего времени «Таймс» не уделяла особого внимания тому, что происходило в Северной Шотландии, но теперь Джон Дилэйн лично отправился туда и прибыл как раз вовремя, чтобы стать свидетелем выселения людей из долины Гленкалви.

Мистер Дилэйн обнаружил, что все домики пусты, за исключением одного, в котором умирал одинокий старик. Все остальные жители сидели на поросшем зеленой травой склоне холма; все они были чисто одеты; у женщин на плечах были накинуты светлые или алые шали, мужчины завернулись в свои клетчатые пледы. Стояла сырая, холодная погода, но людям нужно было уходить из своих домов, из долины; им негде было жить, кроме как на голой земле, неподалеку от церкви; они везли с собой две-три тележки, в которых сидели дети.

В своей статье Джон Дилэйн написал: что то, что происходит в Северной Шотландии, — результат «холодной, бессердечной расчетливости, настолько же невероятной, насколько и отвратительной».

— Но почему никто не остановил их, мама? — спросила тогда Леона.

— Эти люди объяснили издателю «Тайме», что они и в глаза никогда не видели владельца имения, а от его имени действовал управляющий, и именно он вел себя с такой чудовищной жестокостью.

Все это казалось тогда девочке таким сложным и непонятным, но теперь, когда она услышала крики детей и увидела отчаяние на лицах людей, на глазах у которых жгли их дома, она почувствовала себя дурно, такой гнев и отвращение к насильникам захлестнули ее.

И она знала, кто за это в ответе, кто виновен в страданиях этих людей. Невозможно было закрыть глаза на то, что земля, по которой они сейчас едут, принадлежит герцогу, а значит, именно с его ведома и соизволения людей лишают крова, жгут их жилища.

Леона понимала, что, как и в других подобных случаях, когда земли спешно очищали под пастбища, всех этих людей сгонят на берег моря. Да и куда им еще было идти? Единственное, что они могли еще сделать, — это сесть на какой-нибудь корабль и переплыть через океан, однако в пути эмигранты часто умирали от холода и нехватки еды или гибли во время эпидемий оспы и тифа.

— Нет, это невозможно! — говорила себе девушка. — Не может же такое повториться опять!

Она вспомнила, как ее мать с возмущением и негодованием говорила о том, что овцы вытеснили людей из их горных ущелий и равнин, поросших вереском, и теперь там бродят только духи тех, чьи стойкость и мужество были когда-то гордостью Шотландии.

— Как мог герцог поступить так со своими собственными людьми? — недоумевала девушка.

Теперь-то ей стало, наконец, ясно, что было причиной ссоры между герцогом и лордом Страткерном. Она вспомнила чистенькие, уютные домики на берегу озера, коров, пасущихся рядом на зеленой траве. На землях, принадлежащих лорду Страткерну, Леона не видела овечьих стад; при этой мысли на сердце у девушки потеплело, и она поняла, как нужен он людям своего клана и почему, если только он хочет их защищать и сражаться за их дело, ему необходимо всегда быть рядом с ними.

Потом на душе у нее снова стало тревожно. Что скажет она герцогу, как поведет себя с ним, как сможет сдержаться и не выразить ему своего негодования? Леона боялась, что, как только она увидит герцога, слова горячего возмущения и обвинения против воли тут же сорвутся с ее губ.

«Но, может быть, он не знает? Не понимает, как страдают эти несчастные?» — думала она.

Однако их выселяли всего лишь в нескольких милях от его замка. Мог ли он быть так слеп, чтобы не видеть этого? При этом он жил здесь, в своем имении, в отличие от многих других помещиков севера, которые уезжали в Англию, а их управляющие в это время творили бесчинства от их имени, так мог ли он не знать, что здесь происходит?

Глядя на пустынные равнины, поросшие вереском, тянувшиеся по сторонам от дороги, Леона ощущала непреодолимое желание немедленно выскочить из кареты и бежать назад, в замок Керн.

Она жалела, что у нее не хватает смелости. Карета герцога неумолимо уносила ее все дальше от лорда Страткерна, и она ничего не может поделать.

• Предыдущая
• 10/38
• Следующая