Прах к праху - Хоуг (Хоаг) Тэми - Страница 42

Куинн снова вернулся к столу и, перелистав страницы папки, нашел раздел с фотографиями. Цветные снимки размером восемь на десять, снабженные соответствующими подписями. Снимки с места преступления: общие снимки, крупные планы, снимки останков, сделанные с разных ракурсов, печальные свидетельства изуродованных и оскверненных женских тел. А также фото, сделанные судмедэкспертами: фотографии привезенных в морг останков, как до, так и после обработки, снимки отдельных этапов вскрытия, крупные планы телесных повреждений. Повреждений, нанесенных сексуальным маньяком живым женщинам. Повреждений, нанесенных мертвым телам. Эти носили скорее фетишистский, нежели садистский характер, будучи порождением фантазий убийцы. Изощренных фантазий. Которые формировались в его сознании едва ли не с детства.

Куинн не спеша пересматривал фотографии ран, внимательно разглядывая каждый след, оставленный убийцей. Его особое внимание привлекли ножевые раны на груди. Восемь ударов ножом практически в одном месте. Длинный след, короткий след, длинный след, короткий след — вместе они образовывали рисунок.

Из всех надругательств над телом именно он не давал Куинну покоя. Ожоги ему понятны. Обгорелая человеческая плоть была чем-то нарочито демонстративным, своего рода публичным заявлением. Прах к праху. Символические похороны, окончательный разрыв его связи с жертвой. Ножевые удары означали нечто более личное, интимное. Что же именно?

Сознание спецагента наполнила какофония голосов Бондюрана, Брандта, патологоанатома, Ковача, полицейских и коронеров, судебно-медицинских экспертов и агентов из сотен предыдущих дел. И все наперебой громко выражали свое мнение или сомнение. Голоса звучали так громко, что мешали думать. Его собственная усталость лишь усиливала этот шум, и вскоре он уже молил бога, чтобы кто-нибудь отключил эти безумные звуки.

Всемогущий Куинн. Так когда-то его называли в Куонтико. Эх, видели бы его сейчас… Когда он вот-вот задохнется от страха пропустить что-то важное или свернуть в ходе расследования не в ту сторону.

Система работает в режиме перегрузки; он же единственный, кто стоит рядом с рубильником. Но самая пугающая мысль: только он, и никто другой, в состоянии что-либо изменить, но он ничего не изменит, потому что альтернатива еще страшнее. Не будет работы — не будет и Джона Куинна.

Где-то глубоко внутри его начала бить мелкая дрожь. Уже дрожат руки. Он попытался избавиться, напрягая бицепсы и трицепсы, силой загнать внутрь эту противную слабость.

Плотно зажмурив глаза, Джон опустился на пол и принялся яростно отжиматься. Десять, двадцать, тридцать, потом все больше и больше отжиманий. Он отжимался до тех пор, пока не почувствовал, что кожа на руках вот-вот лопнет, не в состоянии выдерживать напряжение мускулов, пока боль не начала выжигать в его сознании неумолчный гул голосов. Пока ему не стал слышен лишь собственный пульс.

Лишь тогда Куинн заставил себя встать с пола. Он надрывно дышал. Тело было горячим и липким от пота.

Вновь сосредоточился на фотографиях. Но теперь видел не вспоротую ножом кожу, не кровь на изуродованном убийцей теле. Ножевые раны сложились в рисунок. Х поверх Х.

— Перекрести мое сердце, — пробормотал он, проводя пальцем по линиям на снимке. — Дай умереть.

— По улицам Миннеаполиса бродит серийный убийца. Сегодня полиция нашего города обнародовала фоторобот человека, который подозревается в зверском убийстве трех женщин. Это главная вечерняя новость нашего информационного выпуска…

Женщины, жившие в «Фениксе», сидели и лежали на разномастных стульях и кушетках гостиной комнаты, не отрывая глаз от широкоплечего, с решительным квадратным подбородком диктора одиннадцатого канала. На экране возникли кадры, сделанные днем на пресс-конференции. В руках у начальника полиции фоторобот Крематора. Затем рисунок полностью занял экран.

Эйнджи смотрела телевизор, стоя в дверях, поглядывая на собравшихся в комнате женщин. Пара из них была даже моложе ее. Четверым на вид по двадцать с небольшим. Одна постарше, некрасивая толстуха в топике. Отопление работало на полную мощность, в помещении жарко и сухо, как в пустыне. Руки у толстой тетки были словно окорока. Когда она садилась, жирное брюхо выкатывалось на колени.

Эйнджи знала, что в прошлом эта женщина была проституткой, но с трудом представляла себе мужчину, у которого бы на нее встал и который захотел бы заплатить за секс с ней. Мужчинам нравятся стройные молоденькие девушки. Каким бы старым или уродливым ни был мужик, ему всегда подавай молоденькую. Эйнджи знала это по своему опыту. Наверное, поэтому толстуха Арлин и обитает здесь. Просто она не смогла найти мужиков, готовых ей платить, и «Феникс» стал для нее домом отдыха.

На экране появились фотографии трех жертв. Рыжеволосая девица, с бледным, в синяках, лицом наркоманки расплакалась. Другие женщины сделали вид, будто ничего не заметили. Тони Эрскин, начальница «Феникса», примостившаяся на подлокотнике кресла, в котором сидела рыжеволосая, наклонилась и потрепала ее по плечу.

— Все в порядке, — нежно проговорила она. — Поплачь, в этом нет ничего зазорного. Ведь Фон была твоей подругой, Рита.

Рыжеволосая подтянула тощие ноги и, уткнувшись лицом в колени, разрыдалась.

— Почему он так зверски расправился с ней? Она же никому не сделала плохого!

— Не ищи в этом смысла, — возразила другая девушка. — На ее месте могла быть любая из нас.

— Нужно соображать, с кем идешь, — вступила в разговор толстуха Арлин. — Стоит хотя бы изредка включать голову.

Негритянка с дредами смерила ее колючим взглядом.

— Можно подумать, есть выбор. На тебя-то вряд ли кто клюнет. Да ты посмотри на свой жир, он у тебя как студень на боках висит. Представляю, как этот Крематор отрезал бы от тебя куски.

Лицо Арлин сделалось красным. Глаза почти исчезли среди валиков жира и мохнатых бровей. Толстуха стала похожа на песика чау-чау — Эйнджи когда-то видела такого.

— Заткни пасть, костлявая сука!

С искаженным от гнева лицом Тони Эрскин отошла от плачущей рыжеволосой девицы и, шагнув на середину комнаты, подняла вверх руки, словно рефери на ринге.

— Эй! Живо прекратите! Мы должны научиться уважать друг друга и заботиться друг о дружке. Помните — групповое самоуважение, гендерное самоуважение, просто самоуважение!

Легко ей говорить, подумала Эйнджи, отходя от двери. Тони Эрскин никогда не приходилось иметь дело со старыми извращенцами, чтобы заработать на кусок хлеба. Шикарные, дорогие наряды и стодолларовая стрижка — для такой добрые дела скорее самопиар. Она приезжала в этот клоповник на «Форде Эксплорер» из какого-нибудь красивого особняка в престижном районе. Ей неведомо, каково это — знать, что красная цена тебе двадцать пять баксов.

— Нам вовсе не безразлична судьба этих девушек, — страстно произнесла Эрскин. Ее лицо с мелкими чертами как будто светилось, темные глаза сияли фанатичным блеском. — Мы все возмущены, что полиция до настоящего времени практически ничего не сделала. Это пощечина общественному мнению. Это город Миннеаполис говорит нам, что жизнь женщин, оказавшихся на обочине жизни, ничего не стоит и ничего не значит. Мы должны возмущаться по этому поводу, а не обливать помоями друг дружку.

Женщины слушали. Некоторые — внимательно, другие — вполуха, а третьи даже не притворялись, будто ее слова им интересны.

— Я думаю, что мы тоже должны действовать. Нужно проявить активность, — продолжала Эрскин. — Завтра придем к зданию муниципалитета. Заставим власть выслушать нас. Получим копии фоторобота…

Эйнджи бесшумно отделилась от двери и выскользнула в холл. Ей не нравилось, когда начинались разговоры про Крематора. Женщинам из «Феникса» лучше не знать, кто она такая и какое имеет отношение к этому делу. Ее не отпускало ощущение, что остальные начнут таращиться на нее и в конечном итоге узнают, что она проходит свидетельницей. Ей же не хотелось, чтобы об этом кто-нибудь знал.