Прах к праху - Хоуг (Хоаг) Тэми - Страница 36

— Ты знаешь правила, Сэм. Помни о них!

— К черту правила! — прорычал Ковач, смахнув с дальнего края стола альбом фотографий Мэплторпа. — Будь я адвокатом защиты, размахивающим пачкой денег, он бы нашел лазейку, чтобы проскользнуть сквозь нее.

— Это оскорбление, детектив.

— Извините, что обидел вас в лучших чувствах. Эту девушку кто-то пытал, доктор. — С этими словами Ковач оттолкнулся от шкафа и метнул камешек в мусорницу. Тот с грохотом, похожим на выстрел из пистолета 22-го калибра, ударился о дно корзины. — Кто-то отрезал ей голову и забрал в качестве сувенира. Если бы я знал эту девушку лично, мне было бы небезразлично, что с ней случилось. И если бы в моих силах было помочь в поисках этого ублюдка, я бы сделал все, о чем меня просят. Однако для вас важнее статус, нежели Джиллиан Бондюран. Интересно, догадывается ли об этом ее отец?

Ковач раздраженно рассмеялся. Неожиданно пискнул его пейджер.

— Какого черта я тут распинаюсь? Питер Бондюран отказывается поверить, что его дочь может быть жива. Вы с ним стоите друг друга!

Пейджер пискнул снова. Ковач прочитал послание, еле слышно ругнулся под нос и вышел из кабинета, оставив Куинна расхлебывать последствия. У Брандта эта вспышка гнева вызвала улыбку.

— Какие мы, однако, вспыльчивые! Обычно среднему копу требуется чуть больше времени, чтобы потерять терпение, общаясь со мной.

— Сержант Ковач очень тяжело переживает эти убийства, — пояснил Куинн, шагнув к шкафу со стоящим на нем садом камней. — Я хотел бы извиниться за него.

Камни в ящичке были выложены так, что образовывали букву Х, а песок вокруг них был пропахан волнистыми линиями. Куинну сразу вспомнились раны на ногах жертвы — двойная буква Х, и такие же ножевые удары в области сердца, две перекрещивающиеся Х.

— Порядок расположения камней имеет значение? — невинным тоном осведомился он у хозяина кабинета.

— Для меня — нет, — ответил Брандт. — Мои пациенты возятся с этими камнями больше, чем я. По моему мнению, занятие успокаивает некоторым людям нервы, способствует потоку сознания, облегчает общение.

Куинн знал нескольких агентов из Национального центра анализа насильственных преступлений, у которых имелись такие сады камней. Их офисы расположены под землей, на глубине шестидесяти футов. В десять раз глубже, чем хоронят мертвецов, как шутят они. Без окон, без свежего воздуха. Плюс знание того, что на стены давит огромная масса земли. Это было настолько символично, что вызвало бы у старика Фрейда эрекцию. Людям нужно что-то такое, что помогает снять постоянное напряжение. Сам Джон предпочитал в таких случаях вмазать кулаком, причем изо всей силы. Он проводил по многу часов в спортивном зале, наказывая боксерскую грушу за все грехи окружающего мира.

— Не стоит извиняться за Ковача, — произнес Брандт и нагнулся, чтобы поднять с пола альбом фотографий. — У меня богатый опыт общения с полицией. Для этих ребят все просто: ты либо хороший парень, либо плохой. Похоже, они никак не могут взять в толк, что и меня порой крайне раздражают жесткие рамки профессиональной этики, но их не переделаешь. Ну, вы меня понимаете.

Брандт отложил альбом в сторону и присел на край стола, упираясь бедром в небольшую стопку канцелярских папок. На корешке одной из них была наклейка с надписью: Джиллиан Бондюран. На папке лежал диктофон, как будто хозяин кабинета только что работал с документами и собирался прослушать запись их последней встречи.

— Я понимаю ваше положение. Надеюсь, вы понимаете мое, — осторожно произнес Куинн. — Я здесь не коп. Несмотря на то что наша главная цель одинакова, задачи у меня и у сержанта Ковача разные. Профиль, над которым я работаю, не требует того рода свидетельств, которые могут быть приняты судом. Поэтому я ищу впечатления, ощущения, наития. Подробности, которые кто-то другой сочтет несущественными. Сэм, в отличие от меня, занимается поиском окровавленных ножей с отпечатками пальцев. Вы понимаете, что я имею в виду?

Не сводя глаз с собеседника, Брандт медленно кивнул.

— Да, пожалуй, понимаю. И обещаю подумать. Но и вы должны понимать, что проблемы, которые привели ко мне Джиллиан, могут вообще не иметь ничего общего с ее смертью. Тот, кто ее убил, мог ничего не знать о ней.

— А мог и знать. Причем нечто такое, что заставило ее сорваться с катушек, — предположил Куинн и, вытащив из нагрудного кармана визитную карточку, вручил ее Брандту. — Здесь указан мой прямой телефонный номер в городском отделении Бюро. Надеюсь что-нибудь услышать от вас.

Брандт отложил карточку в сторону и покачал головой.

— С учетом всех обстоятельств, признбюсь, что был рад встрече. Не стану скрывать, именно я назвал ваше имя Питеру, когда он попросил меня позвонить вашему директору.

Куинн поморщился и шагнул к выходу.

— Не уверен, что должен благодарить вас за это, доктор Брандт.

Шагая через приемную, он бросил взгляд на очередную клиентку доктора. Она сидела на диване, идеально сомкнув колени, на которых лежала дорогая красная сумочка. На ее лице застыла бесстрастная маска, призванная скрыть досаду и смущение. Она точно не хотела, чтобы здесь ее кто-нибудь увидел.

Интересно, задумался Куинн, а как Джиллиан чувствовала себя, приходя сюда и доверяя свои тайны одному из сикофантов отца? Что это было — ее личный выбор или одно из условий, выдвинутых Питером Бондюраном? Два года каждую неделю — и одному господу богу и Лукасу Брандту известно, по какой причине. И, возможно, ее отцу. Брандт сколько угодно мог хорохориться, горделиво и самодовольно демонстрируя профессиональную этику, распускать хвост. Однако Джон подозревал, что Ковач прав: как только запахло жареным, то первое обязательство возникло у Брандта перед самим собой. Чем дольше будет оставаться счастливым Питер Бондюран, тем дольше будет пребывать в состоянии счастья и Лукас Брандт.

Ковач ждал в фойе, в легкой растерянности разглядывая абстрактную картину, изображавшую женщину с тремя глазами и торчащими из висков грудями.

— Боже праведный, да эта дамочка будет поуродливей мамаши моей второй жены, а ведь та своим видом заставляла трескаться зеркала. Как ты думаешь, эту штуку здесь повесили для того, чтобы немного ущипнуть шизиков, что приходят сюда?

— Это тест Роршаха[10], — пояснил Куинн. — Специально для того, чтобы выявлять тех, кто видит на картине женщину с тремя глазами и торчащими из висков грудями.

Сэм нахмурился и, прежде чем они вышли наружу, напоследок взглянул на картину.

— Один телефонный звонок Брандта начальству, и мою задницу ждут неприятности, — проворчал он, когда спускался по ступенькам. — Я так и слышу, как мой лейтенант орет: «Кем ты, мать твою, Ковач, себя возомнил?» Этот Брандт точно спустит на меня моего шефа. Они наверняка из одной лиги игроков в бэкгаммон[11] или же маникюр вместе делают. Грир заберется на лесенку-стремянку, оторвет мне башку и крикнет в дырку: «Месяц работы без содержания!»

Он комично мотнул головой.

— Кем я действительно себя возомнил? Не знаю. Ну, а ты, мать твою, что думаешь?

— Что я ненавижу этого типа, вот что.

— В самом деле? Мне казалось, будто мы изображаем доброго и злого копов.

Сэм подошел к машине и посмотрел на Джона.

— Актер из меня никакой. Скажи, разве я похож на Харрисона Форда?

Куинн прищурился.

— Может быть, если сбреешь усы…

Они сели в машину. Ковач усмехнулся и покачал головой.

— Не знаю, над чем это я смеюсь. И с чего вдруг сорвался? Брандт дернул меня за поводок, только и всего. Просто разозлился на самого себя за то, что вспомнил его, только когда увидел. Откуда мне было знать, что он…

В общем, оправдания не было. Ковач выдохнул и посмотрел в ветровое стекло на голые ветки спящих кустов на берегу озера.

— Ты его знал по какому-то делу?

— Угу. Лет восемь или девять назад он проходил как защитник в деле об убийстве, которым я тогда занимался. Карл Борхард, гнусный типчик девятнадцати лет, убил подружку, после того как та попыталась расстаться с ним. Придушил ее. И тут на сцену выходит Брандт со слезливой историйкой о том, как мать Борхарда бросила своего дорогого сыночка и как стресс от расставания с той девчонкой подействовал на него и довел до ручки. Он убеждает присяжных, что мы должны пожалеть бедняжку Карла, потому что он не хотел никого убивать и страшно мучается угрызениями совести. Что, мол, он не был настоящим убийцей. Это было преступление страсти. Он не представляет опасности для общества. Короче говоря, понес всякую пургу.