Бриллиант для короля - Бенцони Жюльетта - Страница 31

• Предыдущая
• 31/79
• Следующая

— Что еще сказать? Дни, похожие один на другой, текли медленно. Со мной хорошо обращались, страдала я лишь от отсутствия свободы и вечной полутьмы, потому что камера освещалась одним узким, похожим на щель, зарешеченным окном. Оно располагалось слишком высоко, чтобы я могла в него выглянуть, зато по нему можно было судить о толщине стен в Бастилии[16]... Кормили меня обильно и даже слишком, белье было чистым и мыла вдосталь, но время шло, — я догадалась, что наступила осень, после того, как у меня в камине развели огонь, — и меня одолела тоска. Я не знала, в чем меня обвиняют, а значит, не могла понять, смогу ли я когда-нибудь выйти из тюрьмы. С каждым днем я слабела. Мне стало трудно подниматься с кровати, и целыми днями я лежала. Вы представить себе не можете, до какой степени я чувствовала себя усталой. Ко мне пришел тюремный врач и прописал укрепляющее, но я отказалась его принимать, у меня совсем не было аппетита. Но однажды ночью ко мне вошли тюремщик и несколько стражников, мне объявили, что меня отвезут туда, где я смогу поправить свое здоровье.

Я была так слаба, что не могла идти, и меня отнесли в карету, она тоже была закрытой, как та, в которой меня привезли в Бастилию, но на этот раз я была не одна. Со мной рядом сидел какой-то немолодой человек. Он не назвал своего имени, но сказал, что он врач, и уверил, что меня везут туда, где я стану чувствовать себя лучше.

— Он сказал правду?

— С Бастилией не было никакого сравнения. Меня поместили в красивой комнате, обтянутой розовым Дамаском, с белыми шелковыми занавесками на окнах, с изящной мебелью, с цветами. В соседней комнатке стояла ванна. Большие окна выходили в лес, но на них тоже были решетки. Мне объяснили, что решетки здесь для защиты и безопасности. В комнате были книги, гитара, домашние платья, духи и притирания. Пожилой человек, с которым я ехала, навещал меня через день, занимался моим здоровьем и говорил только о нем. Так же вели себя слуги. Мне прислуживали мужчина и женщина, внимательно и по-своему любезно, но появлялись они только в положенные часы или тогда, когда я просила что-то мне принести. На мои вопросы они не отвечали. Однажды вечером приехал господин де Лувуа и разделил со мной ужин. Он сказал, что доволен тем, как я выгляжу, осведомился, не нужно ли мне чего-нибудь. Я ответила, что хотела бы уехать отсюда, но он возразил, что это невозможно. Пока невозможно. Что он под свою ответственность увез меня из Бастилии, потому что я стала там чахнуть. Но пока все должны думать, что я по-прежнему в заточении, и на свободу я выйду еще не скоро. Важно, чтобы беспокойство, охватившее всех в связи со скоропостижной смертью королевы, утихло. А там видно будет. Он ждал изъявлений благодарности, и я его искренне поблагодарила. Мы говорили обо всем и ни о чем... В основном о короле: он восхвалял его на все лады и пел ему дифирамбы. Господин де Лувуа стал посещать меня каждый вечер. Сначала его визиты мне были даже приятны, но продлилось это недолго.

— Почему? — задала вопрос мадемуазель Леони, слушавшая рассказ Шарлотты со все возраставшей тревогой.

Ей не нравилось преображение в кроткого барашка министра, о котором все знали, что он хищный и безжалостный волк. По ее мнению, ни мягкостью, ни состраданием этот человек не отличался. А если кого-то напоминал, то разве что мольеровского Тартюфа.

Шарлотты закашлялась, у нее перехватило горло. Но она все-таки набралась мужества. Но не смогла продолжить. Отвела глаза.

— Трудно объяснить. Слишком уж он был любезен и предлагал весьма странные вещи: например, поехать с ним в Италию, чтобы мне немного развеяться...

— В Италию? Что вам делать в Италии? Тем более с ним? И без ведома и одобрения короля?

— Я ответила, что хочу только одного — вернуться на службу к герцогине Орлеанской. И однажды вечером...

Дыхание у Шарлотты опять перехватило. Понимая, с каким трудом дадутся бедной Шарлотте следующие слова, мадемуазель Леони крепче сжала руки своей любимой девочки.

— Не бойтесь, Шарлотта, мне вы можете сказать все. Однажды вечером...

— Он... остался. Напрасно я защищалась, как могла, он был сильнее меня... Он меня ударил и... не заставляйте меня говорить, что было потом...

— Нетрудно догадаться, что он совершил над вами насилие.

На утверждение старой дамы Шарлотта ответила рыданием. Она отняла свои руки у Леони и закрыла ими лицо. И тогда мадемуазель Леони обняла ее с такой сострадательной нежностью, какой в себе и не подозревала. Она вся превратилась в жалость и сочувствие.

— Плачьте, моя детка, плачьте. Плачьте, пока плачется. Слезы приносят облегчение, когда на сердце камень, — шептала она, гладя пепельные волосы юной красавицы. Потом она стала потихоньку баюкать Шарлотту, словно та превратилась в маленькую девочку. Рыдания понемногу смолкли, и она услышала:

— Вы... так добры... Я должна внушать вам отвращение... Вы же чисты, как монахиня!

Брови мадемуазель Леони взлетели вверх. Пришел ее черед покашливанием избавляться от хрипоты в горле.

— Скажу вам прямо, в этом мире не бывает совершенств. И зачастую внешность обманчива, — прошептала она.

Но отчаявшаяся Шарлотта не услышала ее, а может быть, поглощенная своим горем, не обратила внимания на ее слова. Не заметила она и улыбки, тронувшей губы старой женщины, вспомнившей чудесный уголок на берегу Жоди, реки возле Трегье, ее родного городка. Там среди цветущего дрока, утесника и вереска два юных существа, охваченные пламенем страсти, любили друг друга, поклявшись; что никто и ничто их не разлучит, что любить друг друга они будут вечно. Жоэль был таким красивым, таким ласковым, таким нежным... Он плавал на королевском корабле и уплыл на нем далеко-далеко. Они должны были пожениться после его возвращения. Но он не вернулся. Погиб в бою. Леони было шестнадцать, и, по счастью, ее недолгая любовь оставила ей всего лишь приятное воспоминание, которое она бережно берегла в глубинах памяти. Потом ее сердце, казавшееся ей мертвым, забилось ради Юбера Фонтенака, погибшего тоже трагически, но бесславно...

Леони была рада, что Шарлотта не услышала ее неосторожного полупризнания. Разве можно было сравнить слепящее счастье давнего лета с кошмаром, пережитым в тюремной клетке в глубине леса? Продолжая баюкать Шарлотту, она тихо спросила:

— Надеюсь, кошмар ограничился одним разом?

— Нет, он повторялся трижды, и в мой адрес сыпались самые страшные угрозы, если я посмею рассказать о своем позоре кому бы то ни было. Всякий раз он твердил, что без ума от меня, что я могу делать с ним все, что захочу... Я отбивалась всеми силами, и тогда он применял силу... Мне не хотелось жить, я мечтала покончить с собой... Еще одного раза я бы не выдержала. Но вечером вместо Лувуа в дом ворвалась женщина в маске, она осыпала меня проклятиями и ругательствами, а потом выгнала в лес, посоветовав идти к таким же, как я. Так я очутилась на свободе... Я долго блуждала в темноте по лесу, потом упала от усталости, и меня нашли слуги мадам де Монтеспан в парке Кланьи.

— Что вы ей сказали?

— Все, что вы слышали, но не о последних ночах... Никто не должен знать... Я умру от стыда...

— Никто ничего не узнает, не бойтесь. Теперь вам нужен покой и отдых, чтобы вы наконец пришли в себя. И еще мы должны убедиться, что несчастье осталось без последствий. Вы меня понимаете?

— Вы боитесь, что я беременна?

— Не боюсь, но...

— На этот счет могу вас успокоить, мои женские недомогания случились вовремя.

Вздох облегчения мадемуазель Леони мог бы стронуть с места фрегат.

— Слава тебе господи! — воскликнула она. — Теперь вам нужно обо всем забыть! Это будет непросто, я понимаю. Но я сделаю все, чтобы вам помочь.

Шарлотта привстала и приблизила лицо к лицу кузины. Гнев высушил ее слезы.

— Забыть, вы сказали? Нет! Я хочу отомстить! Увидев этого человека в Версале, я хотела плюнуть ему в лицо, обвинить перед королем, перед всем двором...

• Предыдущая
• 31/79
• Следующая