Аврора - Бенцони Жюльетта - Страница 15
- Предыдущая
- 15/71
- Следующая
— Надо же, лейтенант, вы настолько утомлены? Он вздрогнул.
— Я? Утомлен? Ничуть! Я — верный слуга Ее высочества. — Для большей убедительности он звонко щелкнул каблуками.
— Значит, я могу ей о вас доложить?
— Обо мне? Ее высочеству? Зачем?
— Как же, перед тем как я отправила вас сопровождать графиню Кенигсмарк к границе, вы жаждали аудиенции по делу, которое, по вашим же словам, не терпело отлагательства.
— Вот как? Прошу меня простить, баронесса, что-то не припоминаю...
Он поклонился и зашагал прочь, как деревянный, с блаженной улыбкой и с умилением во взоре.
— Одно из двух, — пробормотала про себя баронесса Беркхоф. — Либо он сомнамбула, либо влюбился. Я предпочла бы второе: от этого могла бы быть польза.
Аврора в продолжение пути чувствовала себя уже не такой измученной. Выплеснув гнев на этого молодого дурня, она немного успокоила нервы, разгулявшиеся после неожиданно бурной реакции герцогини Элеоноры. Как она смела! Что бы ни натворил Филипп, чье преступление — если это было преступлением — оправдывалось чистотой его любви, он не заслужил такого презрения, такой ненависти от женщины, раньше выказывавшей ему столько расположения, что позволительно было задуматься, не стала ли она жертвой тех же чар, перед которыми не устояла ее дочь...
Или все объяснялось страхом за дочь? Да, положение Софии Доротеи было опасным, но позволительно ли не снизойти из-за этого к отчаянию безутешной сестры пропавшего? Во власти герцогини Элеоноры было добиться от супруга, чтобы тот потребовал от курфюрста Ганновера, своего родного брата, объяснения событий, случившихся вечером 1 июля...
Возвращение Авроры в Агатенбург получилось еще более мрачным, чем в Ганновер. Улетучилась последняя надежда, оставалось только выяснить, что происходило в ее отсутствие. Как будто ничего страшного: путешественница застала сестру в саду. Та прогуливалась — мелкими шажками, зато уже сама! — под руку со своей горничной Лизелоттой. При виде Авроры Амалия радостно вскрикнула.
— Как я за тебя переживала! — призналась она, заключая младшую сестру в объятия. — Тебя хорошо приняли?
— Сначала хорошо, а потом отвратительно... Да будет тебе известно, меня доставила к границе конная стража!
— Тебя, графиню Кенигсмарк?!
— Именно. Похоже, наш ранг обесценивается день ото дня. Герцогиня ужасно боится за дочь и обвиняет нашего Филиппа во всех мыслимых и немыслимых грехах. Дескать, если бы не он, София Доротея никогда бы не сошла с тоскливого пути наследной принцессы! Она никак не возьмет в толк, что та уже не ребенок, а женщина двадцати семи лет, мать семейства, обладательница живого и проницательного ума, волевая, с сильным характером... Далеко не та робкая овечка, что покорно следует на синем шелковом шнурке за своим господином! Она всего на год моложе Филиппа. Что меня бесит, так это то, что эту пару, людей, созданных друг для друга, так подло разлучили! Виновники этого преступления находятся в Целле. Такую любовь способна погубить только смерть, и то необязательно...
— Успокойся! Как я вижу, ты разузнала не слишком много?
— Вообще ничего! Разве что одну подробность. Ульрика разговорилась с хозяйкой гостиницы и выяснила, что София Доротея провела весь июнь у родителей, была совсем плоха, а потом поругалась с отцом и хлопнула дверью. Жители Целле всегда души не чаяли в своей маленькой принцессе и теперь за нее беспокоятся, ведь для них ганноверцы — как будто дикари. А что здесь? Вернулся ли Гильдебрандт?
— Еще нет. Фридрих отправился в Дрезден с уведомлением для нового государя о пропаже его военачальника... Ему все равно пора было возвращаться в Саксонию, отпуск закончился.
— Пожелаем ему удачи! А пока... Ее перебил крик, даже вопль:
— Только не говори мне, что опять уезжаешь!
— С чего ты это взяла?
— Знаю я тебя! С тех пор как исчез Филипп, тебе не сидится на месте.
Девушка помолчала, потом подняла на сестру затуманенный слезами взгляд и проговорила с бесконечной печалью:
— Это правда. Мне невыносим всеобщий заговор молчания, которым пытаются окружить Филиппа. Я должна все разведать! Понимаешь, меня не оставляет чувство, что он меня зовет, ждет моей помощи. Вот я и живу в надежде, что ветер принесет какой-то знак, укажет мне верный путь. Может, если объехать все крепости этого проклятого Ганновера, то мне что-то нашепчут камни? Помнишь историю трувера Блонделя де Неля, который, разыскивая своего государя, Ричарда Львиное Сердце, изъездил из конца в конец всю Австрию, пока не услышал голос, доносившийся из-под башни...
— Напрасные усилия! Рыцарские времена миновали, и ты, мечась, как обезумевшая птица, только усугубишь свою горечь, а я тем временем скончаюсь от тревоги!
Аврора уставилась на сестру, даже не пытаясь скрыть удивление. Неужели Амалия, это олицетворение спокойствия, даже холодности, закованное в латы железной самоуверенности, скрывала в глубине души такую нежность по отношению к сестре? Улыбаясь в ответ на не заданный младшей сестрой вопрос, старшая стиснула ей руку.
— Останься со мной! — взмолилась она. — Вместе мы будем вдвое сильнее.
Обе долго молчали. Наконец девушка вымолвила:
— Скажи мне, о чем ты думаешь? Считаешь, что его больше нет в живых?
— Честно? Я не знаю. Мне кажется немыслимым, чтобы князь, кем бы он ни был, посмел заманить такого человека, как Филипп, в западню. Но таково влияние нашего гордого имени! Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что чаще всего верх одерживает первобытная дикость. Как ни меняются по воле моды шелка, бархат, блестки, сам человек из плоти и крови остается прежним, со всеми своими слабостями, страхами, ненавистью. А потому, как знать?..
Вернувшись в замок, Аврора решила на время согласиться с сестрой и дождаться новых известий. Стычка с герцогиней Целльской произвела на нее тяжелое впечатление. Пока что у нее не было никакого желания снова встретить такой же отпор. Все было бы по-другому, если бы она могла постоять за себя с оружием в руках в Германии, все еще зализывавшей раны Тридцатилетней войны, где «независимые князья» охотно поднимали друг на друга мечи, лишь только выдавалась передышка в отражении нападок датских или шведских недругов. Шум боя непременно раздавался если не в одном, то в другом месте.
Но и у слабой женщины оставалось неплохое оружие, надо было только уметь им воспользоваться, — перо. В этих играх Аврора успела поднатореть: она говорила и писала на нескольких языках, в весьма элегантном поэтичном стиле, истоки которого гнездились в ее живом плодотворном воображении. Она уселась за маленький столик перед окном, распахнутым на безмятежную речку Швинге, очинила полдюжины гусиных перьев и, окуная их в чернила и подключая свое воображение, принялась за дело. Важно было не забывать о разнице стилей: императору пишут не так, как его вассалам! Первым в списке стоял, естественно, Эрнст Август Ганноверский: от него она попросту требовала отчета об участи брата, при этом совершенно не упоминая Софию Доротею. Затем Аврора призвала на помощь главу Брауншвейгской династии, к которой принадлежали ганноверский курфюрст и герцог Целльский, — герцога Антона Ульриха Брауншвейг-Вольфенбюттеля, в свое время собиравшегося женить на Софии Доротее своего сына. Она была убеждена, что тот по-прежнему переживает разрыв, к тому же он был католиком, тесно связанным с версальским двором. Она сознательно задела эмоциональную струну, поведав о судьбе принцессы, о которой адресат должен был все еще сожалеть, в надежде, что через него слух дойдет до самого Людовика XIV. Следующим на очереди был герцог Мекленбург-Шверинский, выделившийся значимостью среди своих соседей. Не пропустило ее перо и многих других германских князей. Всем написать не удалось: их было многовато, более двухсот, к тому же большую часть из них ни в коей мере не волновали события в северных княжествах.
- Предыдущая
- 15/71
- Следующая
