В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович - Страница 94
- Предыдущая
- 94/102
- Следующая
Он опустил свиток. Все молчали, очевидно не совсем понимая, почему были прочтены эти строки.
Маммея с удивлением посмотрела на Ганниса, и тот недоумевающе развел руками. Но Вергилиан снова поднял указующий перст:
– Прошу также позволения прочитать следующее…
Я догадался, что он нашел в книге что-нибудь о тщете власти, о ничтожестве земной славы.
Развернув еще один свиток, Вергилиан стал читать. На этот раз выдержка была из «Размышлений» Марка Аврелия. Я услышал знакомые слова:
– «Итак, какова бы ни была твоя судьба, ты по двум причинам должен быть доволен ею. Во-первых, потому, что это твоя, лично тебе уделенная участь, через которую ты делаешься участником целого, звеном в цепи, связующей тебя со всем остальным миром. Во-вторых, потому, что предоставленная тебе судьба или вся твоя жизнь нужна как одна из составных частей вселенной…»
Дион Кассий ударил рукой по мрамору стола.
– При чем здесь, в такой день, эти мысли о бренности жизни?
А Вергилиан все далее развертывал свиток.
– «Если, проснувшись рано, тебе не хочется покинуть ложе, скажи себе тотчас: „Я пробудился к разумной деятельности, я для нее родился на свет“. Взгляни, всякая тварь трудится над своим делом: воробей, паук, пчела, муравей…»
Дион Кассий вскочил, готовый разразиться гневными словами. Однако Вергилиан упросил его:
– Еще несколько строк! Слушай, сенатор! «Жизнь мирская не что иное, как погоня за почестями и наслаждениями, она – подмостки, по которым проходит суетливая толпа. Она подобна своре собак, грызущихся из-за кости, или рыбам в пруду, хватающим крошки хлеба… Держаться достойно в этой свалке, умея рассмотреть в ней проявление добра, – вот назначение человека…»
Никаких реплик на чтение не последовало. Только Дион Кассий погрозил Вергилиану пальцем с укоризной.
– Ты поэт. Между тем сейчас надо обращаться не к утешительной философии, а искать выход из создавшегося затруднительного положения. Меня удивляет, что ты, племянник достопочтенного Кальпурния, относишься так легкомысленно к тому, что происходит. Кто знает, что завтра будет с нами!
Я хорошо изучил Вергилиана за эти годы. Я знал, что в такие мгновения ему особенно приходят в голову мысли о тщете человеческого существования. Но разве те слова, что он нашел в книгах, могли изменить что-либо на земле?
По распоряжению Марка Опеллия Макрина, префекта претория, сооружение погребального костра было поручено плотникам XV легиона. Воины этого легиона не имели случая пользоваться особенными милостями покойного императора и редко его видели, поэтому им не могли прийти в голову вредные мысли о некоторых обстоятельствах смерти августа, которые могли повлечь за собой желание мстить за убитого. Во исполнение полученного приказа префект Тиберий Агенобарб Корнелин послал на строительство костра три центурии мастеров, привычных к кузнечному и плотничьему ремеслу. Место для погребальной церемонии выбрали на широком поле, где вся земля была избита лошадиными подковами, так как на этом пространстве производились учения стоявших под Эдессой конных когорт.
Волы доставили из Эдессы все необходимые строительные материалы, бревна и доски, а также амфоры с горючей смолой и благовониями. Работа началась поздно вечером, при свете смоляных факелов, и всю ночь не переставая стучали топоры. Костер надо было закончить к утру.
Вероятно, опасаясь, что этого не удастся сделать, Корнелин решил лично посетить место работ. В одной короткой тунике, высоко открывавшей его мускулистые, волосатые ноги, он поскакал в полном одиночестве в душную сирийскую ночь. Свистевший в ушах ветер немного освежил лицо. На небе сияли звезды. Млечный Путь опоясывал мироздание. Где-то за этой ночью была Италия, Рим, и там жила Грациана.
Мы уже вернулись в Эдессу, на место событий. Кузнецы и плотники трудились при свете факелов, весело переругиваясь друг с другом, насмехаясь над неловким товарищем, подбадривая себя шутками и солдатскими песенками. Чертеж погребального костра был составлен Диодором, императорским архитектором, родом из Лептиса, тем самым, что всего шесть лет тому назад построил Септимию Северу, своему земляку, такой же погребальный костер в далекой Британии, в Эбораке, недалеко от Лондиния, в холодный зимний день, когда сквозь туман невозможно было видеть легионы, пришедшие в последний раз поклониться императору. Теперь настал черед сына.
Когда Корнелин подъехал к месту строительства, к нему подошел озабоченный Диодор.
– Кажется, не успеем закончить к утру.
Префект начал сквернословить.
– Поспеши! Или я прикажу воинам, чтобы они повесили тебя на первом попавшемся дереве!
Архитектор дрожащими руками вцепился в свою хламиду. Что мог сделать жалкий раб архитектор, у которого уже не было в живых покровителя!
– Будет сделано все, что в человеческих силах, – сказал он дрожащим голосом и побежал к плотникам, чтобы поторопить их с окончанием работ.
При свете факелов можно было рассмотреть возникающий среди мрака грандиозный остов сооружения из бревен и досок. Его строили при помощи подъемных машин, и как раз в эту минуту воины стали с криками поднимать наверх, чтобы водрузить на костре, статую крылатого гения с венком в руке. Свет факелов скользил по потным спинам людей, суетившихся у костра, озарял кучи бревен и стоявших на дороге спокойных волов с ярмом на широких выях.
Корнелин подъехал вплотную к работающим, и Диодор, чтобы задобрить сурового префекта, стал ему рассказывать:
– Шесть лет тому назад хоронил отца, завтра будем сжигать тело сына. Летит быстротечное время!
И помню, как умирающий Септимий Север потребовал, чтобы ему показали урну, предназначенную для его праха. Император посмотрел на нее и сказал со вздохом: «Ты будешь хранить в себе того, кому тесен был весь мир!» Великого духа был человек!
– Как подвигается работа? – спросил Корнелин, не любивший болтовни в служебное время.
– Заканчиваем второй сруб, – ответил Диодор, – к утру закончим. Можешь быть спокоен.
Корнелин вопросительно посмотрел на префекта легионных кузнецов Ферапонта. Тот подтвердил:
– Диодор не солгал. Ты вполне можешь положиться на нас. У благовоний я поставил стражу.
– Хорошо. Какова будет высота?
– Сорок локтей.
Солдаты весело кричали наверху:
– Покойнику будет тепло!
– Есть на чем поджариться, как гусю!
– С такой высоты прямая дорога на небо!
– К богам!
Чтобы не слышать насмешек над почившим императором, – а оборвать болтунов он не решался, – Корнелин повернул коня и направил его бег в ту сторону, где находился лагерь. Оттуда доносился глухой гул. Очевидно, воины покинули шатры и шумели на легионном форуме.
Трибун поскакал в Эдессу.
Ждали прибытия Юлии Домны. Но труп разлагался. Не могло быть и речи о перевезении праха в Антиохию, где ритуал императорского погребения возможно было бы обставить с большей пышностью и где удалось бы найти более опытных бальзамировщиков. Впрочем, мало кто волновался по этому поводу. Все, от Макрина до последнего центуриона, хотели поскорее покончить с погребальной церемонией, чтобы заняться текущими делами, в надежде, что теперь жизнь на земле не будет такой беспокойной. Наконец-то погасли глаза, таившие в себе человеконенавистничество.
Император Марк Аврелий Антонин, которого называли в лагерях Каракалла, почерневший и страшный, несмотря на положенные на лицо белила и румяна – в спешке их взяли для такой надобности у какой-то блудницы, – в золотом лавровом венке, полуприкрытый пурпуром палудамента, покоился на смертном ложе, в сиянии высоких светильников, под колоннами северовской базилики, где в Эдессе происходят заседания трибунала. Около ложа стояли четыре бронзовые курильницы на изогнутых львиных лапах, но даже дым благовоний не мог убить запаха тления. В плывущих под потолком слоистых волнах фимиама поблескивала позолоченная статуя императора Септимия Севера, посвященная эдесцами гению великого африканца. Император стоял в позе оратора, произносящего речь перед легионами после победы над парфянами, в кованом панцире. В протянутой руке он держал свиток. На другую перекинулась пола воинского плаща. При свете светильников можно было даже рассмотреть олимпийскую улыбку и завитки раздвоенной бороды.
- Предыдущая
- 94/102
- Следующая
