В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович - Страница 78

• Предыдущая
• 78/102
• Следующая

Мы с Вергилианом не без труда протолкались на свои места, расположенные сразу же над подием. Отсюда было прекрасно видно все, что происходит на арене. Только что началось шествие колесниц. Возницы в голубых и зеленых коротких туниках, стоя в легких, но прочных двухколесных тележках, одной рукой натягивали ременные вожжи, а другой посылали толпам воздушные поцелуи. В эти минуты они чувствовали себя в центре внимания всего мира. С верхних ярусов женщины бросали им цветы, покорно падавшие к ногам лошадей, на песок арены. На самом верху, где уже было близко небо, суетились корабельщики императорского флота, на обязанности которых лежало натягивать пурпуровый навес, дававший спасительную тень и прохладу.

Цирк потрясали крики:

– Акретон! Гирпина!

Оглядывая с надменной улыбкой это множество обезумевших людей, Акретон, краса цирковых состязаний, небрежно махал голубым платком над головой. Он был пресыщен победами, любовью красивых женщин, славой, богатством. Четверка вороных испанских коней с белыми отметинами на лбу и розовыми ноздрями промчалась по арене, повинуясь едва заметному движению его пальцев, державших вожжи…

Я нашел среди сенаторских бород нежное лицо Соэмиды. Она смотрела с таинственной улыбкой на возницу, и никто не знал, какие мысли возникают за ее высоким лбом, отягощенным прической из сложенных в виде короны черных кос, украшенных жемчугами.

Я рукоплескал вместе со всеми, но, как это ни странно, цирковое шествие оставляло меня в глубине души холодным. Может быть, потому, что судьба назначила мне жить в мире книг, где царит вечная тишина.

Вдруг Вергилиан встал и показал пальцем на подий:

– Смотри – там сидит сенатор Дион Кассий, привезший сообщение о победах императора. А рядом с ним… Знаешь, кто рядом с ним?

– Кто?

– Отгадай!

– Откуда мне знать! Я ничего не вижу за головами людей!

– Трибун Корнелин. Твой обидчик…

Я приподнялся, чтобы лучше видеть. Действительно, трибун с Дионом Кассием находились на почетных местах. Значит, Корнелин не прозевал случая, чтобы обратить на себя благосклонное внимание августа. Он смотрел на арену с огромным интересом. Возможно, что особенно располагал его к этому оказываемый почет.

Немного выше восседал наш карнунтский знакомый Виктор. У меня почему-то сжалось сердце, когда я увидел, что рядом с ним находится девушка в синем покрывале. Грациана тоже была в цирке! По другую сторону от нее сидел не кто иной, как наш друг Наталис и что-то нашептывал на ухо. Грациана улыбалась. Напрасно Вергилиан делал ей знаки, она не видела нас.

Верхние ярусы скамей были в тумане человеческих испарений. Там, под самым навесом, располагалась городская беднота – башмачники и продавцы бобов, позолотчики и корабельщики, каменщики и могильщики. Много было среди них людей, которые вообще не занимались никаким ремеслом, а жили подачками или случайной работой, ели на обед вареный горох, а спали на охапке соломы, и эту неприглядную жизнь им скрашивали только цирк и игра в кости. Они уже с утра заполнили верхние скамьи, приходили сюда с подушками, набитыми травой, так как были цирковыми завсегдатаями и знали по опыту, что трудно высидеть с утра до захода солнца на каменной скамье. Здесь пахло потом и чесноком, люди говорили на грубом языке Субурры, но никто лучше этих любителей зрелищ не мог разобрать достоинства Гирпины, хотя порой у них не было даже сестерция, чтобы поставить на совершенно верную квадригу.

Я смотрел широко раскрытыми глазами на все, что меня окружало, – на квадриги и на зрителей, на приготовления к ристаниям и на ссоры соседей, мешавших друг другу видеть со всем удобством арену. Но мне показалось, что толстый римлянин обернулся и что-то сказал Корнелину, и тот стал искать глазами Виктора на скамьях, вытягивая голову. Итак, фортуна благоприятствовала трибуну на полях сражений, и парфянская стрела, которой мы грозили Грациане, не поразила его! Соседями Корнелина были почтенные люди. Они обращались к трибуну с какими-то вопросами, и прославленный воин отвечал им с достоинством.

Все занимало меня. Вергилиан явно скучал, и даже появление Грацианы его не взволновало. Что ему еще было нужно? Или сердцем поэта окончательно завладела прелестная Делия? Но я уже сам познал власть женского тела и мысленно сравнил девушку из Карнунта и танцовщицу. Грациана была почти ребенок, еще, может быть, не проснулась от детских снов, Делия же пылала всем своим существом… Однако я знал, что если бы вместо колесниц на арене состязались гладиаторы и если бы победитель, попирая ногою поверженного противника, ждал с мечом в руках, как народ решит судьбу побежденного, то Грациана опустила бы вниз большой палец, требуя этим римским жестом, чтобы несчастного добили. А Делия, может быть, не поступила бы так… Как понимал свою любовь к танцовщице Вергилиан? У меня самого не было большого опыта в этой области. Любовь представлялась мне каким-то смутным чувством, которое заставляет сильнее биться человеческое сердце, пробуждает в нем желания. Вероятно, проще всего это чувство воспринимают такие, как Корнелин. Я имел случай наблюдать за его жизнью во время службы в легионе и понял, что он рассудительный человек, знающий, чего хочет, и почти всегда достигающий своей цели. Но время от времени я смотрел туда, где сидела Грациана, и ее белокурые волосы напомнили мне о Маммее.

Наконец кончилось торжественное шествие, утихли приветственные крики. Томительно пропела труба. Цирк затихал постепенно, готовясь к волнующему зрелищу. И вот в дальнем конце арены разом отворились при помощи особого хитроумного приспособления двенадцать широких ворот, и двенадцать квадриг – шесть голубых и шесть зеленых – вырвались на арену с такой быстротой, что спицы колес превращались в сплошные круги. Перевитые ремнями из предосторожности, на случай падения, возницы только благодаря многолетней привычке могли устоять на несущихся колесницах. На головы у них были надеты предохранительные кожаные шапки, похожие на шлемы воинов, а за пояса заткнуты ножи, чтобы в случае катастрофы в одно мгновение отрезать привязанные вожжи и тем спасти свою жизнь. Но в минуты, когда двести конских копыт упруго били в песок арены, вероятно, никто из этих отважных людей не думал о смерти.

Цирк ревел от восторга. Я слышал, как соседи говорили, что давно не было таких упоительных состязаний, Казалось, что сами кони понимают важность события: взволнованные происходящим, опьянев от криков и понуканий, они со злобой косили глаза на соперников.

На поворотах, когда квадриги с размаху огибали мету, колеса глубоко врезались в песок. Но все обходилось благополучно, квадриги снова летели вперед, весело щелкали бичи, и неистовство в цирке увеличивалось с каждой минутой. Опытные возницы делали все от них зависящее, чтобы сохранить спокойствие и беречь силы для решительного мгновения.

Уже начинался последний, седьмой круг. Крики на скамьях превратились в сплошной вой. Зрители скрежетали зубами, вскакивали с мест, взлезали на мраморные сиденья, а соседи сталкивали их оттуда, так как эти обезумевшие люди мешали видеть арену. Взоры всех были обращены на Акретона, на лучшего возницу голубых, любимца не только красивых женщин, но и черни.

Результат состязаний зависел от седьмого поворота. Нужно было сделать его у самого края меты, чтобы по возможности сократить расстояние и тем выиграть драгоценное время; здесь имела значение каждая пядь земли, и зрители были уверены, что в последнее мгновение Акретон, как всегда, неподражаемым рывком вылетит вперед и вырвет победу у Арпата, не отстававшего от него ни на шаг со своей страшной серой четверкой.

Но все добрые пожелания были на стороне чернокудрого каппадокийца.

– Акретон! Акретон!

Казалось, люди забыли обо всем на свете; в цирковых страстях растворились горе и любовь, государственные дела и заботы; всех одинаково обуревали жажда быстроты и желание победы, и в этом чувстве потомственный сенатор ничем не отличался от простого поденщика, а возницы были в эти мгновения важнее консулов и даже императора.

• Предыдущая
• 78/102
• Следующая