В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович - Страница 32
- Предыдущая
- 32/102
- Следующая
Присутствующие раболепно склонились перед владыкой мира. Император дружелюбно оглядел собравшихся.
– Продолжайте вашу беседу, друзья! Надеюсь, я не помешал вам?
В ответ раздался сдержанный гул голосов:
– Да хранят тебя боги! Мы жаждали увидеть тебя!
Север опустился в кресло из слоновой кости, тотчас уступленное ему Антонином, и с большой осторожностью вытянул ноги, искривленные подагрой.
Вергилиан рассказывал мне, что он не без страха смотрел на императора. О нем столько ходило рассказов, начиная с истории, в которой якобы огромную роль сыграла тога Марка Аврелия, одолжившего ее Септимию Северу, когда тот, будучи еще легатом, явился однажды на императорский пир прямо с дороги в плаще. По мнению многих, этот подарок и предопределил судьбу будущего императора. Известна была всем и сплетня о женитьбе Севера на Юлии Домне, на которой выбор честолюбца остановился только потому, что в ее гороскопе существовало указание звезд на замужество с человеком, облеченным в пурпур. Септимий Север сам изучал науку халдеев и верил в подобные предсказания.
Но этот добродушно улыбающийся человек все-таки побаивался немного всяких болтунов и стихоплетов, которые всегда могли сочинить какой-нибудь памфлет или пустить гулять по Риму ядовитый стишок. Септимий Север не постеснялся умертвить Лета, спасшего ему жизнь в битве под Лугдунумом, предал смерти тысячи людей, виновных только в том, что их гороскопы намекали на блестящую судьбу, или увидевших во сне пурпур и имевших несчастье рассказать об этом болтливым друзьям. Однако даже император был бессилен против яда короткой, как пчелиное жало, эпиграммы.
Септимий Север являлся типичным представителем новой римской знати. Из Африки или из Сирии стекались в Рим подобные честолюбцы, люди без стыда и без совести, умеющие произносить красивые слова и неутомимые в снискании общественных почестей и богатства, деятельные, как торгаши, хитрые, как змеи. Они проникали в магистратуру, в сенат и иногда кончали свою жизнь консульским званием. Септимию Северу особенно благоприятствовала фортуна, и он добился императорского пурпура.
Август обводил собрание ласковым, «антониновским» взглядом:
– О чем вы беседовали, друзья мои?
– Оппиан читал нам свои стихи, – ответил Антонин.
– Уверен, что они полны таланта…
– Отличные! И я хочу просить тебя, отец, чтобы ты обратил внимание на поэта.
– О чем ты говоришь, мой сын? – Север повернул к своему наследнику пышную бороду, ожидая очередного ходатайства.
– Сжалься над бедным стихотворцем… – пролепетал Оппиан.
Юноша прибыл в Рим с острова Мелита, где добровольно разделял ссылку отца, на которого обрушился гнев господина в связи с каким-то глупым доносом. У старика отняли все имущество и дом, вытащили ночью из постели и на военной галере доставили на отдаленный остров. Теперь сын явился ходатайствовать о помиловании.
Антонин вполголоса разговаривал с отцом, объясняя ему дело Оппиана. Император, слегка морщась, слушал сына. Потом потрепал его по щеке.
– Разве я могу тебе в чем-нибудь отказать, друг мой?
Щеки у цезаря были еще круглые и румяные, как у здоровой деревенской девушки.
– Антипатр, – обратился император к своему секретарию, – ты здесь? Напиши распоряжение об отмене ссылки отца стихотворца. Как его зовут? Оппиан? И вели выдать поэту двадцать… двадцать пять золотых.
Присутствующие изумились. Этот самый скаредный человек в Риме подарил двадцать пять золотых! Было чему удивляться. И тотчас на Оппиана посыпались как из рога изобилия похвалы.
– Описание слона тебе удалось замечательно! Как ты сказал? Облако, несущее в своем чреве страшную для смертных грозу? Великолепно!
– Да, это образно и поэтично.
Только Скрибоний пожимал плечами:
– Грозу в чреве? Какие же звуки поэт сравнивает с грозой?
– Ты придираешься, Скрибоний, – остановил его старичок с выразительными глазами, видимо всю жизнь добивавшийся подачек, льстец и лизоблюд.
Рабы в белых туниках с золотыми украшениями стали разносить на серебряных блюдах сласти, доставленные из далеких стран, орехи, великолепные плоды из императорских садов. Другие принесли в узких амфорах вино, сваренное со специями, от которых приятно кружилась голова. Пить чистое вино здесь считалось предосудительным.
Император милостиво побеседовал с Филостратом. На ритора в тот вечер боги положительно изливали свое благоволение! Септимий Север сам был не чужд литературе и в свободное от государственных трудов время, может быть и в этом подражая Марку Аврелию, составлял свое «Жизнеописание». Слог ему выправлял Антипатр, подделываясь под Плутарха. Теперь все кому-нибудь подражали, и секретарий выбрал совсем не плохой образец.
Все так же благосклонно улыбаясь, но исподтишка оглядывая собрание, Север расспрашивал Филострата о том, как он намерен поступить с записями Дамиса, о которых слышал от своей просвещенной супруги. Но даже в улыбке императора чувствовалось что-то неуверенное в себе, почти растерянность звучала в его нарочито громких словах, сопровождаемых величественными жестами. Казалось, все удалось ему на жизненном пути. Какие победы, какие достижения и постройки! Родной Лептис, провинциальный и ничем не примечательный город, превратился по его воле в столицу африканской провинции; легионы повиновались одному его слову и обожали своего повелителя; гордость сената и всех этих выродков патрицианских семей была укрощена на вечные времена. Сотни тысяч солдат, земледельцев, получивших землю и волов, римских ремесленников, уносивших домой хлеб, вино и елей во время бесплатных раздач, взирали на него как на своего благодетеля. Хлебных запасов в императорских житницах было собрано на семь лет. Теперь уже не пышная эпитафия на гробнице, предел всех желаний честолюбивого человека, а апофеоз, обожествление и храмы в Риме и Лептисе должны завершить его земное существование! Однако непреодолимая усталость все чаще и чаще сковывала сердце. Сколько разочарований и огорчений! Сколько обманутых надежд! Что сделают с его наследием – плодами неустанного труда – сыновья? И не только труда, но и злодеяний. Север ненавидел мрачной своей душой соперников и презирал тех, кто пытался стать на его пути, произнося лицемерные речи о справедливости и свободе. За эти годы, что он носил пурпур на плечах, император уже привык считать себя отмеченным перстом гения и стоящим выше простых смертных, участь которых – преклоняться пред его волей. Почему же Юлия не желает понять этого? Почему она изменяла? Уничтожить ее любовника, простого центуриона с челюстью крокодила? Но ведь его заменит другой. Предать Юлию смерти? Но он не мог без нежности и скорби думать об этой женщине. Кроме того, разве она не пользуется влиянием среди населения Антиохии и Афин, не считается «матерью лагерей»? К ней тянутся философы. А в этой страшной игре, в какой ставкою была жизнь, так легко проиграть! Лишь неимоверным напряжением воли и жестокими мерами возможно сохранить римский порядок. Однако Септимий Север, как и все его сподвижники, не отличался дальновидностью. Опьяненный властью и жадностью, он не был способен построить новый мир. Золотой век не желал наступать на измученной земле.
Для большей живости я записал все так, как мне рассказывал это Вергилиан, как будто бы я сам являлся свидетелем событий. Но приходилось сложить таблички, потому что мы приближались к Остии и все находившиеся на корабле проявляли большое волнение по поводу прибытия.
Берег подплывал все ближе и ближе и вместе с ним – залитый солнцем спускающийся к морю город. Я впился глазами в открывшуюся картину. На каменном портовом возвышении стояла огромная квадрига слонов, воздвигнутая каким-нибудь африканцем из Феццаны, разбогатевшим на торговле клыками. У пристаней замерли корабли, и происходила обычная в таких местах человеческая суета. Видно было, как под арками ближайшей улицы толпились торговцы и совершали сделки, пересыпая зерно с ладони на ладонь, пробуя его качество на зуб. Менялы разложили на мраморных прилавках серебряные монеты. Грузчики, только с жалкой тряпицей вокруг бедер, носили по зыбким мосткам, переброшенным с пристани на торговые корабли, амфоры. Шестерка серых волов медлительно влекла повозку с чудовищной глыбой мрамора, из которой, может быть, резец ваятеля создаст новую статую императора. Деревянные колеса повозки, сплошные, без спиц, немилосердно скрипели, и возчики поминутно хлопали бичами. На набережной тянулись кабачки, таверны, склады, канатные лавки, и повсюду толпился народ. Над лесом голых мачт, над колоннадой храма Нептуна и над квадригой бронзовых слонов кружились чайки. Мы поспешили с Вергилианом сойти на берег. Так я ступил на священную землю Италии.
- Предыдущая
- 32/102
- Следующая
