В дни Каракаллы - Ладинский Антонин Петрович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/102
• Следующая

Уснув на несколько часов в укромном месте, я снова пустился в путь, узнавая по всяким признакам дорогу, по которой мы поднимались в горы, и надеясь, что таким образом я снова попаду в Диоскуриаду и, может быть, еще захвачу в порту корабль Поликарпа.

На второй день я пришел в город весь оцарапанный колючками, с избитыми ногами, опираясь на посох, в который я превратил найденный в лесу увесистый сук. Но я опасался пойти на базар, чтобы не попасться на глаза надсмотрщикам Лупа. Крадучись, переходя из одного переулка в другой, я добрался наконец до порта, где у берега бросили якорь торговые корабли. Повсюду бродили корабельщики и зеваки, из таверн доносился вкусный запах жареной рыбы. Я спросил одного из прохожих:

– Не знаешь ли ты, где стоит в порту корабль, который принадлежит Поликарпу?

– Поликарпу? – переспросил человек с косматой рыжей бородой, росшей как рогожа вокруг широкого лица. – Полагаю, что ты найдешь его по другую сторону башни. Корабль грузится, чтобы отплыть в Синопу.

И незнакомец широким жестом жилистой руки показал место, где мог находиться корабль. Я поблагодарил и побежал, едва сдерживая свое волнение, в указанном направлении.

Меня не обманули. Некоторое время спустя я уже заметил Диомеда, опиравшегося о борт одного из кораблей и взиравшего с печальным видом на портовую суету. Рабы носили с берега по гибким доскам амфоры. В них было, как я узнал потом, светильное масло.

– Диомед! – крикнул я.

– Скриба! – радостно поднял он руки.

Я подбежал к кораблю и стал укорять патрона за то, что он так постыдно предал меня, и тут невольно слезы полились из моих глаз. Но Диомед каялся передо мной, ссылаясь на свою растерянность в связи с пережитыми волнениями, и просил простить его, обещая мне впредь заменить отца.

– Ты же знаешь, – плакался он, – что я потерял все свое состояние и даже корабль. Я теперь нищий и не знаю, как доберусь до дому и что скажу своей несчастной супруге…

Он лицемерил. По правде говоря, у Диомеда еще осталось довольно богатства, чтобы не просить подаяния с протянутой рукой, но в те минуты я готов был извинить людям все на свете, радуясь своему освобождению и рассказывая патрону о том, что я испытал за эти два дня. А ведь они могли превратиться в долгие, страшные годы.

В это время к нам подошел благообразный Поликарп.

Он тоже, вероятно, чувствовал свою вину передо мной, потому что предложил:

– Чего же ты ждешь! Взойди на корабль и отдохни после выпавших на твою долю бедствий!

Я не заставил себя долго просить. Наутро корабельщики закончили погрузку и подняли парус. Возблагодарив небеса за спасение, мы покинули Диоскуриаду.

Корабль Поликарпа назывался «Африка». Благодаря всяким счастливым обстоятельствам мы в короткий срок достигли на нем Синопы и оттуда направились в Византий. Диомед, надеявшийся с каким-нибудь попутным кораблем вернуться в Томы, сошел там на берег, а мы поплыли в Фессалонику. Корабль вез в этот город различные товары.

Фессалоника – большой торговый город, но Поликарп не задерживался в нем, так как «Африка» должна была доставить в Лаодикею Приморскую горное масло для светильников. В некоторых областях Кавказа его добывают в огромном количестве из земли, и оно очень ценится в Антиохии, где лавки и даже улицы освещены в ночное время, как днем. Поспешность Поликарпа вполне соответствовала моим планам, однако я все-таки успел не без волнения посмотреть на Олимп, блиставший в отдалении своей белоснежной вершиной, и вспомнил безбожные речи Аполлодора, который, выпив вина, имел обыкновение утверждать, что все рассказы о богах – только глупые басни, рассчитанные на доверчивых людей, и что на Олимпе не находится места даже для орлов, потому что гора бесплодна и непригодна для живых существ.

Снова мы пустились в путь, и на этот раз он лежал среди блаженных Цикладских островов, медлительно кружившихся, как некие лиловые видения, в зеленоватом море, на золоте вечерней зари…

В дни этого мирного плавания, во время которого я отдыхал телом и душой, самым приятным занятием для меня были разговоры с корабельщиками. Все они оказались старыми мореходами, и некоторые даже побывали за Геркулесовыми Столпами. Моряки много рассказывали об алчности торговцев, всегда готовых ради наживы отправиться в любое опасное путешествие – плыть в Британию за оловом или пробираться в дебри Африки, где покупают слоновую кость. Будто бы в непроходимых африканских лесах существуют кладбища слонов. Почувствовав приближение смерти, огромные животные направляются туда, ломая все на своем пути и оглашая пальмовые рощи трубными звуками, и в таких местах находят настоящие залежи клыков. Один из корабельщиков рассказывал, что его приятель, которого уже не было в живых, однажды приплыл на корабле к какому-то острову в океане, где среди пальм обитали человекообразные существа, обросшие густой бурой шерстью. Когда мореходы сошли на берег, эти фавны похитили и увели в лес некую женщину, плывшую случайно на корабле, и тогда корабельщики покинули в страхе остров и больше не возвращались в те опасные воды.

Я уже стал понимать, что для получения прибыли использованы все ухищрения человеческого разума. Для этого служат корабли и караванные дороги, менялы и гостиницы. Купец вносит плату за товары в одном городе, получает от владельца меняльной лавки заемное письмо с указанием суммы и спокойно отправляется в путь, не опасаясь воров и пропажи, чтобы у другого менялы, в другом городе, иногда расположенном за тысячи миль, получить товары или указанную на папирусе сумму с вычетом условленных процентов. Вокруг торговли вращается вся римская жизнь, и около этого занятия кормятся судостроители, корабельщики, каравановодители, скрибы и проводники.

Спустя некоторое время мы прибыли в Лаодикею, и нигде, как в этом порту, я не видел такого множества кораблей, пришедших из Иоппии, Тира, Сидона, Александрии и даже Карфагена и Остии. Среди них, поблескивая на солнце медью щитов, повешенных в однообразном порядке на бортах, стояли три римские галеры. Мне объяснили, что сюда везут товары, направленные в Антиохио, так как антиохийский порт Селевкия неудобен для стоянки большого числа судов.

Антиохия! При этом многообещающем имени у меня учащенно билось сердце. Но я не знал, что предпринять, и в нерешительности бродил по набережным. Денег своих я лишился, а Поликарп был скуп, как сирийский меняла, кормил меня за те письменные работы, которые я выполнял, но не платил ни единой драхмы. Между тем вокруг было много соблазнов. Однако у меня не нашлось обола, чтобы полакомиться гроздью винограда, и в утешение себе я вполголоса повторял бессмертные гекзаметры из «Одиссеи». А в многочисленных тавернах люди пили вино, харчевни манили запахом вкусных яств. Далее я увидел, как бродячие мимы представляли историю распутной женщины, у которой был старый муж, и произносили всякие непристойности. Зрители с удовольствием смотрели на их ужимки и смеялись во все горло, но, когда мимы, закончив представление, стали собирать плату, все старались незаметно отойти в сторону, чтобы не бросить в протянутую деревянную миску медную монету. В другом месте зеваки толпились вокруг проходимца, предлагавшего принять участие в игре в кости. Заметив мою простодушную наружность, он решил поживиться.

– Юноша, куда ты спешишь? Вот случай для тебя испытать счастье. Если у тебя есть денарии, давай бросим кости, и ты во мгновение ока утроишь свое состояние.

Но я отошел прочь.

Впрочем, вскоре мы отправились с Поликарпом в Антиохию. Ему понадобился писец, и, несмотря на то, что целью моего путешествия был Рим, я охотно принял предложение хозяина «Африки». Мне хотелось побывать в этом «саду Сирии», как называл Аполлодор Антиохию. По его словам, в нее со всех сторон стекаются риторы и куртизанки, и жизнь кипит здесь, как вода в медном котле, потому что Антиохия расположена на перекрестке важных торговых путей из Азии в Александрию, из Лаодикеи в Пальмиру и города, лежащие на Евфрате, что и является причиной процветания сирийской столицы. Но, как известно, богатство влечет за собой распущенность нравов и стремление к наслаждениям, поэтому в Антиохии время проходит как сплошной праздник, всюду слышна музыка и звенит смех легкомысленных женщин.

• Предыдущая
• 14/102
• Следующая