Потерянная родина - Лацис Вилис Тенисович - Страница 22

• Предыдущая
• 22/73
• Следующая

Бернсли, я думаю, что для барка это столкновение было столь же неожиданным, как и для нас. Они, видимо, не успели ирочесть название корабля.

— Если бы даже кто-нибудь и прочел, то мало вероятно, чтобы он мог этим воспользоваться. Кому они расскажут об этом — рыбам? Конечно… если мы сейчас же не повернем судно и не попытаемся их выудить.

— Бернсли… вы знаете, что после всего случившегося мы больше не можем этого делать — не можем спасать ни единого.

— Понятно, мистер Питфол. Каждый спасенный будет свидетельствовать против нас, и пароходству придется платить огромные деньги. Но как по-вашему… рулевой сумеет молчать?

— Я поговорю с ним. Он парень толковый.

— А что если кто-нибудь из команды барка в момент столкновен-ия все же попал на палубу парохода?

— Не думаю. Все ведь продолжалось каких-нибудь несколько секунд. Но проверить не мешает, обойдем палубу. Вы идите вдоль стир-борта, а я пойду по бак— борту. У вас есть карманный фонарик?

— Так точно, капитан. А если все-таки кто-нибудь взобрался наверх — что тогда?

— Тогда мы должны позаботиться о том, чтобы он немедленно исчез с корабля. Никого чужих не должно быть на палубе… Никто не должен спастись.

Зажглись маленькие лампочки и медленно заскользили вдоль .бортов судна к корме, потом вернулись обратно и дошли до носа.

Возле якорных клюзов и шпигатов для стока воды оба обследователя перегнулись через фальшборт и осветили борта корабля. Окончив осмотр, они снова встретились на верхней палубе.

— Все в порядке, капитан, — доложил Бернсли.

— Да, штурман, пока что все в порядке. Но иначе и не могло быть. Море и ночь сумеют молчать. Сделаем и мы то же самое.

Капитан Питфол в ту же ночь переговорил с рулевым, который в момент происшествия нес вахту. За двадцать фунтов матрос согласился не знать того, что он знал. Потом капитан занес в судовой журнал очередную запись: «Пароход „Уиндспайтер“ в такое-то время, на столысих-то градусах такой-то широты и долготы (где-то против мыса Бланко, близ Северной Африки) столкнулся с неизвестным плавучим предметом, по предположению — с остовом полузатонувшего корабля. Ничего особенного замечено не было. Пароход продолжает свой рейс».

Но Ако… Он, конечно, не понял всего, о чем говорили незнакомые люди, остановившись у спасательной шлюпки, но главное все же уловил. Повелители парохода сделали что-то неправильно, поэтому потонул барк. За это им грозит наказание; надо будет платить много-много денег, если об этом узнают другие белые, так как потонувший барк тоже принадлежал белым. Если бы он принадлежал темнокожим, — тогда ничего. Чтобы не пришлось платить много денег, они ушли, не стали спасать своих соплеменников, которые теперь тонули в море.

Ако знал, что ему грозит опасность — смерть, если его найдут на палубе. Как только оба белых повелителя ушли, он стал искать надежное убежище. На полуюте парохода, возле ,запасного винта, он нашел несколько старых вентиляционных труб. Они были так широки, что человек мог свободно пролезть в них. Спрятавшись в одной такой трубе, Ако лежал тихо, будто неживой.

«Почему белые дали потонуть своим собратьям, когда они могли бы спасти их? Неужели деньги дороже, чем жизнь людей?» Ако ломал голову над этим, но не находил ответа.

Белые люди часто поступали очень странно.

Вентиляционная труба отнюдь не была удобным жилищем. Места-то в ней хватало, чтобы человек мог повернуться с одного бока на другой, но стоило Ако чуть пошевельнуться, как труба начинала грохотать. Приходилось лежать неподвижно. Такое положение скоро надоело, стало тяготить. В трубе скопилось немного влаги, и один бок Ако все время мок в воде. Но самым большим неудобством было то, что Ако не смел заснуть: во сне он мог заворочаться, поднять шум и этим выдать свое присутствие. Проведя несколько часов в таком положении, Ако увидел, что уже забрезжила утренняя заря, которая через отверстие трубы заглянула и в его убежище. Время от времени он слышал шаги людей на палубе. Через определенные промежутки времени матросы приходили проверять показания лага. Остальное время там нечего было делать, и голоса людей звучали поодаль. Только один раз, в полдень, у старых вентиляторов остановились двое мужчин и обменялись несколькими словами.

— Ты слышал ночью странный треск? — спросил один.

— А как же, — отозвался другой. — Я чуть было не вылетел из койки.

— У руля в это время стоял Тейлор. Говорит, будто он ничего не видал.

— А ты ведь был впередсмотрящим. Ты должен был что-нибудь приметить.

— Я… видишь ли, старина, мне днем не удалось соснуть. И когда меня поставили туда, на полубак, к бугшприту совсем одного, а тут еще дождик начал так приятно накрапывать, я больше не мог выдержать. Веки сами собой слиплись. Долго-то я, конечно, не спал, может, всего пару минут. Тогда эта чехарда • и случилась. Хорошо еще, что сам старик в то время оказался на мостике. Он тоже ничего не заметил.

— Штурман говорит, будто это был остов какого-то полузатонувшего корабля.

— Гм, да. Особенно-то затонувшим он никак не мог быть, потому что краска по борту судна обшарпана от форштевня до ахтерштевня фута на четыре выше ватерлинии. А если у этого остова были еще и мачты, то их и подавно следовало бы заметить. Да какое нам дело до всего этого.

— Ясно. Невелика радость таскаться по судам.

— А старик — тертый калач. Ты слышал — если погода будет тихая, то ободранные места велят окрасить здесь же в море, до самой ватерлинии. До Гибралтара просохнет, и ни один черт тогда не докопается, на какой такой остов наскочил наш «Уинд» спайтер».

— Чтобы краска лучше сохла, старик, я думаю, подбросит нам несколько бутылок джина.

— Боцман говорит — это уже обещано.

— Вот как? Ну, тогда все в порядке.

Пока они разговаривали, Ако не смел дышать. И на этот раз он кое-что понял из разговора и запомнил. Не подлежало сомнению, что командиры судна делали и будут делать все, чтобы скрыть от других белых причины гибели «Нимфы». Все их планы мог сорвать только Ако. Если они его поймают, то непременно уничтожат. Сознание, что малейшая неосторожность может погубить его, придало Ако силы лежать с затекшими членами, заглушить чувство голода и терпеливо переносить одуряющий зной, который скоплялся в трубе, когда солнце накалило металл. Стенки трубы целый день были такие горячие, что до них нельзя было дотронуться рукой или щекой. Если бы после недавних штормов и тропических ливней в трубе не осталось воды, Ако наверняка не выдержал бы до вечера. Хорошо еще, что его голые ноги и спина лежали в луже. Но вода эта постепенно высыхала, испарялась и впитывалась в одежду Ако.

«Следующей ночью я должен подыскать себе какое-нибудь другое убежище, — размышлял островитянин. — Такое, где удобнее спать и куда не проникает солнце. Еду и питьевую воду тоже надо найти».

Медленно тянулись часы. Долго-предолго солнечные лучи накаляли клетку Ако. Наконец стало смеркаться и на кормовой палубе затихли человеческие голоса. Ако дождался, пока совсем стемнело, и только тогда осмелился высунуть голову из вентилятора. Над морем уже мерцали звезды. Ако жадно глотал прохладный, освежающий воздух и отдыхал. Онемевшие члены опять приобретали прежнюю гибкость, боль и тяжесть в голове исчезли.

Убедившись, что на палубе нет ни живой души, Ако вылез из трубы и, низко пригнувшись, проскользнул до грот-мачты. Откуда-то доносился приятный запах свежеиспеченного хлеба. На вантах мачты висел мешок с мясом. Взять весь воловий окорок Ако не решался, а чтобы отрезать подходящий кусок, у него не было ножа. Запах пищи еще сильнее разбередил голод юноши. Как зверь, нюхом чующий добычу, он двинулся в ту сторону, откуда струйки воздуха доносили приятный запах. Ему пришлось подняться вверх по трапу, затем прокрасться по узкому коридору, по обеим сторонам которого располагались каюты. В коридоре не горела ни одна лампа. За всеми дверьми царила тишина — белые люди, наверно, спали. В том помещении, откуда тянуло соблазнительным запахом, дверь была оставлена полуоткрытой. Глаза Ако, видевшие в темноте почти так же хорошо, как и при дневном свете, рассмотрели в дверную щель плиту, полки для посуды и небольшой стол, на котором остывало несколько буханок недавно испеченного хлеба. На плите стоял кофейник, полный кофе — предназначенный для вахтенных матросов, которые сменяются ночью. Но еще со времен «Сигалла» Ако знал, что в плите имеется духовка и в ней всегда хранится что— нибудь съестное.

• Предыдущая
• 22/73
• Следующая