Великие загадки истории - Пернатьев Юрий Сергеевич - Страница 48

С падением Годуновых закончилась целая эпоха в политичес­ком развитии Русского государства. Годунов обещал благоден­ствие для всех, но трехлетний голод развеял в прах иллюзии, порожденные его обещаниями. Вслед за тяжелым экономическим потрясением страна испытала ужасы гражданской войны, в ходе которой земская выборная династия окончательно утратила под­держку народа.

После восстания в Москве наступило короткое междуцар­ствие. Дума не сразу приняла решение направить своих пред­ставителей к «царевичу». Никто из наиболее влиятельных бояр не желал ехать на поклон к новоявленному спасителю, ведь со времени избрания Бориса Годунова Боярская дума во второй раз должна была согласиться на передачу трона неугодному и не­приемлемому для нее кандидату. Как и в 1598 г., вопрос о пре­столонаследии был перенесен из дворца на площадь, но в 1605 г. передача власти уже сопровождалась кровопролитной граж­данской войной.

Лжедмитрий был разгневан тем, что главные бояре отказались подчиниться его приказу и прислали на переговоры второсте­пенных лиц. Тогда Лжедмитрий I из Тулы сам известил страну о своем восшествии на престол, рассчитывая на неосведомлен­ность дальних городов. Он утверждал, будто его узнали как при­рожденного государя Иов — Патриарх Московский и всея Руси, весь священный собор, Дума и прочие чины. Но самозванец не мог занять трон, не добившись благосклонности от Боярской думы и церковного руководства.

Между тем патриарх Иов не желал идти ни на какие соглашения со сторонниками Лжедмитрия. Отрепьев снова пытался вести двойную игру: провинцию он желал убедить в том, что Иов уже узнал в нем прирожденного государя, в столице же готовил почву для расправы с непокорным патриархом. Иов, как сохранивший верность Годуновым, должен был разделить их участь. Судьба пат­риарха решилась, когда Лжедмитрий был в десяти милях от сто­лицы. Местом заточения Иова был избран Успенский монастырь в Старице, где некогда он начал свою карьеру в качестве игумена опричной обители.

Казнь низложенного царя и изгнание из Москвы патриарха расчистили самозванцу путь в столицу. По дороге из Тулы в Мос­кву путивльский «вор» окончательно преобразился в великого государя.

В окрестностях Москвы Лжедмитрий провел три дня. Он по­старался сделать все, чтобы обеспечить свою безопасность и вы­работать окончательное соглашение с Думой. В московском ма­нифесте Лжедмитрий обязался пожаловать бояр и окольничих их «прежними вотчинами». Это обязательство составило основу соглашения между самозванцем и Думой.

Наконец, 20 июня 1605 г. Лжедмитрий I вступил в Москву. На Красной площади его встретило все высшее московское духо­венство. Архиереи отслужили молебен посреди площади и бла­гословили самозванца иконой.

В Москве Лжедмитрию уже не приходится играть роль царе­вича: он искренне рыдает над гробом Грозного, радуется встрече с Марфой Нагой, своей вновь обретенной «матерью». «Я не царем у вас буду, — говорил он, вступая в Москву, — а отцом, все про­шлое забыто; и вовеки не помяну того, что вы служили Борису и его детям; буду любить вас, буду жить для пользы и счастья моих любезных подданных».

Пушкин утверждал, что в характере самозванца много общего с его французским современником Генрихом IV Как и Наваррский король, Дмитрий «храбр, великодушен и хвастлив, подобно ему, равнодушен к религии — оба они из политических соображений отрекаются от своей веры, оба любят удовольствия и войну, оба увлекаются несбыточными замыслами, оба являются жертвами заговоров».

Именно легкий характер и остроумная, афористичная речь поз­волили царевичу заслужить поклонение толпы. «Есть два способа царствовать, — заявлял Дмитрий, — милосердием и щедростью или суровостью и казнями; я избрал первый способ; я дал Богу обет не проливать крови подданных и исполню его».

Даже Василия Шуйского, пытавшегося поднять восстание через несколько дней после его приезда в Москву, самозванец помило­вал, хотя суд, составленный из представителей всех сословий, приговорил старого боярина к смерти. Народ был в восторге от такого великодушия. «Тогда, — вспоминал современник, — назо­ви кто-нибудь царя ненастоящим, он и пропал: будь он монах или мирянин — сейчас убьют или утопят». Дмитрий никого не казнил, никого не преследовал, но суд народный и без того уничтожал его врагов.

Самое интересное, что самозванец, несмотря на свой признан­ный статус, постоянно был в движении. Он пытается воплотить в действительность все ожидания: служилым и приказным лю­дям вдвое увеличивает жалованье, всем подданным предостав­ляет возможность свободно заниматься промыслами и торгов­лей, упраздняет все ограничения на выезд и въезд в государство. «Я никого не хочу стеснять, — говорил царь, — пусть мои владе­ния будут во всем свободны. Я обогащу торговлей свое государство». Ежедневно Дмитрий присутствует в Думе, преобразован­ной им в Сенат, где сам разбирает дела с необычайной легкостью и удовольствием.

Вместо давней русской традиции укладываться спать после сытного обеда царь ходит пешком по городу, запросто посещает всякие мастерские, беседует с мастеровыми людьми. Он убежда­ет бояр в необходимости дать народу образование, самим путе­шествовать по Европе, посылать туда учиться своих детей. Еще перед тем как войти в Москву, Дмитрий говорил: «Как только с Божьей помощью стану царем, сейчас заведу школы, чтобы у меня во всем государстве выучились читать и писать. Заложу университет в Москве, стану посылать русских в чужие края, а к себе буду приглашать умных и знающих иностранцев, чтобы их примером побудить моих русских учить своих детей всяким на­укам и искусствам».

Между прочим, подобные проекты Дмитрия, его манера себя вести во многом напоминают молодого Петра. Так, например, царь всерьез надеется, что в союзе с другими европейскими го­сударствами ему удастся освободить Византию от турок. Сразу после венчания на царство он начинает подготовку к походу. На пушечном дворе делают новые пушки, мортиры, ружья. Дмитрий часто ездит туда, сам пробует оружие и устраивает военные ма­невры, которые одновременно были и потехою и упражнением в военном деле.

Если самозванец сам и не верил в свое царское происхождение, то, по крайней мере, вел себя по-царски. Историки отмечают поразительную смелость, с какой он нарушал сложившийся при дворе этикет. Русские не ели телятины — Дмитрий специально приказывал подавать ее к столу, когда у него обедали бояре. Он водил в соборную церковь иноверцев, смеялся над суевериями, не крестился перед иконами, не велел кропить святой водой цар­ские палаты, садился за обед не с молитвами, а с музыкой.

Как и Петр, он не жаловал монахов, обещая отобрать монас­тырское имущество в казну. Он не вышагивал степенно по ком­натам, поддерживаемый под руки приближенными боярами, а стремительно переходил из одной в другую, так что даже его личные телохранители порой не знали, где его найти.

Говорят, царь сам ходил на медведя, чего не делали его пред­шественники. Передавали, что однажды он бросился на зверя и с одного удара убил его рогатиной, сломав рукоять, а затем сам саблей отсек ему голову. Все эти качества, как виделось прибли­женным, да и простым людям, были бы совершенно несвойствен­ны расчетливому самозванцу. Знай Дмитрий, что он не царский сын, он наверняка не стал бы перечить боярам и нарушать этикет московского двора.

В то же время он говорил, что желает, чтобы «все вокруг весе­лились». Скоморохи свободно тешили народ на площадях, и на­род блаженствовал. И уж точно не безмолвствовал, как бы того ни хотелось Пушкину. Всем был люб молодой царь, один только водился за ним грешок: Дмитрий был слишком большой сласто­любец. Даже дочь Годунова Ксения успела побывать его налож­ницей.

Через год после венчания самозванца на царство, в мае 1606 г., в Москву, наконец, приехала его невеста Марина Мнишек. Она была коронована, а затем обвенчана с Лжедмитрием по старому русскому обычаю, хотя польская пани так и не перешла в право­славие. Ревнители старины были в негодовании от царского вы­бора. Говорили, что полячка, помолившись перед образом Божь­ей Матери, приложилась не к руке, как было принято в Москве, а к губам Богородицы. У москвичей такое поведение вызвало настоящее смятение: «Царица Богородицу в губы целует, ну ви­данное ли дело!»